«Обожаю свинину и домашнюю птицу, — говорится в очередном пространном письме. — Овцам, конечно, нужна трава… Надо бы купить книгу по фермерству… При тебе любая живность будет размножаться, ведь ты вряд ли пустишь кого-нибудь на убой… Смотри только, чтобы животные никуда не разбегались, в это время года от них земле одна польза… А церковь в Мертоне есть? Мы должны подавать пример добропорядочности местному люду… Покупать будем тоже у местных, зачем нам приезжие (впоследствии Нельсон будет с удовольствием повторять их ласкающие слух пасторальные имена: мясник Гринфилд, конюх Пиртри, москательщик Вудмен, сыровар Уайлд, торговец спиртным Стоун, наконец, Футит — «солод, хмель и т. д.»), и постараемся сделать так, чтобы они нас своими заботами не обходили»[46].
Письмо от сэра Уильяма, отправленное через несколько дней после того, как они с женой отпраздновали новоселье, убедило Нельсона в правильности выбора, невзирая на доводы маркшейдера.
«Мы живем в доме Вашей светлости уже несколько дней, так что могу говорить более или менее уверенно. Я довольно давно живу с нашей дорогой Эммой. Знаю ее достоинства, могу судить об уме и сердце, которыми Всевышнему было угодно наградить ее; но только моряк способен предоставить прекрасной женщине право выбора и благоустройства дома, даже не видев его. Вы счастливчик, ибо, на мой взгляд, места, больше бы соответствовавшего Вашим вкусам, да еще такого дешевого, Вам не найти ни за что… Близость к столице и в то же время уединенность — вот достоинства, которые наверняка оценит Ваша светлость… Вам остается лишь не мешкая приехать и самому в этом убедиться. Вокруг фермы можно славно гулять по сухой дороге длиною примерно в милю. Вы позабавитесь, увидев, как Эмма с матерью возятся в хлеву и курятнике. По каналу уже плавают утки, и петух горделиво расхаживает в сопровождении кур по дорожкам. Намеренье Вашей светлости напустить в канал рыб весьма мне по душе. Даю слово, уже через несколько месяцев, стоит Вам только глазом моргнуть, и на столе появится отличное рыбное блюдо».
Явно воодушевленный его письмом, Нельсон восторженно писал Эмме, как они спустят лодку на этот канал, названный им, как и щенок, ей подаренный (только в латинском написании), Нилом. «Вот смеху-то будет, дорогой мой друг, посмотреть, как ты гребешь! Красавица Эмма катает на лодке однорукого адмирала — хороший сюжет для карикатуры. Пожалуй, я бы поставил индейку, зажаренную фермерской женой, против гастрономии миссис Нельсон».
Еще совсем недавно Нельсон упорно обсуждал в переписке с Эммой перспективы поездки в Бронте и даже отправил Уильяма Хоста на Сицилию с грузом различных садово-огородных инструментов — тачек, плугов и так далее. Но теперь все его мысли и надежды на будущее устремились исключительно к Мертон-плейс. Ему не терпелось увидеть дом и усадьбу собственными глазами, и вот однажды, октябрьским утром, это произошло. Эмма места себе не находила от радости. «Он выглядит лучше, чем я ожидала, — писала она невестке Нельсона Саре. — Мы все так счастливы, просто слов найти не могу. Поверь, у меня сердце из груди выпрыгнуть готово, когда вижу его здоровым и благополучным на берегу, на якоре в моей гавани, хотя я так и не должна говорить — в моей». Предполагалось выпрячь лошадей и пронести экипаж Нельсона к дому на руках через триумфальную арку. Но приехал Нельсон раньше, чем ожидалось, и в результате его никто не встретил. Он даже не мог показать кучеру дорогу к дому.
