— Ну, ни на кого так не сердишься, как на того, кого… ну ты сам понимаешь!
Как признание это меня тогда, помнится, не устроило. А вот как лозунг пародиста очень годится: никого так не тянет спародировать как того, кого…
Поэтому и начну с пародий на Окуджаву. Первая называется:
«Песенка обо всем»
Неистов и упрям,
Как Моцарт между нами,
В виски стучался пульс,
Перчатки теребя.
Троллейбус отошел.
Не приходя в сознанье.
Скрипач играет вальс,
А я люблю тебя.
У второй нет названия, зато имеется эпиграф:
На Россию — одна моя мама…
Настоящих стихов так немного.
Что вы врете, что срок их настал.
Подсчитайте и честно и строго,
Сколько вышло за первый квартал.
Настоящие — только напишут,
А пока что — совсем ерунда.
На Россию — одна моя книжка,
Только что она может одна?
Не могу отказать себе в удовольствии добавить, что пародии я прочел самому Булату в ЦДЛ в канун первого после огромного перерыва его перестройно-творческого вечера в Доме литераторов, куда оба мы пришли за билетами на завтра.
Булат как-то то ли вздохнул, то ли хмыкнул и сказал: пародии, может, и ничего, но неловко тебе публиковать пародию раньше, чем я напечатаю само стихотворение. Так я узнал, что к 1987 году любимые мною его стихи о маме всё еще не были напечатаны.
***
В перечислении утилитарных способов использования своего рифмоплетства я забыл упомянуть песни. А с двумя из них были совсем не слабые истории.
Представляете: бригада артистов Художественного театра едет на Север. Тогда это называли «искусство — народу», позже то же самое именовали «чесом». Знаменитый Владимир Трошин исполняет песню «Далекая звезда», слова Алексея Симонова, музыка Александра Любецкого. За фортепиано сам композитор, за окнами клуба — Игарка, Трошин подходит к припеву «Лишь над оленьим рогом далекая звезда» — и вдруг зал взрывается дружным, совершенно не по делу хохотом. Трошин — певец опытный, мысленно проверяет, застегнута ли ширинка, не скособочилась ли бабочка, тем временем на автомате проходит второй куплет, подбирается к припеву, и ровнехонько на том же месте народ опять заходится смехом. Тут уж Трошин осознает, что заплетык где-то в тексте, включает волевое усилие, проскакивает третий куплет (благо их всего-то три), как к выгребной яме, на цыпочках подкрадывается к третьему припеву и, бледный, выскочив со сцены, попадает в объятия умирающего от смеха местного администратора, который не может выговорить «мама», так ему смешно. Наконец, выдавливает: «Ресторан, рог… олений… наш… тут… в Игарке». Поэтому ли, не поэтому, но песня в основной репертуар Трошина не попала и знаменитым текстовиком я не стал.
Впрочем, моя песня испортила жизнь и одному композитору.
В Риге ставили спектакль по пьесе Арбузова «Нас где-то ждут». А композитором этого спектакля был мой приятель Рома Гринблат. Я как раз приехал в Дубулты отдыхать, по пути повидался с Ромой и легкомысленно и нагло пообещал ему написать для спектакля слова песни — лейтмотива, на котором должна была строиться музыкальная драматургия. Рома вкратце объяснил смысл пьесы (вот не помню, то ли я был такой нахал, то ли у Ромы у самого текста не было, только пьесы я не читал).
Пару раз Рома навещал меня в Дубултах, про текст не напоминал, а у меня как-то на отдыхе всё руки не доходили, словом, я про обещание забыл и накануне отъезда неосторожно пришел к Роме в гости уже в Риге.
Рома мрачно выставил бутылку рома, миску с порезанными вдоль на четвертинки маринованными огурцами (еще и сейчас злобная память подсказывает, что огурцы были некрепкие, вялые) и, выпив со мной по рюмке, ушел, заперев входную дверь.
— Напишешь обещанное, — сказал напоследок этот музыкальный гуманист, — позвони вот по этому телефону, я тебя выпущу.
Что уж тут сработало — злость, ром, Рома или некачественность закуски, — только через два часа я позвонил.
— Читай, — сказал этот феодал 1962 года.
Прошу у читателя прощения, но тут я вынужден ознакомить его, так сказать, со словами текста — в дальнейшем развитии событий они сыграли роль определяющую.
А куда идет дорога?
А зачем идет дорога?
А дорог на свете много
Ну и что?
По песку и по паркету,
И с планеты на планету
Ходят в ватниках, бушлатах
И в пальто.
То луна, то снова месяц,
То один, то снова вместе,
И кому какое дело —
Кто — куда?
У дорог свои законы:
Мы почти уже знакомы,
А они опять разводят
Навсегда.
Хлеб делили, песни пели,
Дело сделать мы успели,
Не успели только выяснить:
Как жить ?
И опять дела и песни,
Мы с дорогой вечно вместе.
А вопрос еще успеем
Разрешить.
Пришел Рома действительно вскоре — я еще ром не успел допить, деловито сел к роялю, что-то там посочинял, прикинул и сказал: «Пойдет». И я счастливый, что дело кончилось благополучно, отправился на вокзал.
