Багила Даулетовна любила себя и свои прихоти и желания. Будучи женой богатого бизнесмена, ходила на работу для развлечения. Чтобы не сидеть дома. Могла и не читать лекций, но ректорат из одного только упрямства требовал, чтобы заведующие кафедрами брали на себя хотя бы минимальную учебную нагрузку.
Она еще раз взглянула на часики с россыпью мелких бриллиантов вокруг циферблата. Меховой бутик заканчивал работу в семь вечера, и Багила Даулетовна досадливо вздохнула: «Пока доеду по залитым дождем улицам, почти не останется времени, чтобы неспешно перемерить все тамошнее роскошество». Она любила этот восхитительный процесс, когда продавцы предупредительно показывают новинки сезона и сдержанно расхваливают товар. Багила Даулетовна еще на прошлой неделе приглядела себе мутоновую шубу, но покупать не стала. Хотела понянчить желание, оттянуть тот сладкий миг, когда сумма с ее банковской карты перекочует на счет бутика, а приказчица аккуратно свернет шубу, уложит ее в огромную бумажную фирменную сумку с логотипом и почтительно вручит хозяйке.
В бутике, откуда-то с зеркального потолка, отражавшего и множившего ряды посверкивающих никелем вешалок с рядами шуб, пальто, жилеток, болеро и кожаных плащей, лилась вкрадчивая, успокаивающая музыка. За широкой дубовой стойкой, похожей на барную, что-то записывала в тетрадь красивая продавщица. Мельком взглянув на посетительницу, она не кинулась ей навстречу, а просто приглашающе кивнула и продолжила писать.
Багила Даулетовна раздраженно поджала губы: в этой ледяной столице, спешно воздвигнутой в степи, так и не научились обслуживать особо ценных покупателей. А эта красотка, конечно же, не прошла должного курса по обслуживанию клиентуры, и взяли ее сюда исключительно за смазливую мордашку. Багила Даулетовна вспомнила недавнюю поездку в Париж. Как тамошние приказчики, сплошь гибкие чернокожие геи, подлетали к ней с приветствиями «Бонжур, мадам».
В памятную поездку отправились чиновницы из минкульта, пара субчиков из конторы, престарелая, раскрашенная, как фарфоровая кукла, певица и поэтесса Н. с приживалками.
Поэтесса Н. была гвоздем программы. Очередной сборник ее бесталанных стихов перевели кое-как на французский, и теперь предстояла его пышная презентация в посольстве. Супруг поэтессы, крупный конторский начальник, через свои связи продавил этот никому, кроме самой поэтессы, не интересный ивент.
Багила Даулетовна не хотела признаваться самой себе, что ее включили в группу исключительно из-за знания французского. Поэтесса рассчитывала на ее помощь – просить в бутиках о скидке. Певицу взяли для солидности, уравновесить пустых татешек[64] из свиты поэтессы. Все-таки народная артистка, почетная гражданка города Хошимин.
На презентации поэтессу, раскрасневшуюся от удовольствия, забросали невыносимо цветистыми комплиментами и чуть подвядшими букетами. Состоялся обильный ужин для своих. Багила Даулетовна исключительно из вредности не стала дарить цветы и весь ужин просидела, томно опустив взор в тарелку. Заметила только, как певица незаметно достала из сумки фляжку и перелила в нее бутылку коньяка. Запаслась впрок.
Наутро посольские подогнали к отелю микроавтобус. Дамам не терпелось походить по парижским бутикам. Конторские куда-то слиняли. Понятно, что никто из группы не собирался оставаться навечно в благословенной Франции. Сотрудник посольства пересчитал женщин по головам, как овец, и спросил, с какого торгового дома ханымдар[65] желают начать.
Со своего места подала скрипучий голос певица:
– Едем на могилу Эдит Пиаф…
Все недовольно заурчали:
– Қайдағы пияф?[66]
Певица величественно восстала с места:
– Ойбай, Пиаф – деген француздардың мықты әншісі. Мені қазақтың Эдит Пиафы деп атап кеткен! Ауыздарыңды жабыңдар, көп сөйлемей![67]
Тихая улочка Бушé за всю свою историю не слышала такого громкого скандала, какой разразился в салоне микроавтобуса. Со счетом девять к одному победила партия шопоголичек. Певица, обмахивая красное лицо несвежим платочком, обиженно сопела на дальнем сиденье. Вышла только раз, в «Галери Лафайет». Поэтесса великодушно предложила ей выбрать что-нибудь:
– От меня вам подарок, апай.
Певица выбрала колючую сумочку из кожи молодого крокодила.
