помятые. А почему на месте карамайсын?[79]
– Я же рассчитываю, что со мной по-человечески!
– По-человеческиің құрсын. В следующий раз жақсылап[80] отругаю иттің қызын[81]… А ты и сама виновата! Должна внимательнее быть.
– Ага, я виновата! Всегда и во всем я виновата. Сама ей скажу. Совесть надо иметь! Торгует в самом центре! Наверняка не платит налоги. Знаю я эти шымкентские штучки.
– Кайдан бiлесiн шымкенттен екенiн?[82]
– Ой, апашка, видно же по морде! Везде, где обман, обвес, обсчет, – чимкентские.
И примолкла. Певица поняла это внезапное молчание – бывший муж Сауле был с юга. Обе сделали вид, что не заметили, как подумали об одном и том же.
Сауле любила эту старуху, которую все считали вздорной, жадной, глупой. Не была она ни той, ни другой. И уж точно не была глупой.
Пение на компьютере «этих новых» певица выдерживала недолго. Сдергивала раздраженно очки:
– Выключи, не хочу больше. Тойдым! Осыны да өлең дей ма?[83] Кто такое сочиняет? Ұят екен деу ұят екен, байқа, байқа, Ұятты тастап, расты раста, шайқа, шайқа… Туф-ф-ф…[84]
Сауле смеялась с кухни, довольная, что допрос откладывается, отвечала примирительно:
– Миллионы просмотров…
– Просмотрың құрсын сенің![85] – певица обиженно продолжала: – Мы так не ломались, как эти… Худсоветы были. Цензура была! Где мы только не выступали… В поле перед комбайнерами, армияда[86] перед солдатами. В агитпоездах. Ты знаешь, что такое агитпоезд? Бiлмейсын…[87] Перед партсъездами запускали. Сажали нас в вагоны купейные, и айда – от Оскемена до Атырау. На поезде огромными буквами «Да здравствует… бирденке[88]!». Жасасын![89] На каждой станции остановка, в клубе уже народ ждет. И мы давай выступать! Была семейная пара, иллюзионисты, Балтабай и Раечка. Голливуд дегендерын[90] – тфуй перед ними. Публика в восторге! Еще бы – в их захолустном клубе все звезды: Бибигуль Тулегенова, Роза Рымбаева, Гульвира Розиева, Алибек Днишев… Руки нам целовали, плакали от счастья. И ноги мы до потолка не задирали, как эти… А как мы простужались, вся задница у меня в чиряках была! Ели что попало. Бывало, засыпала в концертном платье от усталости. А в купе, знаешь, как тяжело переодеваться. Теснота… То духота, то холод. У меня ячмень выскочил, спала головой к окну. Тенями замазывала – и на сцену! Потом премии получали. А как же, Айналайын Совет үкіметі[91] артистов уважала. Месяц потом от агитпоезда отходишь. Сидишь у себя на кухне, чай пьешь, а окно будто едет. Күлме, жынды қыз![92]
Нуржамал
Овощной ларек Нуржамал стоял в самом центре старинного алматинского квартала, где на каждом десятом доме имелись памятные таблички «Здесь жил выдающийся деятель…».
Нуржамал уже знала многих покупательниц по именам и их семейные обстоятельства, помнила, кто предпочитает розовые помидоры, а кто – красные, кто любит выбирать овощи-фрукты, самостоятельно складывая их в пакет, а кто говорит, чего взвесить, и не следит, положили им свежее или подсунули вялый баклажан и слишком крупные огурцы.
Первые месяцы, когда она только начала торговлю, доходы почти равнялись с расходами. Если бы не Зарина, хозяйка азық-тулiка, так и оставалась бы Нуржамал на побегушках по рынку «Орда» у оптовой торговки фруктами, злой как собака уйгурки Мухаббат. В обязанности Нуржамал входило помогать разгружать фуры с товаром, вскрывать коробки, проверять, не гнилой ли товар, взвешивать на весах. Ночами ей снились бесконечные ящики с дозревающими помидорами, коробки с сизым инжиром, колючие, как кактус, огурчики, желтые связки бананов.
Еще не светало, а смотрящие за рынком уже встречали фуры с товаром. Из Узбекистана – лук с чесноком, из Туркменистана и Китая – помидоры с баклажанами, кыргызы везли смородину, малину, вишню. Базарные тетки болтали, что смотрящие сами назначают цену. Тех, кто не соглашается сдать товар по грабительской цене, разворачивают. Иногда доходит до поножовщины и стрельбы.
Про главного хозяина базара говорили, что дневной доход его – пять миллионов долларов. Нуржамал силилась представить, как выглядит миллион… Воображение отказывалось рисовать картинку. Сколько это? Чемодан, два чемодана?
Про Мухаббат торговки тоже разное сплетничали. Что якшается с рэкетирами, и главный из них – ее любовник. А муж в тюрьме, любовник его подставил…
Однажды в столовке Нуржамал дожевывала пирожок с картошкой, запивая его чаем. Подсела ярко накрашенная женщина лет тридцати пяти. Заказала шашлык с салатом и, пока турок готовил заказ, выложила на стол мобильник и потертый кошелек.
