«Частная коллекция» — не просто название. Это еще и жанр. Не «биография», не «творческий путь» — строгие, обязывающие, нет, частная коллекция историй и портретов. Жанр для меня очень удобный: коллекционер никому не обязан отчетом и может вообще не отвечать на вопрос — почему? В конце концов это его дело, что выставлять, а что не выставлять на всеобщее обозрение, и бесполезно предъявлять к нему претензии, почему в его коллекции не представлено то или иное.
Скажу больше: с точки зрения избранного жанра, жизнь, она и есть коллекционирование будущих воспоминаний, а биография — всего лишь уникальное стечение обстоятельств, которое свело разных людей на пространстве одной частной жизни.
Поиски жанра начались с того момента, как мелкий бес тщеславия подтолкнул меня под локоток: дескать, надвигается шестидесятилетие, и надо бы отметить вступление в пенсионный возраст чем-то солидным и зрелым. Но запоздал бес — на солидное и зрелое уже не хватало времени: большая часть историй и портретов бесхозно пылилась в архиве, а над двумя или тремя новыми шла неспешная — ни шатко ни валко — работа. Но соблазну я все-таки поддался.
Целый год ушел на то, чтобы доделать хотя бы часть недоделанного, найти и стереть пыль со старого, чтобы в конце концов убедиться, что не всё из написанного, да и не всё в самом написанном «лезет» в книгу. Мои портреты и истории возникали в разные годы и по разным поводам, публиковались в основном в периодике или в сборниках воспоминаний, отсюда неизбежные повторы и залихватские зачины — ведь отдельная публикация старается привлечь к себе внимание с первых слов, что приводит к литературным излишествам и изыскам, книге противопоказанным. Но, сокращая и подрезая, можно было по инерции не просто стереть пыль, а кое-что перелицевать, дорисовать то, что подвергалось воздействию редакторской ретуши, цензуры или самоцензуры, и задним числом сделаться более умным или более смелым. Чтобы осмыслить эту опасность и избежать ее, тоже требовалось время. Словом, жанр «Частной коллекции», изобретенный в поисках легкой жизни, оказался более трудоемким, чем представлялось поначалу.
И все равно — жанр был счастливой находкой. Теперь можно просто проставить даты, чтобы сориентировать читателя, что и когда написано.
Удалось решить и еще одну непростую проблему — как эту коллекцию разместить: по хронологии написанного? по хронологии событий биографии? Как ни странно, любая из хронологий вносила еще большую неразбериху, доводя до хаоса смешение времён, и без того свойственное каждому из воспоминаний в отдельности. Самым логичным выглядело разместить собранное в отдельных разделах: биографическом — с портретами родителей, собственными автопортретами разных лет и семейными реликвиями; в литературном и в кинозале. Это позволяло привести коллекцию в какое-то подобие порядка. При этом выпал планировавшийся поначалу четвертый раздел — сегодняшней жизни. Всё, что я как руководитель общественной организации делаю последние восемь лет, еще не остыло для воспоминаний и не вписывается в жанр этой книги. Одну шутку из новейших времен я все-таки в первом разделе оставил для затравки, остальному либо — другое время, либо — совсем другая книга.
Я буду при этой коллекции чем-то вроде экскурсовода, а значит, не должен игнорировать вопросы личного порядка, которые нескромный посетитель непременно задает экскурсоводу. Ну, вроде: «Вы еще скажите, девушка, вы сами-то замужем? А то из нашей группы интересуются…»
Интересующимся отвечаю по возможности кратко.
Грех жаловаться:
— из 60 лет почти 45 проработал;
— придумал, перевел, отредактировал, издал около четырех десятков книг;
— снял 21 фильм — «очко»;
— был сыном хороших родителей и стал отцом двух неплохих сыновей;
— женился неоднократно, но только на замечательных женщинах;
— переболел всеми болезнями времени: комсомолом, диссидентством, революцией, демократией, кумироманией и кумирофобией и выжил без особо тяжких последствий для психики;
— имел и имею друзей; счастлив, что почти всю жизнь это одни и те же люди;
— приобрел врагов, но не унизил их и не дал им унизить себя;
— ни в какие партии не вступал и к уголовной ответственности не привлекался;
— почетных званий и государственных наград не имею;
— сменил много профессий: лаборант-гляциолог, разнорабочий, повар, пекарь, рубщик леса, востоковед, толмач, переводчик, редактор, журналист, сценарист, режиссер, преподаватель, издатель;
— с октября 1991 года возглавляю Фонд защиты гласности, и, поскольку профессии правозащитник не существует, мне на этой работе приходится пользоваться всеми навыками, нажитыми ранее.
Теперь о коллекции. Иногда спрашивают: легко ли рисовать эти картинки и портреты по памяти? Ответьте сами. Закройте глаза, и без помощи рук попробуйте вспомнить словами, как завязывать шнурки бантиком… Убедились, как костенеет, сопротивляясь, язык, какая это неподъемная задача, как вы замираете, подобно сороконожке, которую спросили, почему она шестнадцатую ногу ставит сразу после второй?
