Телевизор радовал свежестью встреч в Останкино, запомнился академик Лихачев и еще — молодой Юра Поляков, автор «Апофегея». Массового зрителя радовал итальянский сериал «Спрут» про смертельную схватку с мафией комиссара Катани (Микеле Плачидо) и советский — «Возвращение Будулая» с Михаем Волонтиром в главной роли и Кларой Лучко. Честность и свежесть, ненависть и любовь — восхитительная была атмосфера в эфире, жаль, не в жизни. Но и то вперед.
В жизни — модные штаны-«бананы». Фуксиновые леди — дамочки с голубыми волосами. Пластиковые пакеты «Мальборо», которые для дольшей сохранности усиливались изнутри нашими пляжными сумками.
В Перми в 1986 году ТЮЗ переехал в красивый особняк на ул. Большевистской (где раньше был драмтеатр). В ДК Гагарина заиграла фолк-рок группа «Дом». Гневно обличал империю лжи любительский рок, пермские группы: «Трест», «Парламент», «Акция». В Закамске громыхал «металлом» «Замок».
Первые компьютерные игры: «Реверси», «Ковбой» — и первые городские компьютерные клубы. Вот как выглядел наш город накануне компьютерного бума: в институтах — ИВЦ с электронно-вычислительными шкафами, пачки бумажных перфокарт и магнитные диски размером с тележное колесо. В типографиях — свинцовые литеры и пневмопочта. В бухгалтериях — деревянные счеты и калькуляторы с газоразрядными индикаторами. В магазинах — гремящие кассовые аппараты «Ока» и неоновые вывески: «Гастроном», «Универмаг». В учреждениях — электромеханические пишущие машинки «Ятрань» и бакинские кондиционеры в окнах. Слово «офис» еще не слыхали, как и много других слов.
Копировальная машина «Эра» (трехметровый динозаврище с двумя киловаттными фонарями по бокам, дышащий ацетоном) являлась спецобъектом с ограниченным допуском, защищалась железной дверью с сигнализацией. По-прежнему контрразведка глушила вражеские радиоголоса.
Телевизоры были с барабанным переключателем каналов, когда сосед переключался с 6-го на 12-й, тарахтенье слышал весь дом. Но тогда каналы переключали не часто — рекламы-то не было! Вообще! Заставки были — фото. Дерзостью в духе времени считалось поставить рядом с диктором телевидения штатив с фонарем, показать камеру. Прежде телевизионную «кухню» тщательно прятали.
На послабление режима немедленно отреагировали уголовники. В поездах активизировались шулеры, чемоданники и брачные аферисты, по вагонам пошли «глухонемые» — торговали календариками с портретами Сталина, Гитлера, Мао и Иисуса Христа. На самом деле это были наводчики (или чекисты, черт их разберет).
Поплыла нравственность. Девушка из «Модерн Токинг», оказывается, — юноша, Томас Андерс! А солист «Куин», оказывается, — девушка. «Королева» — это он, Фредди Меркюри. Раньше его хит «My best friend» вопринимался по-советски — «мой лучший друг», а правильно-то — любовник! Но главные наши открытия были впереди.
1987. Пермь — открытый город!
В 1987 году в ежегодном списке закрытых городов не оказалось Перми. Все штатные мероприятия по обеспечению режима секретности, такие привычные строгости наших родных «особых отделов» с нас теперь снимались. Отменялись тысячи запретов сотен надсмотрщиков, отменялись надсмотрщики, отменялся надсмотр вообще как таковой: лишался смысла. Горожанам этого, конечно, не объявили. Просто отцепились органы от замотанных продовольственным кризисом горожан.
В 1987 году вдруг подобрели цензоры обллита, отпустили на волю часть газет. Потом еще часть. Потом вообще цензуру торжественно отменили. Нет, этот момент надо прочувствовать: вчера еще все редакции были обязаны каждый материал отдавать на проверку, вчера еще каждое сообщение по радио и ТВ проходило (или не проходило) цензуру, где сидели свирепые «непущалы», а сегодня — гора с плеч, не надо бояться, унижаться, объясняться. Публикуй, что считаешь нужным. Что хочешь. Что в голову взбредет, никто не спросит. Воля! Но уже назавтра народ заскучал по цензуре — началась пятилетка беспредела, эпоха листовок и сортирной литературы. Маятник улетел в другую крайность.
Конечно, все это случилось не в один год. Еще со времен Андропова шло сокращение перечней засекреченных сведений, сокращение штата редакторов Главного управления по охране государственной тайны, в просторечьи — Главлита. К началу перестройки у нас в области осталось только три «охранки»: в Березниках, Кудымкаре и в Перми — обллит. В 1987 их перевели — такой прикол — на хозрасчет. То есть, газетам предлагалось самим блюсти государственные тайны или заключать договор с цензорами на консультационные услуги. Лигачев в Политбюро посыпал голову пеплом: «Упустили прессу». Но это у них там, в Москве, сразу вскипела «гласность», а у нас в Перми все было тихо. У нас всегда тихо, всякое беспокойство только снаружи.