Спустя примерно месяц Рома приехал в Москву на съезд композиторов. В номере гостиницы «Центральная», на этот раз под водку, он сообщил мне, что текст одобрен, но режиссура просит все-таки дописать куплет, ответив хотя бы в общих чертах на заданные в песне вопросы. Для убедительности просьбы он заставил меня даже подписать привезенный договор.
Сочинение для таких, как я, дело обычно веселое, иначе зачем нам сочинять? Не откладывая дела в долгий ящик, я на краешке стола, на этот раз с качественными солеными огурцами, тут же и дописал, мало смущаясь, что соседи Ромины, известные латвийские композиторы, легкомыслие мое явно не одобряли (в отличие от соленых огурцов и водки).
Вдаль идет моя дорога,
Вдаль ведет меня дорога,
Прямо с самого порога
На зарю.
А решение вопроса,
Вероятно, очень просто:
— Жить всем сердцем!
— Это я вам говорю.
Повторная демонстрация своего импровизационного дара произвела впечатление даже на меня самого. Я вдруг почувствовал себя автором. И изготовился ехать на свою первую настоящую премьеру. Вообще-то премьера — одна — у меня к тому времени уже была, я на ней присутствовал, написав вместе с уже упомянутым здесь Аликом Любецким песни для выпускного спектакля «Обыкновенное чудо» в Школе-студии МХАТ, но там я больше ощущал себя «группой поддержки» исполнительницы роли принцессы, с которой у нас как раз случился роман. Но здесь Рига, настоящий театр…
Месяца три Рома молчал. Молчал и гордый я. Автору во мне было неприлично суетиться. Но жажда славы и денег (я ведь был студентом, и несколько незапланированных рублей обещали котлету по-киевски и по сто граммов коньяку в кафе «Националь» нам с какой-нибудь хорошенькой девушкой) вынудила меня поступиться гордостью. Помню, особенно обидно было думать, что премьера уже состоялась, а меня на этот праздник жизни забыли пригласить.
— Черт бы вас всех подрал, и тебя, и их, — вот самое культурное, что я услышал по телефону от Гринблата. — И дорогу твою… чтоб ей…
Выяснилось, что на генеральной репетиции разразился скандал по поводу идеологической диверсии и, почти как предсказывал Рома, лейтмотивом стала-таки наша с ним песня.
На следующей день в центральной рижской газете появилась рецензия под названием: «Куда же все-таки ведет эта дорога?» Спектакль закрыли с порога без права обжалования. Денег не заплатили даже Роме.
С этого начались крутые разборки Гринблата с властями, доведшие его до эмиграции… в Ленинград. А для меня история осталась в памяти веселым эпизодом, не потому, что я не уловил всей серьезности вхождения в мою жизнь цензуры, а потому, что мы были молоды, задорны и верили, что «прорвемся».
Впрочем, песен я с тех пор не писал — композиторов жалел.
***
Пошли мы как-то, в эпоху очередей, с Павлом Катаевым за пивом. Поясняю, чтобы избежать занудства редакторов: Паша Катаев — это мой давний приятель, по совместительству — сын В. П. Катаева. В очереди постояли, пузырь трехлитровый налили, принесли домой, поставили в холодильник, закусочку приготовили — как сейчас помню, я жарил чесночные сухари с солью по-литовски. А как вынули пиво — родился стих:
Свежим пивом я встретить хочу
Неизбежный закат коммунизма.
Но оно превратилось в мочу
Без участья мово организма.
Отсюда пошла гастрономическая серия. Сочинял я ее, пребывая в Сочи в качестве члена жюри на первом «Кинотавре». А председатель нашего жюри, огромный, полный ума и иронии покойный ныне Витя Демин, тогдашний главный редактор «Советского экрана», каждое утро покупал у меня очередные вирши для своего журнала. Расплачивался он, впрочем, водкой Рудинштейна — отца-основателя «Кинотавра».
Вороне где-то бог послал кусок… чего ?
Ну, вот уже забыл, как звали-то его!
***
Не надо ждать иных времен,
Она уже вот-вот настанет —
Пора, когда музейным станет
Само понятие — бульон.
***
Слышны голоса:
Не та полоса!
Пришла полоса —
А где колбаса?
Прошла полоса,
Исчезла хамса.
Пришла полоса —
Нет больше овса.
Прошла полоса,
Пришла полоса —
Остались одни словеса.
Но нет, что куса…
И нечем писа…
***
Чем же будет страна
Наполнять стаканы?
Вместо вкуса вина
Только привкус вины.
По тогдашней всеобщей голодухе особых преувеличений, присущих поэтическому воображению, в моих гастрономических стихах не было. Чистый реализм, постсоциалистический. Витя Демин их потом напечатал-таки в «Советском экране».
***
Что же касается эпиграмм, то их я писал всю жизнь, но, честно, не напечатал ни одной, хотя читал многим. Останавливало меня скорее всего то, что, кроме некоторых объектов эпиграммирования, их никто не просил переписать на память, они как-то не плодились, из уст в уста не повторялись и выиграть состязание с Гафтом шанса у них не было.