Домашний интерьер тех лет: лакированная мебель светлого тона, портьеры на дверях, скатерти с бахромой, оттоманки (диваны с турецкими валиками по бокам). Белые шторки на ниточках закрывали только нижнюю половину окна. Фарфоровые статуэтки на этажерках: балерины, кудрявые мальчики, голуби. Сувенир «Спутник» — шарик с четырьмя длинными усиками — был у всех.
Картины на стены вешали повыше и под углом к стене. Так же под углом вешали портреты партийного руководства — это в общественных местах, и зеркала. Симптом сталинского комплекса: зритель смотрел на партию снизу вверх, а свое отражение в зеркале видел прижатым к полу. При Хрущеве в моду вошли эстампы вплотную к стене — вровень со зрителем.
Шарики на спинке железной кровати, отвинтить — и в рот. Если между прутьями спинки засунуть голову — назад ее не достать никогда, хоть заревись.
По радио в тот год разучивали песни. Эфирное время тогда ничего не стоило, поэтому затейница не спешила: «Березы… Березы… Родные березы не спят. Записали? А теперь поем вместе с Владимиром Трошиным»:
Я трогаю русые косы,
Ловлю твой задумчивый взгляд…
Той зимой мой язык впервые примерз к санкам. На железном полозе был такой красивый иней — я лизнул… Вообще, я в детстве примерзал языком трижды: к санкам, к конькам и к дверной ручке. Трижды! Я уже тогда отличался недюжинным умом.
Ручьи, солнце и ожидание сухого асфальта. У меня был деревянный мотороллер с педалями, копия «Тулы», и мне не терпелось его оседлать.
Лето. Белая панамка — три лепестка застегивались сзади на одну пуговицу, расстегнул — и она плоская, очень удобно стирать и гладить (маме). Песок в сандалях. «Секретики» — фантик под стеклом, закопанный в укромном месте, — девочки прятали, мальчишки их разоряли.
Мальчишек стригли наголо, но оставляли зачем-то челочку (чубчик). Стричь неслухов следовало ручной машинкой с тупыми зубьями, осыпая хлюпающий калганчик проклятиями и подзатыльниками.
Помню старый деревянный трамвай с рекламой «3 %-го займа» на крыше: веревка вдоль окон, тормозное колесо рядом с местом кондуктора, звонки, грохот и колыханье, визг стали на поворотах. Кондукторша тогда с места не сходила, сидела барыней: «На передней площадке, передаем на билеты!». Передавали. Двери не закрывались, большие парни на ходу соскакивали, где хотели. Их ругали.
Почетные грамоты работникам несли уважение, ими гордились, хранили. Хранят до сих пор, смеются да хранят. Портрет на Доске почета у проходной возносил трудягу до небес. Недавно пожилая доярка показывала мне платок — подарок от райкома партии за рекордные надои, сорок лет хранит, ни разу не надевала. Она счастлива тем годом, она уверена, что пожила, и только калека с примерзшими к компьютеру мозгами решится ее разубеждать.
1961. Наша весна
Весна 1961-го. Планетарная весна, планетарная любовь: люди, страна, планета — всё моё, мы все едины, мы счастливы. Где-то там, на другой стороне Земли, копошится вредоносный старикашка «дядя Сэм» в звездно-полосатом цилиндре — но что он может против нас, против нашей весны!
И тут — как подарок — Юра Гагарин. Ясным апрельским утром голос Левитана по радио: «Передаем важное правительственное сообщение…».
Мурашки по коже от голоса Левитана. Вот уж кто умел говорить о веках без фальши. Нараспев:
СЛАВА В ВЕКАХ ПЕРВОМУ КОСМОНАВТУ ЗЕМЛИ!
СЛАВА СОВЕТСКИМ УЧЕНЫМ, КОНСТРУКТОРАМ, ИНЖЕНЕРАМ, ТЕХНИКАМ И РАБОЧИМ — ПОКОРИТЕЛЯМ КОСМОСА!
СЛАВА СОВЕТСКОМУ НАРОДУ — НАРОДУ-ТВОРЦУ, НАРОДУ-ПОБЕДИТЕЛЮ!
СЛАВА РОДНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ — ВОЖДЮ И ОРГАНИЗАТОРУ ВСЕХ НАШИХ ПОБЕД!
ВПЕРЕД К КОММУНИЗМУ!
Ура! Такой позовет — безногие встанут и пойдут. Колоннами, с флагами, с песней, хоть куда — лишь бы вместе.
И Никита Сергеевич на трибуне с белым голубем на ладони. Наша весна.
Гимн — кому? Влюбленному человеку!
Захочет он — взлетит в ракете,
Изменит русла древних рек…
И широко шагая по планете,
Идет влюбленный человек!
Готов трудиться он на славу,
И я нисколько не шучу —
Ему любой маршрут по праву,
Любое дело по плечу!
Если вдуматься — жутковатый текст. Но вдумываться я лично еще не умел. Хотя пора бы, у меня были уже две проблемы: горячий суп дома и дисциплина в садике. О, эта дисциплина! Эти грозные напутствия по утрам: «Веди себя хорошо!» и вопросы вечером: «Как ты себя вел?»!
Это при том, что хулиганом я не был. Настоящих хулиганов у нас в садике привязывали к шведской стенке скакалкой, укладывали в постель без трусов или ссылали в чужую группу — нарушитель выл белугой, цеплялся за косяки, терял сандали…
Зато после садика был бесконечно длинный оранжевый вечер.
Частная жизнь в ту пору не умещалась в квартирах, вылезала во дворы. Взрослые играли в волейбол после работы, танцевали во дворах под Кристалинскую — летом это было каждый вечер. Парни мастерили деревянные самокаты на подшипниках и с грохотом гоняли вокруг дома.