Следующим утром для нее одной подогнали авто. С вечера предупрежденная, не без скрытой иронии, что ее повезут на кладбище, к означенному часу в холл она не спустилась. Секретарь-референт посольства, пометавшись по отелю и нигде ее не обнаружив – ни в номере, ни в спа, ни в бассейне, подбежал к татешкам, чинно завтракающим в отельном ресторанчике:
– Анау Пияфка апайымызды не видели?[68]
Ханымдар с хохотом повалились друг дружке на плечи…
Багила Даулетовна неспешно обошла бутик. Мерзавка-продавщица как ни в чем ни бывало продолжала чирикать на бумаге. Багила Даулетовна сдернула с вешалки соболью шубу и царственно направилась к зеркалу. Мерзавка наконец соизволила бросить свою писанину и хотела было выхватить шубу из рук надменной покупательницы. Та недовольно дернула шубу на себя. Скользкая драгоценность выскользнула из рук…
– Ханым, осторожно! У нас нельзя самим снимать товар с вешалки…
Багила Даулетовна, только этого и ждавшая, взвизгнула:
– Я уже полчаса тут хожу, и никакой реакции! Где ваше руководство?
Она злилась на себя за подлую, низкую игру, за издевательство над людьми и презрение к ним. Зачем, зачем унизила несчастную Нагиму, предварительно науськав на дачу взятки Хасбулатова? Ведь сама же все подстроила, манипулируя ими обоими. И все для чего? Чтобы накормить мелкого злобного зверька внутри себя.
Разноцветные мушки прыгали перед глазами – давление, небось, опять поднялось. Хотелось плакать от бессильной злобы на все и вся: на себя, на дурака Хасбулатова, на несчастную Нагиму, на эту раздражающе красивую продавщицу, на этот неприветливый, неприятный город, где она не переживет, просто не переживет еще одну ужасную зиму с ее жуткими морозами, ветрами, гололедом…
Руководство как раз подруливало к бутику. На заднем сиденье сидела Анара, прилетевшая из Парижа. Алуа только что рассказала ей, как живут родители:
– Этот старый пидор бьет мать. Знает, сука, что ей деваться некуда.
Анара мстительно молчала.
Они вошли в салон, когда Багила Даулетовна уже грозилась написать все, что думает об «этой вонючей лавке» на их странице в Инстаграме[69].
Певица
На Пер-Лашез певицу сопровождал сотрудник посольства Казбек. По пути остановились возле цветочной лавки. Певица выбрала роскошный букет красных роз. Всю дорогу, пока петляли по парижским кварталам, молчала, погруженная в свои мысли.
Могилу великой француженки нашли быстро. Певица подошла поближе, опасливо потрогала серое надгробие с фигурой распятого Христа. Передала букет Казбеку, молча кивнула на каменный вазон с засохшим букетом лилий: дескать, замени. Постояла, нахохлившись, сцепив пальцы и силясь проникнуться торжественностью момента. Момент все не наступал, несмотря на все усилия испытать благоговейный трепет. Казбек, поместив букет в вазон, деликатно отошел к соседнему памятнику. На надписях на торцах надгробия певица, близоруко сощурившись, различила еще два имени с датами рождения и смерти.
– Мыналар кiм?[70]
Казбек проследил за ее взглядом:
– Туысқандары ғой[71].
Певица кивнула важно:
– Дұрыс, әке-шешесінің қасында жату керек…[72]
С парижского рейса ее встретила с букетом белых роз Сауле, внучка покойной сестры. Поэтессу дожидался чуть ли не полк одинаковых молодцев, нукеров[73] ее мужа. Певица, обходя эту толпу, увидела Сауле и от неожиданности заплакала, стала оглядываться – все ли видят, какая красивая у нее родня. Когда Сауле усадила взволнованную тетку на переднее сиденье, та, смеясь, показала ей крокодиловую сумку.
– Қалай деушедіңдер[74], молодежь? Cтрашная, как моя жизнь? Әдейі алдырдым, күлкі болсын деп. Поехали, ботам! Үйде тамақ бар ма? Париждың тамағын жейм деп аштан өле жаздадым ғой, құрсын! Айтпақшы, менің кайда болғанымды білесің ба? Эдит Пиафтың жерленген жерінде![75]
Певицу уже давно не приглашали на торжественные правительственные концерты. Вылупилось много новых молодых вокалисток – свежих, румяных, нахрапистых. Нацепив на нос очки, она ревниво отсматривала их выступления по телевизору и в компьютере. Глаза ныли от недавно перенесенной операции по удалению глаукомы. Сама она компьютер так и не полюбила, включала его Сауле во время еженедельных визитов. Приходила, груженая пакетами, включала компьютер, находила на YouTube современные казахские композиции, отодвигала кресло на колесиках c приглашающим жестом: «Ал, тынданыз, апай»[76]. Уходила на кухню доставать продукты из коробок и пакетов. Певица знала – начнет там наводить порядок, мыть плиту, лишь бы не слышать расспросов апайки про ее развод с мужем…
В этот раз Сауле вышла из кухни, держа на вытянутых руках целлофановый пакет с помидорами:
– Вот, пожалуйста! Опять ваша овощница подложила гнилые!
Апай подняла очки на лоб, заглянула в пакет: