Быков себя покалечить не дал. Это обошлось ему в десять лет простоя.
Наша с ним вторая запомнившаяся встреча — в Ленинграде примерно два года спустя после первой. У него родился третий ребенок. Детям не полезен климат Финского залива. Денег нет, потому что он отказывается от ролей. Если ему не дадут самому поставить картину, как он того просит, ему надо возвращаться на Украину. Леня тих и мрачен. У меня возникает ощущение, что его раздражает и мое присутствие, и мой интерес к его делам. Не идем ни к нему домой, ни ко мне в гостиницу, ни на студию, встречаемся на улице, на улице расстаемся.
Потом Леня снимает «Зайчика». У меня нет сейчас под рукой никакого справочного материала, и я боюсь наврать; память наша привязана к собственным датам, поэтому возможно, что «Зайчик» снят до нашей встречи.
Многие актеры на каком-то этапе начинают тяготиться чужой волей и пробуют себя в режиссуре. Некоторые остаются в этой профессии, и ветер творческой удачи высоко поднимает их паруса. Но никто из них при этом не перестает быть актером. Они снимаются в своих и в чужих фильмах, и снимаются хорошо, хотя мне кажется, в чужих фильмах их актерские достижения выше классом. Мало кто из них как актер открыл себя заново, хотя у многих изначальным посылом к режиссуре была именно надежда на это.
Этот посыл толкал в режиссуру Леонида Быкова. И он, наконец, поставил свою первую картину, сыграл в ней главную роль и потерпел тяжелое поражение, борьба с последствиями которого и отняла у него целый десяток лет.
Никто уже толком не помнит «Зайчика». Я сам помню его смутно, хотя и случилось мне его видеть во второй раз лет десять назад. Помню только, что ничего дурного, безвкусного или непрофессионального в картине не было. Однако ей тогда не простили именно эту усредненность: требовал, бился, доказывал, чуть ли не шантажировал своим нежеланием сниматься — и что? Как у всех! Так для этого не надо было мучить ни себя, ни людей — такова была примерно реакция на эту картину в Ленинграде. Правда, оценщики, как всегда, не хотели принимать во внимание свою усредняющую роль на всех этапах создания картины, от заявки до перезаписи и сдачи. А ведь есть примеры…
Ролан Антонович Быков рассказывал мне, что, когда он снимал свою первую картину «Семь нянек» (которая тоже, как известно, не принесла ему громкой славы), делал он это в объединении Михаила Ильича Ромма, который немало ему помогал и снимать, и «строгать». Так вот, годы спустя, на премьере следующей картины Ролана («Айболит-66»), Ромм сказал, что только теперь он понял, какую картину хотел сделать Ролан из «Семи нянек» и какую картину он, Ромм, сделать Ролану не дал, помешал. Боюсь, что на «Ленфильме» после «В бой идут одни “старики”» задним числом не нашлось своего Михаила Ильича. Забылось. А не надо бы забывать. Я убежден, что если мы сегодня посмотрим заинтересованными глазами этого неудачного «Зайчика», то увидим в нем родовые черты будущих быковских фильмов.
Ну, во-первых, это была невеселая комедия. Тогда про нее говорили — несмешная. А мне кажется, она была сознательно невеселой, от внутренней полемики Быкова с неизбежным оптимизмом его тогдашних ролей. И сыграл он главного героя хорошо (я вообще не помню, чтобы даже в плохих картинах он играл плохо), только герою для непривычности, новизны, которые хотел в него вложить Быков, не хватило материала в сценарии. Он оказался как бы на полпути между тем, чего от Быкова ждали, и тем, чего он хотел от себя. И, наконец, я совсем не уверен, что сам Леня твердо знал, чего он хочет, по крайней мере столь же твердо, как то, чего он не хочет. А это не одно и то же. Недаром поется: «Отречемся от старого мира», а потом добавляется: «…отряхнем его прах с наших ног» — так сказать, в два приема. Причем первое, как известно из истории, сделать легче, чем второе.
Примерно можно представить себе по фильмам, которые он сделал через десять лет, чего Леня хотел. Хочется думать, что именно об этом он мечтал, когда ему дали снимать первую картину. А вот с чем он порывал, от какой судьбы уклонялся, так беззаветно разрушая свою актерскую биографию и устремляясь в режиссуру, это я попытаюсь сформулировать, опираясь еще на один — третий — разговор с ним, который я, конечно же, помню не дословно и перескажу своими словами.
Леня очень боялся попасть в вечные мальчики кинематографа: «Маленькая собачка до старости щенок» — им употребленное выражение. Ведь сколько взлетов такого рода знало кино, а потом десятками лет стареющие киномальчики вынуждены были искать себя в каком-то новом, так и не открывшемся им качестве. Вот отсюда, как мне кажется, его беспримерное в нашем деле и в нашей среде решение, в тот момент всем, в том числе и мне, казавшееся самоубийственным.
Он уехал из Ленинграда в Киев и словно исчез. Я не помню ни одной его актерской работы за эти годы. А были ли они? Иногда доходили слухи, что он что-то пробивает на киностудии имени А.П. Довженко. Что — не помню. Я очень хочу понять, как за столько лет пусть даже сознательно выбранной безвестности он ухитрился не растерять профессиональные и человеческие качества. Как он ухитрился за столько лет не озлобиться, сохранить юмор и веру в людей? Не знаю. Для меня это — подвиг. Подвиг человеческого духа.