Например, «Легко ли быть молодым?» — документальный фильм литовца Подниекса шел в киноклубе ДК строителей. Беременные женщины падали в обморок, очень страшный был фильм, жестокий какой-то. С той поры наше кино пошло вразнос, ни одного фильма без битья по нервам. Тонкие натуры отшатнулись, «толстые» полезли в кинотеатр, как в баню на верхнюю полку — на истязание для здоровья. Именно так, все дальнейшее показало — катарсиса не было. Даже на «Покаянии» Абуладзе — не было.
Массовое покаяние не состоялось — зато полезли наружу нательные крестики. Писк моды-87 — золотой крестик поверх блузки. Народ семьями направился в церковь креститься, крестанулся — и пошел грешить, тотчас позабыв «дорогу к храму». Но об этом позже.
«Новая волна» — это молодые поэты. В том же ДК строителей состоялся их концерт — «поэтический ринг» («ринг» — это круг, кольцо, а не тот квадрат, в котором боксеры морды бьют, — так хотелось бы понимать формат встречи). Участвовали поэты из Перми и Свердловска. И еще в том же ДК, кстати, состоялся турнир бардов — опять же из Перми и Свердловска, двух вечных соперников.
«Новый курс» — это первая независимая киностудия в Перми. В 1987 году она была образована как рекламное агентство (слова-то какие — «рекламное агентство» — чистый Запад!) при МТО «Моторостроитель» и приступила к съемкам своего первого фильма.
Все было впервые. Выставка авангардистов под видом «театральных художников» в новом выставочном зале на Комсомольском, 10 (где еще недавно был обувной, галоши продавали). Первые кооперативные кафе (кафе-троллейбус даже ходил по городу, с занавесочками), первые шашлычники с этими чудовищными жаровнями и подозрительным мясом. Частные — простите, «индивидуальные» извозчики на личных «жигулях» помчались по городу, фотографы-индивидуалы уже на законном основании пошли по школам и детсадам в поисках заработка. Новые коробейники, — и всякий-то копеечный товарец и все пустяковые услуги у них, помнится, был по рублю.
— Хочешь, расскажу анекдот про кооператора?
— Да.
— Рубль.
В толстых журналах — девятый вал перестроечной прозы: «Дети Арбата» Рыбакова, «Новое назначение» Бека, «Зубр» Гранина, «Жизнь и судьба» Гроссмана, «Ночевала тучка золотая» Приставкина — звездный час «толстяков». В библиотеках выстроились очереди к полкам с журналами, организовали предварительную запись. В 1987 году я потерял «Белые одежды» Дудинцева: думал, забыл в аудитории, а у меня украли, как я горевал (ведь за мной 40 человек записалось!), вычислял вора — вычислил и вытряс из него все «Белые одежды» до последней. Такие были страсти.
Кстати, о страстях. Помню я ту девчушку на «телемосту» у Познера, которая в 1987 году оговорилась: «У нас секса нет». Она имела ввиду: нет этого слова! Нет этого понятия на пристойном уровне, о нем у нас говорят исключительно матом или латынью. Но публика взвыла, не дала договорить и мгновенно сама про себя сочинила анекдот.
Хотя впору было плакать — в «Литературке» в том же году прошел острый материал об ублюдочности нашего сознания и, в частности, об обращениях: «девушка», «молодой человек», «женщина с сумкой», «мужчина в шляпе». «Товарищ» — уже не выговорить, срамное слово стало, а что взамен? Ничего. Немота. Оттого и разорались все — с перепугу, край почуяли.
А я что? Я ничего, я все лето воду ведрами на пятый этаж носил — пеленки стирать. Сын у меня родился — радость.
1988. Культ колбасы и правды
Парадокс восьмидесятых: уровень жизни стремительно падает, а уровень сознания стремительно растет. В 1988 году — золотое равновесие: мы еще не все проели и уже кое-что в жизни поняли. Точнее — почуяли, потому что понимание предполагает разум, а где его взять? Дальнейшее показало — нами двигало все, что угодно: ужас, зависть, злоба, любовь, телевидение — все, кроме разума.
В 1988 году люди закупали все впрок, вообще все — съедобное и несъедобное. Ну, это-то как раз можно было понять: глупо, выстояв час, брать помалу. Но ведь что получалось. Разбирали весь товар разом, потом куковали: товар, ты где? Ку-ку. Товар привезут — снова очередь, хвост на улицу, «велели больше не занимать». Дурацкий круг с умным названием «ажиотажный спрос». Вот бы договориться, чтобы каждый брал в меру…
Тогда еще не было настоящей тревоги, ну ведь правда, угроза бескормицы нас ждала впереди, так что этот ажиотаж имел отчасти спортивные цели: добыть «золото». Ну или сотню других призов, больших и маленьких. А «золотом» была колбаса. Колбаса вообще. «Колбасу дают!» — боевой клич 80-х, он действовал помимо сознания: трудящиеся бросали трудиться, служащие — служить, кормящие матери — кормить, — все занимались колбасой. Ездили за ней в Москву. Раздавали талончики на предприятиях, интриговали из-за них, естественно. По этому талончику в специально организованных «отделах заказов», опять же выстояв очередь, можно было получить такой увесистый, такой упругий и ароматный, такой круглый, толстенький сверток… Счастье нести колбасу домой неизвестно нынешним, избалованным хозяйкам! В нагрузку давали сахар и лавровый лист.
В магазинах было пусто, но наши холодильники «Бирюса» исправно что-то сберегали к каждому празднику. Мало того, в 88-ом году начала наступление на пермские желудки