Саида Исмаиловна давно подумывала, что надо подремонтировать Анипе рот. Когда-то пьяный муж выбил той два передних зуба, и Икрам Байрамович, вообще-то небрезгливый, несколько раз раздраженно выговаривал жене: «Она же с продуктами контактирует! Отправь к Арману. Пусть по нашей медкарте проведет лечение».
Щербатый рот, по правде говоря, вполне компенсировало умение Анипы превосходно держать хлопотливое хозяйство в строгости, не забывая польстить хозяйке и восхититься ее новыми нарядами. Предыдущая домоправительница уволилась, когда свалился с инсультом ее муж. Анипу Саиде Исмаиловне порекомендовала приятельница, жена замминистра здравоохранения. У замминистерши была легкая рука – устраивать жизнь аульных девушек. Любила патронировать, покровительствовать. Односельчанка Анипы работала на нее и попросила за одну келіншек[14], разведенку, бездетную. Муж, полный придурок, гонял по аулу с топором. А келіншек пысық[15] такая. Кто возьмет, не пожалеет.
Все оказалось правдой. В один из забегов с препятствиями по аулу Анипа, в ночнушке, босая, ринулась в деревянный нужник соседа. В расчете, что пьяный муж это увидит. В щелястой будке, взмыленная от ужаса, она вжалась в боковую стенку и пнула дверь с такой силой, что сломался ноготь на большом пальце. Супруг, не выпуская из рук топора, рухнул в дырку и по пояс застрял в смрадной жиже… Вытаскивали его оттуда, матерясь и проклиная, хозяин туалета и два сочувствующих соседа. Анипа тем временем рванула домой, наскоро запихала в сумку кое-какую одежду и паспорт и через полчаса уже поднималась по ступенькам автобуса, идущего из Каргалы в Арыс. Водила, принимая мятую купюру, опустил взгляд на ее грязные ноги в калошах и философски заметил в пространство:
– Осы ауылдың келіндері неге па-а-стаянно қаша береды?[16]
Росла Анипа без отца. Жила семья в Кентау, в построенном еще пленными японцами запущенном доме. Квартиру мать-проводница получила от железнодорожного ведомства. Моталась на дальних рейсах, пропадая иногда по полмесяца. Пила по ночам водку с одинокими командировочными и к сорока годам вид имела заезженный, измочаленный. Возвращалась, насквозь провонявшая вагонными запахами, привозила деньги и продукты. Грузная, с красным лицом, разбирала тяжелую сумку, вынимая то помятую дыню, то ворох мужских носков, то кофточку, купленную Анипе у поездной спекулянтки. Понимала, без этой дочки остальные дети пропали бы. Все бедное хозяйство с кучей младших сестер и братьев держалось на Анипе. К своим пятнадцати годам та научилась оплачивать коммуналку, обстирывать семью и кое-как готовить бедняцкие супы с макаронами. И даже ходила на родительские собрания, которые и нормальные матери и отцы не часто удостаивали посещением.
Мать задавала всего один вопрос:
– Калайсындар?
Не дождавшись ответа, уходила в ванную с отвалившимся кое-где кафелем и подтекающим краном, наскоро мылась чуть ли не кипятком и возвращалась распаренная, с полотенцем на мокрых, рано поседевших волосах. Дождавшись, когда дети уснут вповалку на засаленных корпешках[17], напивалась уже в полном одиночестве. Опростав поллитровку до дна, плакала, сморкалась и материлась, проклиная незадавшуюся жизнь. Среднего сына уже милицияга[18] таскали. Анипа еле уговорила не ставить его на учет, разжалобив инспекторшу по делам несовершеннолетних видом старой материной кофты в катышках.
Анипа и презирала мать, и жалела. Отец был неведомо где, и, повзрослев, Анипа догадалась, что мать нарожала детей от разных мужчин. Самая младшая уродилась рыжеволосой, в конопушках и с голубыми глазами. Анипа иногда силилась представить, при каких обстоятельствах незамужняя мать умудрялась зачать. На дальних перегонах, где же еще. От непристойных видений к горлу подкатывала тошнота. У всех матери как матери, а эта…
Классная руководительница, Гертруда Ивановна, сама хлебнувшая горя со своей ссыльной немецкой семьей, зная домашние обстоятельства ученицы, посоветовала ей поступить после восьмого класса в училище на толковую специальность вроде швеи или поварихи. Анипа про себя усмехнулась: «Будто я собиралась заканчивать десятилетку… До того ли? Мать совсем спилась, того и гляди уволят или свалится с подножки под колеса. Надо думать, как жить дальше. Мальчишек, понятное дело, – в училища, а там и в армию заберут, с девочками сложнее – совсем еще маленькие. Пока всех пристроишь, и собственный девичий срок выйдет».
На ноябрьские праздники подруга позвала Анипу к себе на вечеринку, где она и встретила будущего мужа. Завалился он туда с дружбанами, в дурацком дембельском наряде с белыми, сплетенными чуть ли не из бельевых веревок аксельбантами, уже сильно поддатый. Утром подогнал убитый «жигуленок» и отвез Анипу к своим родителям, жившим в разваливавшемся совхозе.
Анипа не любила вспоминать прошлое, чувствуя и непосильную вину за младших, и злость на саму себя. Зачем согласилась остаться? Лезли в голову тяжелые воспоминания, и щемило от них, будто сдирало кожу. Вся польза от ужасного брака – свекровь научила разделывать конину и баранину по всем правилам и виртуозно крутить казы[19].
