«С прибытием короля, однако, со слезами было покончено, — продолжает Нельсон — Он взял меня за руку и, назвав «Избавителем и Хранителем», рассыпался в самых щедрых выражениях признательности. Вскоре весь Неаполь называл меня «Nostro Liberatore»… Надеюсь когда-нибудь у меня появится приятная возможность представить тебя леди Гамильтон. Это одна из самых замечательных женщин на свете. Мало кто может с ней сравниться. Она делает честь своему полу».
На борту «Передового» в тот день находилась и еще одна англичанка — сорокаоднолетняя мисс Эллис Корнелия Найт, автор некоего двухтомного романа, жившая тогда в Неаполе с мрачной, упрямой и туповатой матерью — адмиральской вдовой. Мисс Найт подошла к судну в шлюпке Гамильтонов и явилась свидетельницей драматического падения леди Гамильтон в объятия героя, показавшегося ей «маленьким и мало чем примечательным человеком». Однако же, когда все сели за завтрак, ее поразило «на редкость живое выражение лица (Нельсона) и его порывистые манеры». По столу прыгала какая-то птичка. Мисс Найт сказали, будто она залетела в каюту прямо перед началом сражения «к большой радости команды, расценившей это как доброе предзнаменование».
Король непременно хотел осмотреть весь корабль и «с ребяческим энтузиазмом» заглядывал в каждый уголок, проявив особый интерес к лазарету, где какой-то моряк читал книгу раненому приятелю, и к шляпе, бывшей на Нельсоне, когда его ранило в голову.
Поначалу Нельсон предполагал остановиться в гостинице и даже просил сэра Уильяма поручить прислуге подыскать ему «подходящие апартаменты». Но Гамильтоны настояли, чтобы он поселился у них. Приветствуемый пением сотен птичек, выпущенных из клеток рыбаками, Нельсон прибыл в Palazzo Sessa, где ему отвели просторную, светлую комнату с видом на залив. Леди Гамильтон сразу же начала деятельную подготовку к торжественному приему в честь сорокалетия гостя. Годовщину отделяла от его прибытия в Неаполь всего неделя, но Нельсон чувствовал себя намного лучше и мог с удовольствием ожидать празднества. А вот заставить его нанести визит своему противнику адмиралу Бланке дю Шайла, тяжело раненному в минувшем сражении и лишившемуся почти всего носа, так и не удалось. «Один мой вид станет для него напоминанием о собственном фиаско, — сопротивлялся Нельсон. — Я настолько не люблю французов, что, кажется, впитал эту ненависть с молоком матери».
«Приготовления леди Гамильтон к приему в мою честь могли бы заставить меня раздуться от тщеславия, — писал Нельсон жене. — На каждой ленте написано, на каждой пуговице выгравировано «Нельсон» и все такое прочее, а на столовых приборах — «Г. Н. Во славу 1 августа». Сочиняются песни, пишутся сонеты, право, я не заслуживаю всего этого». «Весь город словно с ума сошел, — подтверждает мисс Найт. — На каждом углу неаполитанцы скандируют «Vittoria», «Viva Nelson»».
Приглашения на «большой прием в честь дня рождения Нельсона» разослали всем капитанам английских судов, стоявших на рейде в Неаполе. Более того, им предлагалось взять с собой «всех офицеров и мичманов», свободных от службы. На одной из дворцовых колонн выгравировали имена всех командиров судов, сражавшихся под началом Нельсона на Ниле. Самой леди Гамильтон предстояло торжественно открыть ее в ходе приема, а также исполнить песню на слова Корнелии Найт:
Как Цезарь он, — свидетель Нил, —
Пришел, увидел, победил.
В победе скромен, храбр в бою,
Он Богу славу дал свою.
В назначенный день, 29 сентября 1798 года, пишет Нельсон домой, «за обеденным столом у сэра Уильяма собралось 80 гостей, 1740 пришло на бал, 800 — на ужин, сервированной с такой изысканностью, какой я не видывал ранее и, наверное, уж не увижу». В конверт Нельсон вложил листок со стихами, написанными мисс Найт в качестве приложения к национальному гимну. Песню на эти слова в весьма эротической манере исполнила опять-таки леди Гамильтон:
Славу поем мы герою,
Нельсон, мы всюду с тобою,
Небо и Бога моля:
Слава пусть ширится дале,
Пусть покоряются дали
Трону и английской стали —
Боже, храни Короля.
Послал Нельсон домой и балладу, которую, он был уверен, Фанни «с удовольствием и сама споет». Баллада начиналась так: «Сражался храбрый Нельсон, презрев судьбы удары».
Единственной ложкой дегтя оказалось в тот день поведение Джошиа Нисбета. Напившись, он принялся всячески нападать на отчима за слишком откровенные знаки внимания по отношению к хозяйке. Капитану Трубриджу и другим офицерам пришлось вывести молодого человека из зала. Нисбета не особенно любили на флоте. Будучи одного возраста с весьма способным и, в отличие от него, пользующимся симпатией товарищей лейтенантом Хостом (в свою очередь, не жаловавшим его), Нисбет, однако, уже стал капитаном и командиром захваченного в плен французского шлюпа «Истинный гражданин». Это назначение приписывали исключительно хлопотам влиятельного отчима, хотя тот, надо сказать, был не особенно высокого мненияо дарованиях пасынка. В узком кругу он признавал — Нисбет «на редкость груб», впрочем, он может исправиться. Леди Гамильтон, писал Нельсон жене, которой наверняка уже надоело слушать рассказы о несравненных достоинствах этой дамы, так вот, леди Гамильтон «за какие-нибудь пол года доведет его до ума даже помимо собственной воли Джошиа… Ее светлость — если, конечно, мальчик останется здесь — научит его манерам, тем более уверен, он и сам ею восторгается»[21].