Но, наконец добравшись, пришел, как свидетельствует леди Гамильтон, в полный восторг от своего приобретения. Он все ходил и ходил по дому, то и дело восклицая: «А что, это тоже мое?» Изнутри жилище походило — или скоро будет походить — на нечто вроде музея адмиральской славы. Портреты, памятные подарки, трофеи былых побед… В холле рядом с топ-мачтой французского флагманского корабля, захваченного на Ниле, стоял бюст героя. Повсюду были развешаны картины с эпизодами из других сражений, модели кораблей, флаги, копии грамот, обрамленные карты, планы, лоции.
Помимо Гамильтонов и миссис Кадоган нового хозяина встретила дочь Сары Нельсон Шарлотта, проводившая в Мертоне школьные каникулы. В письмах к матери девочка ярко описывает приезд дяди, салют из мушкетов в его честь, праздничный фейерверк, когда петарды падали с шипением прямо в канал. Описала она и состоявшуюся в ближайшее воскресенье поездку в церковь Святой Марии, где ей позволили переворачивать страницы дядиного молитвенника. Случалось, письма заканчивались приписками лорда Нельсона или леди Гамильтон. Например, письмо, где Шарлотта описывает подарок дяди — бриллиантовое кольцо, выбранное для нее леди Гамильтон, которым она очень гордилась и «наглядеться не могла», — сопровождается постскриптумом хозяйки дома: «Не думай, будто это такое уж сокровище, но колечко славное, хорошей формы, с небольшим камушком». В другом письме, где говорится о рыбалке с сэром Уильямом, когда Шарлотте посчастливилось вытащить карпа, имеется примечание дяди: «Не карпа, а щуку. Но рыбалка действительно удалась».
Шарлотта не жалела восторженных слов в адрес «дорогого дяди» — «храбрый, победоносный, добродетельный». Он взял на себя труд написать директрисе школы-интерната в Челси, где училась Шарлотта, с просьбой отпустить девочек в гости к ней. Мисс Вейтч не возражала. За обедом девочкам предложили яблочный пирог, сладкий крем и глинтвейн. За лорда Нельсона подняли тост: «Пусть впереди его ждет такое же счастье, какой была слава в минувшие годы!»
Время от времени в Мертон-плейс устраивались приемы, но не слишком многолюдные. Лорд Нельсон считал, что поскольку в некоторые дома округи необычное трио приглашений вряд ли дождется — при всех заверениях леди Гамильтон, будто с лордом Нельсоном ее связывает исключительно «пламя чистейшего чувства», — лучше вообще никуда не ходить. «Никто не обидится, — говорил он. — Я всегда вежливо поблагодарю и скажу, что хотел бы жить анахоретом. Ну а мы будем принимать наших друзей-моряков. Я знаю, и сэр Уильям считает, они — лучшая компания». Саре Нельсон леди Гамильтон писала: «У нас тут могло бы толпиться полно народа, но нам этого не хочется».
Деревенские жители, например, ближайший сосед мистер Халфхайд, викарий Томас Ланкастер, местный эскулап доктор Паррет, относились к новоселам в высшей степени дружелюбно. Людям же познатнее отвечать на гостеприимство не приходилось, ибо такового они не оказывали, или почти не оказывали.
В самые первые дни наслаждаться жизнью в Мертоне Нельсону мешало продолжающееся нездоровье. Он никак не мог избавиться от простуды, подхваченной на дуврском рейде; его трепала тяжелая лихорадка. Леди Гамильтон не скрывала своего беспокойства. «К сожалению, приходится признать, наш дорогой лорд чувствует себя неважно, — писала она Саре Нельсон. — Надеюсь, мы его поднимем на ноги. С самого приезда он очень, очень счастлив, а Шарлотта души в нем не чает. Да и все мы стараемся облегчить его страдания… Часто его охватывает слабость, у него подкашиваются ноги, тогда он бросается на диван со словами: «Я совсем вымотался»».
Быть может, проявлением накопившейся усталости следует считать и то, что взамен кителя с множеством наград, который в прошлом Нельсон носил, практически не снимая, в Мертоне его часто можно было увидеть в простом и удобном черном костюме.