Это что касается проблемы слов, а тут еще проблема памяти, которая у каждого наособицу: кто-то помнит даты, чужую речь, погоду, географию событий и расположение предметов, а кто-то, как я, — в основном собственные ощущения от слов, предметов и событий. Недостатки памяти свойственны всем, но я в своих признаюсь заранее, чтобы предупредить: это не они такие — герои этой книги, это я их такими помню или такими люблю; это не то, что было, это моя версия того, что было.
И последнее: чего в этой коллекции нет из того, что следовало бы поместить. Иными словами, если бы ко мне обратился Маяковский и сказал: Я «в долгу перед Бродвейской лампионией, перед вами, Багдадские небеса, перед Красной Армией, перед вишнями Японии», — а вы?
Мои долги скромнее — написать бы о том, как дружили мои бабушки. Одна — из рода князей Оболенских, другая - из черты оседлости. Да и замечательных дедов своих следовало вспомнить: и того, о ком здесь хоть краешком, а написано, и о втором — суровом, военном и трогательном отцовском отчиме.
О двух театрах, в которых прошла часть моей молодости: «Современнике», где я был другом, зрителем и несостоявшимся автором, и Эстрадной студии МГУ «Наш дом», где я первый раз вышел актером на театральную сцену с большой кастрюлей на голове.
О шестидесятниках, о Высших режиссерских курсах, о Галиче, Евтушенко, Самойлове… Так что, когда вы пройдете все три раздела, имейте, пожалуйста, в виду, что это не финал, а, будем надеяться, промежуточный финиш.
Что еще полагается делать при открытии выставки? Речь произнесена, ленточку забыли, так что остается просто открыть дверь и переступить порог.
8 августа 1999 года
Комментарий экскурсовода
Меня смолоду прельщала биография Джека Лондона. Но я вовремя сообразил, что осмысленной эта биография стала только тогда, когда некий Поттер — моряк, почтальон, боксер, банковский клерк и г. д. — превратился в Джека Лондона. Не случись этого — был бы очередной неудачник, всю жизнь раздражающий окружающих охотой к перемене мест и занятий. И когда природная непоседливость или жизненные обстоятельства заносили меня на новое поприще, я всякий раз старался пахать в полную меру сил и способностей в надежде достичь результата, а не просто пополнить копилку жизненного опыта.
А что оставалось делать? Пушкинского «магического кристалла» мне не досталось. Даль свободного романа в тумане неразличима. Печати особой предназначенности я на себе не обнаружил. Не ограничиваться же всякий раз участью Поттера только потому, что неизвестно, где твой Лондон! И я несколько раз начинал практически с чистого листа. В результате вместо одной жизни получилось как бы несколько, каждая — с заметным началом, со своим пиком, но кончилась ли хоть одна из них — не знаю, это во-первых. А во-вторых, даже на пороге шестидесятилетия не могу поручиться, что меня опять куда-нибудь не занесет, ведь чистых листов вокруг — сколько угодно.
По всему поэтому первый семейно-биографический раздел — самый разношерстный: разные куски разных жизней.
НЕИЗВЕСТНАЯ БИОГРАФИЯ В СТИХАХ, ПИСЬМАХ, ДОКУМЕНТАХ И НАДПИСЯХ НА КНИГАХ
Сознание наше иерархично: мы охотно рассуждаем о влиянии известных лиц, героев, политиков и поэтов на их окружение и мало думаем о том, что в жизни, а не только в физике Ньютона действует закон всемирного тяготения и влияние известного А на неизвестное Б в принципе равно или как минимум подобно влиянию неизвестного Б на известное А. Просто в большинстве написанных нами биографий это трудно или невозможно обнаружить.
Да, известные люди оставляют свои следы в истории страны, в науке или культуре, их жизнеописания — это тропки, протоптанные биографами от одного общеизвестного следа к другому, поиски новых следов и утверждение их в качестве общеизвестных. Но ведь и участок территории, где найдены многочисленные следы чужих биографий, может сам по себе быть поднят до значения биографии, если удастся понять, почему именно здесь, почему именно так и отчего столь густо запечатлелись на этой «терра инкогнита» следы безусловно вошедших в культурный обиход имен.
Вот о чем я думал, разбирая всё, что осталось от мало кому известной биографии моей матери, перетряхивая полки шкафов и ящики стола и комода. Одно дело — входить в архив, где, каким бы непрезентабельным ни был интерьер, все равно возникает ощущение, что ты кончиками пальцев прикасаешься к истории и испытываешь законный и благоговейный трепет. А я входил в дом, где жил много лет, где и потом, переехав, бывал почти ежедневно и пыль на шкафах ничего общего не имела с благоговейной пылью истории, а была просто пылью, которую мой старший сын, проживающий ныне в этих двух комнатах, не удосужился стереть ни разу после бабушкиной смерти. Я отложил борьбу с пылью на потом, вытащил старый бумажник с документами — огромный черный лопатник, наверное, еще в нэповские времена принадлежавший деду, две папки, письма, врассыпную заложенные в полку с постельным бельем, и старомодную дамскую сумочку, и отдельные бумажки, там и сям засунутые между журнально-газетными вырезками и многочисленными рукописями. Я разложил их в более или менее хронологическом порядке и хочу представить вам, добавив некоторые общеизвестные публикации и свои комментарии. Я не знаю, что меня потянуло делать эту работу всего через несколько месяцев после маминой смерт