Но когда я на рядовом сеансе в кинотеатре «Баку» смотрел его картину «В бой идут одни “старики”», ни одна из этих мыслей не пришла мне в голову. Потому что я смеялся и плакал вместе с Леней и был счастлив. Не знаю, можно ли так сказать, но иначе не получается: я был счастлив очищающим душу счастьем.
Это удивительная картина. В ней всё сразу видно: и все ее многочисленные достоинства, и вполне явные недостатки. Но это потом, когда гаснет экран. А пока на нем разворачивается история «третьей поющей», я, видевший ее с тех пор раз шесть, всякий раз плачу как ребенок; и даже сейчас, когда я просто об этом пишу и прикасаюсь к ней душой, у меня слезы где-то рядом.
Я не критик и не буду влезать в формулировки. Но как практик-режиссер я знаю каждой клеточкой: всё в этой картине рождено внутренним камертоном режиссера, его собственной мелодией — это такое естественное человеческое самораскрытие с помощью любимого искусства, которое для меня ставит эту картину в разряд чудес кинематографа. И ведь поразительная вещь: в картине нет даже следа десятилетней творческой голодовки, она легкая, словно очередная, за две недели снятая единым духом. И пота в ней нет. И стараний. Свежее дыхание. И еще одно: как этот отступник актерской профессии любит своих коллег, как он ими любуется, как нежно их ведет, как поворачивает к нам новым — старых, неожиданным — молодых. Ведь такой роли, какую сыграл в этой картине глубоко почитаемый дядя Леша — Алексей Смирнов, — ему не доводилось играть много лет, если вообще доводилось.
Ну я последнее про эту картину. Впрочем, это уже относится я к «Аты-баты…» Какого артиста представил нам режиссер Леонид Федорович Быков?! Теперь понятно, почему артист Быков не хотел сниматься ни у кого другого. Впрочем, что значит не хотел! Хотел, конечно, может быть, ночами плакал. Но снялся только в тех ролях, в которые мог вложить и тот кусок души, что остается за пределами любого амплуа. И этим очень похож на другого замечательного режиссера и артиста, который от себя — артиста — только сам мог потребовать и взять высшей мерой. Я говорю о Шукшине.
Хорошо, что я успел сказать Лене хоть часть того, что здесь написал, о его работе. А встретиться нам больше не довелось. Говорил с ним по телефону. По тому самому, по которому спустя два года услышал о том, что его больше нет.
1983-1999
Комментарий экскурсовода
О чем поют артисты джазовые,
Оставшись в дружеском кругу,
Тугие бабочки развязывая?
Я это рассказать могу.
Е. Евтушенко
Насчет джазовых артистов — прошу к Евгению Александровичу, а вот что делают на отдыхе мои коллеги-киношники, это я вам могу доложить. Стоит им сойтись в круг хоть на пять минут, хоть во время короткой паузы в съемках, они травят байки. Не жмот — чего нет, того нет, но истории бывают — просто песня!
Что в них правда, а что вымысел, вам никто не скажет, тем более что байка — она байка и есть: неизвестно, что под острым соусом. Вот и я отдал должное жанру: приятно святое потеребить за бороду, а нетленное — поставить вверх ногами.
Больше всего кучковались кинематографисты в подмосковном Болшеве, в доме творчества, где некоторые даже работали. Теперь от зтого дома остались одни воспоминания и… байки.
БОЛШЕВСКИЕ БАЙКИ-1
Вы воспоминания Ивана Соловьева читали?1 Ну, народный СССР, из Ермоловского! Духовный внук Станиславского через Хмелева и Кедрова. Ведь что он пишет-то? А то, что «система» Станиславского может привести только к подножию роли, а дальше вверх каждый карабкается самостоятельно.
Меня это высказывание утешило, я, честно говоря, думал, что с артистами работать совсем не умею, потому что при чем тут «система», если карабкаться вверх приходится с каждым в отдельности, как бог на душу положит.
Первой игровой картиной, как уже говорил выше, была у меня «Обыкновенная Арктика». Артистов набрал будь здоров: Олег Даль, Ролан Быков, Витя Павлов, Афанасий Кочетков, Олег Анофриев… Ну, про всё рассказывать не буду, но воспоминания по части скалолазанья, когда система уже не работает, — это есть, этого навалом. Вот вам байка номер один.
Олег Анофриев и Афанасий Кочетков играли у меня двух старых друзей «двадцать лет душа в душу», которые внезапно рвут старую дружбу в клочья и становятся чуть ли не врагами. Так получилось, что пробовались они с другими партнерами и вместе, на одной площадке, до съемок не сходились. И вот сошлись. И тут выяснилось, что есть на свете две противоположные и несовместимые актерские манеры и индивидуальности, так вот они — у меня в кадре. Всё, что нравилось одному, отвергал с порога другой; если один хотел глубокого разбора ситуации, другой считал, что она выеденного яйца не стоит. Репетиции превращались в новгородское вече, каждый кадр был му́кой, и я в этой му́ке превращался в муку́, растираемый жерновами актерской несовместимости. Самое удивительное, что за пределами съемочной площадки они относились друг к другу вполне сносно, вели себя по-джентльменски, никаких эксцессов. Но бывшую дружбу играть — как? «Двадцать лет душа в душу» выявить через что? Глаза у Кочеткова сверкают от ярости, у Анофриева губы слипаются в змеиную иронию. Делать-то что? А надо.