Хотя в округе стало известно — новые хозяева Мертон-плейс приглашений не принимают, в двух-трех домах людей неродовитых им всегда оказывали радушный прием. Один из них — дом Джона Пеннингтона, торговца готовым платьем с хорошими деловыми связями во Франции (он утверждал, будто помог кое-кому из парижан бежать из столицы во время террора). Здесь Эмма исполняла свои «Позиции», а платформа, специально для нее поставленная, и крюки в потолке для занавеса сохранились доныне.
Захаживали Нельсон с Гамильтонами и к Джеймсу Перри, журналисту из Шотландии. Сын строителя, он, перед тем как заняться журналистикой, перепробовал много профессий и сменил много мест — был на побегушках у хозяина мануфактурной лавки в Абердине, служил актером, клерком. Он редактировал «Юропин мэгэзин» и «Газеттер», а в 1789 году, заняв денег, приобрел долю в «Морнинг кроникл». Он же являлся и редактором этой вигской газеты, где регулярно публиковались Уильям Хэзлитт и Чарлз Лэм. Сутуловатый мужчина с острым, живым взглядом, «без неохоты клал глаз на женщин», как говорили о нем, Перри стяжал известность как кладезь анекдотов и человек необыкновенной щедрости. В 1798 году он провел три месяца в Ныогейте по обвинению в клевете на палату лордов.
Еще одним не вполне обычным человеком, принимавшим троицу из Мертон-плейс у себя дома, являлся голландский еврей, финансист и спекулянт Авраам Гольдшмид, известный равно как своим богатством, так и добрым нравом и бескорыстием: после его смерти в ящиках письменного стола обнаружилась целая кипа долговых расписок на общую сумму в 100 тысяч фунтов, на обороте которых Гольдшмид делал какие-то заметки. Нельсон и Гамильтоны относились с симпатией и к нему, и к его скромной жене-голландке, хотя кошерную еду, всегда подаваемую в его доме, терпеть не могли, а обстановку находили довольно вульгарной. Примерно такое же впечатление дом Гольдшмида произвел и на племянника Нельсона Джорджа Мэчема, приехавшего повидаться со своими кузинами Шарлоттой и Горацией и оставившего такую запись в дневнике: «Неплохо посидели… Славные хозяева. Но обед не понравился, все еврейское. Холл высокий, во весь дом, но какой-то кричащий. Как и комнаты, тоже с высокими потолками и тоже безвкусно обставленные».
Впрочем, Мертон-плейс тоже кое-кому казался безвкусным. Например, лорду Минто, сообщившему жене:
«В субботу я присутствовал у лорда Нельсона на обеде и вернулся сегодня в полдень. Все его хозяйство, да и образ жизни, меня равно обозлили и повергли в уныние. Но тут уж ничего не поделаешь, вряд ли стоит — да и права на то нет — упрекать его в слабости, хотя ничто не заставит меня изменить отношение к леди Гамильтон. Она только и думает о замужестве, ибо сэр У. вряд ли будет долго стоять на ее пути, да и леди Нельсон она рассчитывает пережить. Пока же она, сэр Уильям и вся их челядь живут за счет хозяина и в его доме. Выглядит она отменно, хотя еще больше погрузнела. Не только комнаты, но и весь дом, лестничные площадки и так далее увешаны исключительно его и ее портретами самых разных размеров и видов, изображениями его морских подвигов, гербами, подарками, сувенирами вроде флагштока с «Ориента» и тому подобным. — Ярмарка тщеславия, обессмысливающая себя самое. Будь это дом леди Гамильтон, все это можно было бы понять. Но смотреть целый день в зеркало на самого себя — дурной вкус. Джон Брэхэм, знаменитый исполнитель, еврей, пел дуэт с леди Г. Она ужасна, но он в одиночку вытянул номер».