— Вот теперь ты поймёшь, каково это, когда тебя несправедливо обвиняют.
33
В первые минуты от ярости у Эрика аж в глазах темнело и стучало в висках. Хотелось последовать примеру Ковалевской и разгромить соседние стеклянные шкафы. Хотелось схватить её и вытряхнуть всю душу. А ещё обложить директрису, которая дальше своего носа ничего не видит. И пусть сама она тут всё прибирает.
Но когда и кого ярость доводила до добра? Его уж точно нет.
Пусть и с усилием, но он всё же поборол в себе порыв крушить и разрушать. Психануть и всех послать — это легче всего. Но ведь если он даст себе волю — Чума его тут же выпроводит вон. Ему-то что? Уедет домой, к матери. Но тогда Катя останется здесь совсем одна, с этим зверьём. Её и сейчас страшно травят, а без него вообще сживут.
Да и потом, не спорить же с директрисой, не доказывать ей, что это Ковалевская наворотила, если все подтвердили её слова.
Ничего, сейчас он уберёт осколки, это нетрудно, и ему не впервой, но она ещё за всё ответит. Все они ответят.
Эрик спустился в кабинет завхоза. Женщина в чёрном форменном платье с белыми манжетами и воротником — так здесь ходили все уборщицы — вручила ему ведро, совок и веник со словами: «Только верни!».
Кубки и статуэтки Эрик выставил на подоконник, стёкла покрупнее отставил к стене, а прочие осколки стал заметать веником и ссыпать в ведро.
Гнев постепенно стихал. Хотя перед глазами всё так же живо стояло лицо Ковалевской, когда она вырывалась из его рук, когда выкрикивала оскорбления. А ещё в уме раз за разом прокручивались её слова: «Вот теперь ты поймёшь, каково это, когда тебя несправедливо обвиняют».
Поймёшь! Уж ему-то это и так знакомо не понаслышке. Только странно было слышать такое от неё. Её несправедливо обвиняют? Ерунда полная. Она тут всеми верховодит, все эти сволочи пляшут под её дудку. К чему отпираться, когда и так всё ясно? Логично и ясно.
Только вот те слова она произнесла с каким-то надломом и болезненным упрёком, без капли наигранности. Да и выходка совсем не в её духе — слишком безбашенная и отчаянная.
Да и плевать, отмахнулся Эрик. Как ни крути, а она злобная высокомерная стерва.
Эрик прошёлся веником и под батареей у того окна, где сидела Ковалевская. И вместе с мелкими стёклышками оттуда выкатился бумажный комок. Обычный тетрадный листок, смятый в шарик.
Без задней мысли он поднял его и развернул. В первый момент подумал, что этот лист из его тетради. Сверху была написана дата — почти две недели назад. Но главное — почерк. Точь-в-точь как у него.
Эрик разгладил листок на подоконнике и прочитал остальное. Но это был какой-то бред. Идиотская записка с откровенной похабщиной. Видать, идиотская шуточка какого-нибудь озабоченного малолетки. Только вот в записке обращались к их русичке, Нине Лаврентьевне. И, опять же, почерк… Хотя такую ересь он даже в бессознательном состоянии не написал бы. Чёрте-те что…
Эрик задумчиво посмотрел в окно. Там внизу на скамейке сидела Дина. Сумку свою она уже подобрала, положила рядом, но на урок идти не торопилась. И вообще показалось, что Ковалевская плакала — в руке у неё белел платок, и пару раз она поднесла его к глазам. Из-за сумки, что ли?
Вдруг она, словно почувствовав, подняла голову и взглянула прямо на него. С минуту они смотрели друг на друга. И в тот момент возникло странное ощущение какой-то незримой связи. Словно они вот так без слов, одними взглядами общались. Ерунда, конечно.
Потом она поднялась и ушла, и ощущение исчезло.
Эрик снова посмотрел на листок. Уж не из её ли сумки он выпал? И дата на листке как раз та, когда началась история с вырванной страницей. И всё равно непонятно — что это за пошлый бред?
После занятий Эрик подловил Дину на лестнице.
— Поговорим? — кивком он предложил ей отойти в сторонку.
С ней были верные подружки, которые тут же ощетинились.
— Псих! Что тебе надо? Дин, он еще смеет подходить! Пошли отсюда скорее.
Поколебавшись немного, она сказала им:
— Ладно, вы идите.
— Ты что? — округлила глаза Лиза Спицына. — Он же неадекват! Ник! Никита! Дима!
— Да тише ты, — шикнула на неё Дина и, указав рукой вниз, попросила их: — Подождите меня там.
Полина и Лиза, ещё немного потоптавшись, неохотно стали спускаться вниз, то и дело оглядываясь. А Дина сложила руки на груди и повернулась к нему.
— Что тебе? — спросила холодно, вздёрнув бровь. — Если ты собираешься выговаривать мне за шкаф — даже не начинай. Это тебе за мою сумку. И за… мой телефон.
Она тут же выудила из сумки айфон, чёрный экран которого был подёрнут кружевом трещин.
Такого он, конечно, не хотел, но они сами виноваты.
— Процитирую тебя. Может, теперь ты поймёшь, каково это, когда твои вещи выбрасывают.
— Ты смысл слов не понимаешь? Хорошо, повторю: я вещи Казанцевой не трогала. И никого к ней не подсылала. Это всё?