Постепенно становилось ясно, что это относится к самому Нельсону. Открыто восхищаясь ее дарованиями, неожиданными, часто остроумными репликами в разговоре, явно покоренный ее броской красотой и чувственностью, глубоко тронутый ее чистосердечным преклонением перед его воинскими подвигами и заботой, как за становящимся на ноги больным, Нельсон даже не пытался скрыть своих чувств. В письме Сен-Винсену он извиняется за «сбивчивость»; «но пишу я», продолжает он в свое оправдание, «в присутствии леди Гамильтон», и «будь Ваша светлость на моем месте, сомневаюсь, чтобы у Вас получилось лучше; у нас и сердца и руки трепещут».
Лорда Сен-Винсена послание немало смутило, как и сообщения из других источников. В письме к леди Гамильтон, выражая признательность за заботу о здоровье «нашего бесценного друга», он замечает: «Умоляю, не позволяйте Вашим ослепительным неаполитанским дамам слишком приближаться к нему, ведь он сделан из крови и плоти, а противостоять соблазнам трудно».
ГЛАВА 16
Palazzo Reale
Это страна скрипачей и поэтов, шлюх и мошенников
Примерно тогда же, когда лорд Сен-Винсен писал леди Гамильтон, капитан Кейпл добрался до Лондона с вестью о замечательной победе, одержанной два месяца назад в Египте.
Граф Спенсер получил радостное сообщение, выходя из кабинета в адмиралтействе. Выслушав краткий отчет и не сказав в ответ ни слова, он, по свидетельству военно-морского историка Оливера Уорнера, автора «Портрета леди Гамильтон» и других книг, «без чувств свалился на пол».
«В Лондон прибыл Кейпл! Слава, слава, слава тебе, храбрый, отважный, обессмертивший свое имя Нельсон! — писала герою леди Спенсер, когда, в свою очередь, новость достигла ее ушей. — Да благословит Вас и сохранит до самого конца Вашей славной службы Бог всемогущий, чье дело Вы так храбро отстаивали и отстояли… При мысли о славе страны сердце мое разрывается разом от радости, признательности, гордости — чувств, согревающих грудь любой англичанки. — И все благодаря Вам, дорогой мой добрый друг… Сейчас, в этот самый миг, в Лондоне палят пушки, готовится иллюминация, Ваше славное имя звучит на каждом углу города… Лондон обезумел, совершенно обезумел — за Кейплом от самого адмиралтейства с криками «ура» следует многотысячная толпа… Я и сама чуть не помешалась от радости и, наверное, странное письмо Вам написала, но Вы меня поймете и простите».
Король явно воспринял новость спокойнее. По слухам, он на несколько минут погрузился в молчание, а это, пишет Оливер Уорнер, «одно из наиболее удивительных последствий сражения».
Вся страна, по мере того как новость о победе достигала все новых уголков, пребывала примерно в таком же состоянии, какое описывает леди Спенсер. Повсюду в честь великого события устраивались пышные празднества. Бонапарта, этого ужасного «Бони», которым, добиваясь послушания, няньки пугали маленьких подопечных, наконец основательно побили и унизили. Англия, где минувшим летом масштабы недовольства, казалось, вот-вот вызовут революцию, объединилась в патриотическом порыве. Рассказывают такую историю. Посыльного, направляющегося в Веймут с сообщением для короля, перехватил какой-то разбойник с большой дороги, но, узнав о содержании депеши, отпустил несостоявшуюся жертву с миром. Король, к которому в Веймуте вернулась обычная любовь поговорить, «прочитал, — по утверждению автора ряда книг о жизни Нельсона Тома Покока, — письмо адмирала четыре раза вслух многочисленным придворным, оказавшимся в это время на эспланаде».
Газеты, столь скептически высказывавшиеся о безуспешных попытках Нельсона обнаружить французский флот, теперь всячески превозносили его ум и отвагу. Всего месяц назад печатались карикатуры, изображающие беспорядочные метания англичан по Средиземному морю. Теперь на тех же полосах появлялись портреты героя, «храброго Нельсона», побивающего «гидру египетскую» палкой из британского дуба, «уничтожающего крокодилов-революционеров» и «злых духов», «очищая тем самым воды Нила».
В воздух взлетали фейерверки, звучали пушечные салюты, звонили церковные колокола Устраивались балы в залах благородных собраний. В моду вошли два новых танца — «Передовой» и «Прорыв вражеского строя». В тавернах выпивка лилась рекой. Школьников распустили на каникулы. На дорожных экипажах развевались флаги, а форейторы криком сообщали добрые вести сборщикам пошлин на дорожных заставах. Деревенский люд шагал из церкви в пивную, высоко подняв над головами листы бумаги с изображением «нашего однорукого победителя». В церквах и часовнях читались специальные молитвы; сочинялись песни и куплеты. Изготовили гигантское количество всяческих сувениров — рисунков, кружек и стаканов с надписями на стекле, механических игрушек, детских морских костюмчиков, иллюстрированных книг, моделей британских кораблей. В Норфолке торжества в честь «самого отважного сына» графства отличались особым размахом. «Большие празднества в Норвиче в честь великой и славной победы лорда Нельсона над французами, — отмечает в дневнике настоятель прихода в Уэстон-Лонгвилле. — На рыночной площади целиком зажарили быка. В этот день общей радости мистер Готман прочел в Уэстон-Черч утреннюю молитву, приличную случаю. На обед подали баранью ногу. А вечер