Прошло уже порядочно лет, когда пережившую и бегство от мужа, и мыканье по чужим углам и разным работам Анипу наконец прибило волной массового переселения южан к берегам новой столицы. Там-то семейство Азизовых и наняло ее на испытательный срок.
Анипа окунулась в работу со всей страстью прирожденной прислуги. Саида Исмаиловна поначалу устраивала проверки: пересчитывала в холодильнике яйца, пачки масла, баночки с джемом и икрой, яблоки, а в туалете для прислуги – рулоны туалетной бумаги. Пока муж не запретил. «Не унижайся из-за ерунды. Прислуга всегда ворует по мелочи. Это у них, у простолюдинов, в программе зашито. Подумаешь, возьмет кусочек масла. Не обеднеем. Домработница Кулмамбетовых с ключей дубликаты сделала, ворам отдала. Обнесли весь дом, сейф просто выволокли со всем содержимым. А там коллекция антикварного серебра кулмамбетовской бабы. Серьги эпохи Ширваншахов[20] дороже “ламборгини” их сына».
Кроме Анипы, на Азизовых работали повар, уйгур Камбар, два сменных шофера с комично рифмующимися именами Серик и Берик и две приходящие русские горничные. Саида Исмаиловна придерживалась мнения, что славянки убираются тщательнее, а главное, не умеют читать по-казахски. А то Икрам Байрамович иногда привозил с работы кое-какие документы… На въездных автоматических воротах по очереди дежурили два охранника. Вся территория находилась под видеонаблюдением.
В их дом Анипа влюбилась сразу. В парадном зале тянулся стол под богатой скатертью и со стульями с высокими спинками. Потолки украшали невероятной красоты итальянские люстры с разноцветными висюльками. Шторы из голубого бархата. В посудных витринах стояли диковинные сервизы и статуэтки. В огромных, с человеческий рост, китайских вазах – букеты из искусно сделанных стеклянных цветов. И пахло во всех комнатах нерушимым богатством…
В подвальном этаже стояли три морозильника с запасами мяса, на открытых полках из толстых досок – банки с закрутками. В дальнем углу подвала посверкивал стальными поверхностями холодильник для шуб, особая гордость хозяйки. Шубами и другими меховыми изделиями ее снабжала старшая дочь. С каждой поступившей партии товара она дарила матери то пелеринку из баргузинского соболя, то каракулевый, в черных тугих завитках, казакин, то пальто из ламы. Анипе приказали раз в месяц проводить в шубохранилище ревизию. Необходимости в этом не было: моль и кожеед холода не переносят. Саиде Исмаиловне льстил сам факт, что за ее сокровищами приглядывает специальный человек. Далеко не глупая Анипа про грешок самодовольства, водившийся за хозяйкой, прекрасно знала, но прощала.
Гордостью хозяина был винный погреб. Однажды он помог французскому миллионеру провернуть в Астане очень выгодное дельце. В благодарность француз прислал контейнер элитных вин в замшелых, покрытых подвальной пылью и плесенью бутылках. Анипа спросила: «Помыть бутылки? А то кір сияқты[21]… страшные такие…» Саида Исмаиловна схватилась за сердце: «Не сметь! Хорошо хоть спросила, мамбетка[22] колхозная! Муж убьет обеих – в этом-то весь шик, в этой драгоценной пыли и в паутине». Анипа, отвернувшись в сторону, состроила гримасу: «Түк көрмегендер[23]…»
В августе Анипа приглашала в дом шуструю кореянку, и вдвоем они за пару недель накручивали сотни банок с огурцами-помидорами, соками-компотами и бесчисленными салатами. Саида Исмаиловна сама такую еду не употребляла, справедливо считая, что «мертвое», консервированное вредно для желудка и вообще презренная пища бедняков. Соленья обожал муж с его неистребимой студенческой привычкой есть все подряд, лишь бы было острое и соленое, и способный за раз умять миску маринованных огурцов и помидоров кисло-сладкого засола.
Зимами полагалось чуть ли не каждую неделю приглашать гостей на согым и самим наносить ответные визиты. Гостей ранжировали по степени важности. Главный круг состоял из небожителей, сливок столичного общества, – высших чиновников и олигархов с женами. К их визитам готовились особенно тщательно. Все должно быть безукоризненно. Расстояние между приборами измеряли линейкой. Из лучшего цветочного бутика к столу поставляли редкие, не по сезону, букеты. Возле каждого куверта оставляли коробочки с милыми подарками гостям: дамам – бриллиантовые броши, мужчинам – часы швейцарской марки. Для обслуживания нанимали вышколенных официантов. Саида-ханум к вечеру накануне так упахивалась, что сваливалась с мигренью на нервной почве. Другой круг, совсем простой, составляли родственники Икрама Байрамовича. Среди них были и самые дальние родственники, из его родного села. Им Саида Исмаиловна оплачивала перелет, резервировала номера в гостинице и посылала машину для трансфера из аэропорта. Простодырую родню Икрам Байрамович не то чтобы любил, но помнил – связь со своим родом терять нельзя, не так поймут. В третью группу входили его подчиненные, даже самые молодые. В их компании Икрам Байрамович веселел, расслаблялся и, небрежно закинув ногу на ногу, исполнял под гитару романсы. Играл роль демократичного шефа. Провожая смущенных его щедростью и благожелательством гостей, каждого лично одаривал корзиной с провизией: бутылкой коллекционного вина, коробкой дорогих конфет, экзотическими фруктами, колбасами тех сортов, каких не купишь в обычном супермаркете.