Дина попыталась его обойти, но он задержал её. Достал из кармана смятый листок, показал ей.
- Это у тебя выпало?
Дина не ответила, но по её лицу он и так понял — у неё.
— Значит, этот листок ты тогда вырвала? Зачем?
— А, по-твоему, лучше было бы оставить? Чтоб вот это Лаврентьевна прочла, да?
— Это ты написала?
Дина вскинула на него глаза так, точно он ненормальный.
— Тогда кто это написал?
Этот вопрос можно было бы и не задавать, ведь понятно — она ни за что не скажет.
— Мне надо идти. Благодаря твоей подружке нам теперь бегать приходится после уроков.
— Вам бегать приходится благодаря кому-то другому. Я тебе уже говорил, что это не Катя. Или ты сама смысл слов не понимаешь?
Она в ответ лишь посмотрела пристально, потом неопределенно повела плечом, мол, ладно, как скажешь, без разницы, и, развернувшись, помчалась догонять подруг.
Ну а его ждал неприятный визит к директрисе.
34
Наказания Нонны Александровны особым разнообразием не отличались. По её мнению, дурь в юных головах полезно вытравливать трудом и физкультурой.
Вот и сейчас она не стала отходить от накатанной схемы. Сначала развернула получасовую беседу с Эриком — совершенно бесполезную, поскольку что бы она ни спрашивала у него, он молчал, как пленный партизан. В лучшем случае пожимал плечами. И все её «зачем и почему» остались без объяснений. Нравоучения, угрозы, взывание к совести и благоразумию — он также выслушал молча. Оправдываться не стал.
Вообще-то он ожидал худшего. Думал, если она его не отчислит, так мозг выест основательно и до самого выпускного обречёт вкалывать вместо дворника, например.
Нонна Александровна, конечно, была рассержена, говорила сурово, смотрела с осуждением, но даже в первую их встречу она общалась с ним гораздо хуже — сухо, холодно, вымученно. Теперь же просто отчитывала без особых угроз.
— Такой вандализм говорит о полном неуважении к чужому труду, — сухо резюмировала она. — Значит, будем прививать это самое уважение. До конца недели поддерживать порядок в том коридоре — твоя обязанность. Полы, стены, подоконники — всё должно блестеть. Приступаешь с завтрашнего дня, сразу после занятий. Всё, свободен.
Драить полы в коридоре, само собой, не самое приятное занятие, но после рассказов Рената о том, как Чума порой свирепствовала и влепляла некоторым по месяцу отработки и за меньшие прегрешения, эти четыре дня показались ему почти милостью. Можно сказать, легко отделался.
Только Эрик вышел от директора, как тут же его перехватил куратор, и пришлось вытерпеть вторую волну вопросов.
— Что там у вас с Диной произошло? — заглядывал ему в глаза Валентин Владимирович. — Она после вашей стычки на уроки не ходила. Что случилось? Допекает тебя наша Дина? Или ты её? Или взаимно? Что, никак не получается поладить? Не, я понимаю, она у нас девушка сложная и своенравная, но ты всё равно как-то держи себя в руках. Шкаф-то жалко. Ну и руки тоже не распускай.
— Я и не распускал, — возразил Эрик.
— И правильно. Ну а с Катей что? Её опять сегодня не было. На звонок только с десятого раза ответила. Сказала, что недомогает. Это так?
— Ну, раз сказала, значит, недомогает.
Валентин Владимирович изучающе посмотрел на Эрика, словно не очень-то поверил. Сказать бы ему, что сделали они Кате, эти золотые мальчики и девочки, да только жаловаться — это как-то беспомощно и несерьёзно, считал Эрик. Лучше разбираться самому.
Не дождавшись другого ответа, куратор попросил:
— Тогда, будь другом, отведи её в медкабинет. Я бы сам, но у меня сейчас факультатив. И передай ей: если что не так — пусть подходит ко мне и говорит. Не прячется. Не стесняется. А то знаю я вас…
— Ладно, — кивнул ему Эрик.
Ещё бы придумать, во что ей сейчас одеться. Копаться в мусорном баке даже ради Кати ему совсем не улыбалось. Решил, что лучше как следует тряхнёт рыжую. Пусть делится своим шмотьём, раз Катины вещи вынесла. Без её участия тут точно не обошлось. Или же пусть сама ныряет в бак и достаёт оттуда всё, что выбросила.
Однако трясти Олесю не пришлось. Она сама откуда-то приволокла пакет с одеждой. Всучила без лишних слов и убежала ещё до его прихода.
Когда Эрик к ним заглянул, Катя была в комнате одна. Притом уже одетая в юбку и водолазку. Она сидела на своей кровати и перебирала содержимое пакета.
— Смотри, — Катя выуживала из вороха то одно, то другое. — Тут вещей совсем немного, конечно, но почти всё новое. Даже с бирками.
— Откуда это?
— Олеся принесла. Сначала Даша Кутузова дала мне вот эту юбку свою и водолазку надеть, а то я так и ходила… в полотенце… как дурочка. А потом примчалась Олеся, злая такая, сунула мне этот пакет без объяснений. Буркнула только: «Сказали тебе передать» и всё. Я её спрашивала, кто передал, но она делала вид, будто меня не слышит. Ну, обычно она со мной и не разговаривает. А мне так охота узнать, кто мог передать? Как думаешь?