В июле случилось очередное беглое свидание с адмиралом Пьером Мартеном, и вновь Хотэм дал команду отступить. «Так закончилась наша вторая встреча с этими господами, — писал Нельсон герцогу Кларенсу. — А ведь мы имели отличные шансы захватить все их корабли».
Сэр Хайд Паркер, временно заменивший Хотэма на посту командующего флотом (тот направился домой, намереваясь, как выяснилось, навсегда оставить действительную службу), тоже оказался нерешительным военачальником. С ним впоследствии Нельсону еще предстоит скрестить шпаги. Но командовать средиземноморской флотилией назначили другого офицера — адмирала сэра Джона Джервиса. К тому времени ему исполнилось уже шестьдесят два года, он обладал огромным опытом и сильным характером, будучи к тому же, по словам Нельсона, человеком на редкость самоотверженным. Сын адвоката, отпущенный отцом на все четыре стороны с двадцатью фунтами в кармане, Джервис поступил на флотскую службу в четырнадцатилетием возрасте, а через десять лет уже командовал «Дикобразом» и видел, как Джеймс Вулф атакует Авраамовы высоты под Квебеком. Нельсон встретил нового начальника с распростертыми объятиями. «Узнав о вашем назначении, — говорил он ему впоследствии, — я сразу же успокоился». Джервиса и самого обрадовала перспектива служить с таким человеком, как Нельсон: он воспринимал его скорее как сослуживца, нежели подчиненного. Нельсон почти сразу получил чин коммодора, а значит, лишних десять шиллингов жалованья в день. К тому же ему намекнули — и контр-адмиральское звание не за горами.
Однако отнюдь не все офицеры разделяли энтузиазм Нельсона в связи с назначением Джервиса. От него всегда исходила какая-то неясная угроза. Мощно сложенный, с суровыми чертами лица, он устрашал уже одной только внешностью, Джервис имел репутацию сторонника жесткой дисциплины и, по словам его близкого приятеля, далеко не всегда сдерживал свой неукротимый нрав, а доведенный до ярости, «давал волю языку, не стесняясь самых непристойных выражений». «У него весьма своеобразное чувство юмора, — добавлял он, — жертвой которого становились многие, лишенные возможности отплатить ему той же монетой. В то же время, сталкиваясь с проявлениями мужества, усердия и умелости в действиях, Джервис не скупился на похвалы… и в личных отношениях, избегая демонстративных жестов, проявлял щедрость и добросердечие».
Нельсону приходилось наблюдать — и всегда с сочувствием — дисциплинарные методы Джервиса в действии. Четверых на флоте под его командованием предали суду военного трибунала за подстрекательство к бунту на корабле «Святой Георгий», где двоих гомосексуалистов уже повесили за «преступление против природы». Бунтовщиков признали виновными и приговорили к смерти через повешение. Казнь должна была состояться немедленно, но дело происходило в воскресенье, и заместитель Джервиса, вице-адмирал Чарлз Томпсон, предложил перенести ее на другой день. За что и был отправлен домой. «Да будь хоть Рождество, не говоря уж об обыкновенном воскресенье, — втолковывал Нельсон одному из коллег-капитанов, — если надо — я самолично повесил бы преступников!»
Сам Нельсон с неизменным вниманием относился к справедливым претензиям матросов, например, к жалобам на скудную оплату и «безобразное отношение» после окончания срока службы. Но к бунтовщикам он не испытывал ни малейшего сочувствия. Когда в мае 1797 года поступили сообщения о крупных волнениях на Северном флоте, где моряки требовали улучшения условий службы, он не выразил ни малейшего протеста против самых суровых карательных мер в отношении зачинщиков. Да, говорил он отцу Уильяма Хоста, у некоторых матросов есть веские основания быть недовольными, но что касается «бандитов с Севера», он бы с удовольствием направил против них орудия собственного корабля. «У нас на флоте пока все в порядке, — добавлял он, — и если правительство решит повесить хотя бы некоторых бунтовщиков с Севера, так будет и впредь».
Тем не менее, одобряя в случае необходимости казни и телесные наказания, Нельсон предпочитал, будь хоть малейшая возможность, избегать столь суровых мер и добиваться своего, выслушивая резоны подчиненных и обещая разобраться со справедливыми требованиями. Один матрос-американец, Джейкоб Нейгл, служивший в 1797 году на фрегате «Бланш», оставил в дневнике бесхитростное описание случая, довольно выразительно демонстрирующего отношение матросов к своему «Нелю». Прежнего капитана фрегата Чарлза Сойера уволили после того, как стало известно о его обыкновении вечерами заводить к себе в каюту молодых моряков и, веля им потушить свет, трогать их за «нежные места». На короткое время его сменил капитан Д’Арси Престон, вслед за ним, своим чередом, пришел племянник адмирала Хотэма, капитан Генри Хотэм, известный во всем флоте своим крутым нравом. «Матросы с судна, которым он командовал раньше, называют его сущим извергом, — пишет Нейгл, — и мы взбунтовались, отказавшись ему повиноваться».
«Он поднялся на борт 7 января 1797 года, — повествует Нейгл, — собрал на корме всех офицеров и команду и велел зачитать приказ о своем назначении. «Нет, нет, ни за что!» — вскричали все. «В чем дело?» — спросил капитан. Один из боцманов ответил — люди с его прежнего корабля говорят, будто он настоящий изверг, нам такой не нужен. После чего несколько человек развернули два орудия и уже подожгли фитиль.
Тогда он сел в шлюпку, отправился на борт корабля (коммодора Нельсона) и вернулся с первым лейтенантом. Тот тоже собрал всех на корме и отвел в сторону боцманов. «Знаете, ребята, — сказал он, — если вы откажетесь повиноваться кэпу Хотэму, каждый третий будет повешен». Команда бросилась к орудиям, все похватали ломы, лопаты, ганшпуги, что под руку попадется. Кэп Хотэм, офицеры, первый лейтенант поговорили о чем-то и снова отправились на судно к коммодору Нельсону.
Через полчаса появился сам коммодор, велел собрать всех и спросил, чем мы недовольны. Ему сказали, что с таким страшным человеком, как капитан Хотэм, служить никто не хочет.
— Ребята, — сказал он, — все вы настоящие храбрецы. Вы лучшие на флоте. Вы захватили два фрегата противника, превосходящие «Бланш» в вооружении и размерах А теперь вы бунтуете. Если капитан Хотэм станет обращаться с вами дурно, доложите по команде, и я разберусь.
Сразу раздалось троекратное «ура», кэп Хотэм угрюмо отвернулся, а Нельсон отправился к себе на корабль».
ГЛАВА 11
Мыс Сен-Винсен
Если уж я вышел на поле брани, то должен быть в центре событий
Служа под началом сэра Джона Джервиса, Нельсон рассчитывал наконец добиться почестей, так долго и так страстно им ожидаемых. Однако в настоящий момент на устах всей Европы был не он, а некий корсиканский офицер, почти одиннадцатью годами его моложе, — Наполеон Бонапарт. Полководца, достигшего славы при осаде Тулона, где он командовал артиллерией, Директория поставила во главе войск, ведущих кампанию в Италии. Члены Директории не сомневались — столь способный военный сможет одержать верх над армиями Пьемонта и Австрии, а столь беспощадный — пополнить опустевшую казну за счет сокровищ, награбленных у поверженных врагов революционной Франции. Уверенность, вполне себя оправдавшая, — итальянская кампания Бонапарта стала сплошным триумфом. В конце апреля Пьемонту пришлось подписать сепаратный мир, а в мае французские войска атаковали деревянный мост через реку Адду под городком Лоди и оттеснили австрийцев с противоположного берега. Несколько дней спустя Бонапарт вошел в Милан и поселился во дворце, откуда поспешно бежал австрийский эрцгерцог. Теперь для окончательной победы над австрийцами молодому генералу оставалось занять территорию, принадлежащую Венецианской республике. Испанцы готовы были вот-вот переметнуться на сторону французов. Неаполь колебался. Ливорно был взят, и англичане тем самым потеряли важный морской порт. Остальная часть Тосканы тоже вскоре будет оккупирована. Генуя заботилась лишь о том, как не вызвать неудовольствия французов, и Нельсону оставалось только дивиться, почему, «стоит лишь приблизиться к любому укрепленному пункту, контролирующемуся генуэзским правительством, по тебе открывают огонь».
С «Агамемноном» Нельсону пришлось расстаться: корабль находился в жалком состоянии — плавающая лохань, по словам собственного капитана, и Джервис почел за благо отправить его в Англию в качестве конвойного судна. Нельсон получил приказ перевесить свой коммодорский вымпел на мачту семидесятичетырехпушечника «Капитан». Командуя им, он делал все от него зависящее, лишь бы не допустить доставку продовольствия для французской армии морскими путями. «Если уж я вышел на поле брани, то должен быть в центре событий, — писал он жене. — Возможно, по возвращении домой большие люди и забудут о моей службе, но я-то сам не забуду, и отгремевший салют всегда будет для меня важнее незаслуженных наград».
Но в общем, на Средиземном море настоящей славы Нельсон пока не обрел. В конце сентября ему приказали заняться эвакуацией английского гарнизона из Бастии, а затем с острова Эльба, где он же тот самый гарнизон не так давно высадил. Правительство в Лондоне сочло — против объединенных сил двух флотов, французского и испанского, англичанам на Средиземном море не выстоять. Нельсон резко порицал такое решение. «Они там и понятия не имеют, на что мы способны, — писал он. — Как бы ни хотелось мне оказаться дома, в Англии, я посыпаю голову пеплом, я облачаюсь в дерюгу и горько переживаю полученный приказ, бросающий столь мрачную тень на достоинство нашей страны, чей флот не уступит никому в мире. Сказать, что я подавлен и несчастен, значит не сказать ничего».
По пути домой английскому флоту подвернулась было столь чаемая им возможность продемонстрировать свою доблесть. Уже приближаясь к выходу из Гибралтара в Атлантику, Нельсон различил сквозь тонкую пелену летучего февральского тумана контуры крупных кораблей, также направляющихся на запад. Правда, собственный его корабль замедлил ход — матрос свалился за борт, и на воду спустили спасательную шлюпку под командой первого лейтенанта Томаса Харди. Безуспешные поиски затянулись и прекратились, лишь когда спасатели решили, что их товарищ утонул. К тому моменту над ними нависла угроза попасть в плен вражескому судну, выходящему из Альхесираса, испанского порта на берегу Гибралтарского пролива. «О Боже, надо выручать Харди! — воскликнул Нельсон. — Опустить топсель!» Налегая изо всех сил на весла, матросы поравнялись с замедлившим ход кораблем, после чего он вновь рванулся вперед, отрываясь от испанских судов — но лишь затем, чтобы столкнуться с новой преградой.