Парни, парни — это в наших силах:
Землю от пожара уберечь!
— гремело радио.
А то затевали строить ходули. Качели. Подкидные доски — как они прыгали, наши парни, на этих досках: выше облаков!
На лавочке соседки судачили про новые деньги. С 1 января ходили нового образца и меньшего достоинства. А пучок лука на рынке как был 10 коп, так и остался. И Кубу бомбят…
В Перми застраивался микрорайон Городские горки — Бульвар Гагарина и улица имени национального героя свободолюбивого конголезского народа Патриса Лумумбы, зверски убитого проклятыми колонизаторами.
1962. Эра синтетики
Ждали лето. С наступлением сезона пермяки семьями отправлялись отдыхать на юг. Такси, самолет и море в 1962 году были доступны и слесарю, и учительнице. Такси — первая модель «Волги», опоясанная шашечками. Самолет — реактивный лайнер Ту-104, в нем никого не тошнило, не то что в Ил-14. Море — Черное: Кавказское побережье, Крым. Все — к морю.
Там, конечно, давка. Теснота, духота, горячая манная каша, детские капризы, шлепки, дикие очереди всюду. Зато — море. Волны! Георг Отс:
Самое синее в мире —
Черное море моё!
Через месяц возвращаешься домой загорелый, глядишь в окошко такси — города не узнать, кругом новостройки: где был забор, там дом заселяют, где ломали «частника», там уже котлован. Мама, папа, а вон новый асфальт! Можно мне на велосипеде? У меня уже был велосипед.
Велосипед назывался — «Школьник». Я сходил по нему с ума. Велосипеды тогда выпускали нормальные и «дамские»: без рамы, ущербные (для девочек). Бестолковые родители купили мне «дамский», и мне приходилось кулаками, палками, плевками и камнями добиваться уважения сверстников. Забавно, но подлый народец, дразнивший меня непонятными словами, под палкой удивительно быстро проникся и полюбил мой велосипед. Мы стали верными друзьями и иногда даже менялись великами.
Велосипеды мы часто оставляли в подъезде на ночь. Воров не было. Воры и грабители были в кино, у нас были пьяницы и хулиганы. Пьяницы — небритые смешные мужики, мы встречали и провожали их, как клоунов, мы помирали от них со смеху. Хулиганы — старшие парни, которые в темное время суток бродили компаниями, курили и, предположительно, могли обидеть ребенка. Поэтому ребенку в это волнующее время надлежало спать.
Слово «гулять» мы понимали по-своему: гулять, значит — бегать. Позвали домой ужинать — «Меня загнали». Между едами самый смак — пулей слетать домой и пулей вылететь обратно с куском черного хлеба с маслом и сахаром. «Сорок семь — делим всем!» — орет пацанва. «Сорок один — ем один!» — отбивается обладатель бутерброда, но скоро сдается ради еще одного удовольствия — дать откусить каждому из своих рук. Подвижные игры тех лет: чур-не-моя (горелки), сопки (царь горы), штандар, уголки, белочки-собачки, лапта, городки, нагонялы, вышибалы, ножички (не очень подвижная игра), цепи-кованые, казаки-разбойники, 12 палочек, 12 записок, войнушка, чехарда, футбол. Велосипед! В то время была манера разбивать клумбы посреди дороги — приходилось объезжать. Клумбы огораживали кирпичами, под кирпичами жили симпатичные жуки.
Осенью — первый раз в первый класс. В классе — массивные деревянные парты с откидными крышками (которыми так весело хлопать). Чернильницы-непроливашки — чернила действительно не проливают (пока не потрясешь как следует). Кляксы. Промокашки. Ручки со стальными перьями, перочистки мы делали сами на уроке труда из тряпочек. На уроке чистописания трудились до потери пульса над «жирными» линиями и «волосяными». Авторучки нам разрешили в третьем. Они были с закрытым и с открытым пером, с пипеткой и со штоком, бороться на переменах с авторучкой в кармане было чревато чернилопролитием и поркой.
Один старшеклассник за школой показывал чудо — самодельный радиоприемник в мыльнице! При этом он страшно переживал за свою безопасность, из чего я заключил, что радио священно, и что не гоже кому попало запихивать его в мыльницу. И еще мне ужасно захотелось — когда я вырасту — сделать то же: запихнуть. Год жизни — в сто строк текста, например.
Началась эра синтетики. Новый стиль жизни. Он был толково синтезирован в соответствующих кабинетах и успешно введен в массовое сознание. Лозунг «Химию — в жизнь!» сработал на сто процентов: в нашу жизнь вломился полиэтилен, оргстекло, пластик — новые материалы, новый футур-дизайн. Нейлон просто взорвал советскую эстетику и задел саму нравственность. В моду вошли нейлоновые блузки фривольной прозрачности, «газовые» шарфики, легкомысленные шубки из искусственного меха, капроновые чулки, «черевички» на кожимите. Повеяло пижонством.
1963. Очереди за хлебом
В 1963 году в подвале нашего дома работал детский клуб имени Павлика Морозова — и никого там не пытали и не расстреливали. Классный был клуб, как мы тогда говорили — «законный». Мамаши по своей инициативе собрали книжки, настольные игры в складчину и устроили детям счастливую жизнь: темными зимними вечерами вместе читали Пушкина, играли, пели. Смотрели диафильмы — сидели кучей на полу перед экраном, крутили ручку по очереди, а один читал подписи — старался невероятно. В воздухе было разлито неподдельное братство, волшебство и запах сырых валенок. Там я нау