Нуржамал кивнула на кошелек:
– Вы бы убрали… Тут у нас воры, вчера женщину обокрали, волосы на себе рвала, кричала так, что скорую вызвали.
Женщина сверкнула подведенными очами:
– Пусть попробуют. Догоню и глотку вырву… Я Зарина.
И протянула приветливо твердую узкую ладонь.
Они ели капающий жиром шашлык, и Нуржамал, с наслаждением жуя, рассказывала про свою невеселую жизнь.
Зарина – золото, а не женщина – и в налоговую Алмалинского района ее сводила, и свела с деловитым налоговым инспектором, и помогла зарегистрировать ИП. Сдала ей в аренду ларек по очень высокой, как потом выяснилось, цене. Но Нуржамал все равно была благодарна.
Оптовиков, развозящих товар по городу, Нуржамал уже сама знала, где искать. Мухаббат напоследок обложила ее матом и припечатала: «Назад даже не просись, не возьму. Вернешься в свой Чаян несчастный!»
Первые недели Нуржамал казалось, что и вправду не получится. Стеснялась зазывать покупателей, путалась с весами, не сразу соображала, сколько сдать. А покупатели капризные, все торопятся, все нетерпеливые, все куда-то спешат. По-казахски многие не говорят…
Раздражали ее молодые женщины, любившие порисоваться. Нахалки не здоровались, на Нуржамал даже не смотрели, громко командовали выдрессированными мужьями, чтобы те относили покупки в автомобиль. Под бананы требовали отдельный пакет… Подойдет такая, вся из себя разодетая, коляску с ребенком поставит прямо перед ящиками, да так, что другим не подойти, достанет брендовый кошелек и начинает представление. Берет понемногу: бананов связку, яблок несколько штук, морковок пару-тройку, картошки килограмм, лука полкило. Нормальная женщина будет покупать полкило лука? На что его хватит? Нуржамал еле сдерживалась от едкого замечания, когда покупательница нахально, без разрешения пробовала клубнику и обязательно строила кислую мину, давая понять, что несладкая. А клубника и не бывает сладкой!
Пару раз в неделю приходил очень интересный мужчина, известный режиссер. Учтиво здоровался, покупал всего помногу и не торговался, как некоторые. От его рук будто шли токи. У Нуржамал после его визита поднималось настроение, что-то хорошее распускалось в душе. Жизнь словно поворачивалась своей лучшей стороной. Нуржамал в такие дни становилась добрее к покупателям, предупредительнее. Жаль, что он всегда приходил с женой – как под конвоем. Почему у этих богатых алматинок всегда такое брезгливое выражение лица, будто говна поели? Будь у Нуржамал такой супруг – умный, знаменитый, красивый, – она не унижала бы его походами за картошкой…
Про режиссера она, придав голосу безразличные интонации, расспросила постоянную покупательницу, толстуху Даметкен. Даметкен была чем-то вроде местного информбюро. Сущий кладезь информации! Всех знала, все про всех помнила. Рано вышедшая на пенсию «по здоровью», безмужняя и бездетная, она целыми днями таскалась по кварталу, то заходя в лавки и кафе побалакать, то присаживаясь на скамейки к знакомым старушкам и обсуждая новости, начиная с извержения вулкана Эйяфьядлайёкюдль и заканчивая заменой прошлогодних бордюров на новые. Даметкен доподлинно знала, какие знаменитости в каком подъезде живут, за кем замужем дочь оперного певца и какая по счету жена у телеведущего с КТК[93]. Пересказывая сплетни, получала незамысловатую благодарность – пару некондиционных пирожных от буфетчицы кафе, бесплатную стрижку в салоне красоты, кривые огурцы от Нуржамал.
На режиссера выложила полное досье. Будто бы свою первую жену-еврейку привез из Москвы, где учился во ВГИКе. Давно это было, лет двадцать назад. Она год прокантовалась среди многочисленной казахской родни мужа, поняла, что такое счастье не по ней, и смылась обратно. Родила мальчика, теперь он уже взрослый красивый юноша. Еще бы, мать – еврейка, отец – казах, от таких браков дети всегда красивые.
Теперь режиссер женат на казашке, Аллаға шүкір[94], на дочке профессора математики. Гордячка, ни с кем не здоровается и детей не родила. Больная, наверное, по-женски. А сама врач-гинеколог, в дорогой клинике работает.
Нуржамал эти сведения расстроили. И все равно показалось мало, слишком мало. Хотелось слушать и слушать про него, но Даметкен уже перекинулась на другую взбудоражившую город новость: известная артистка по телевизору обратилась к сбежавшей дочке с просьбой вернуться.
Нуржамал кивала, притворно поднимая брови в особо патетических местах, сочувственно вздыхала. Ей дела не было до проблем какой-то там актрисы с ее взбалмошной дочерью, все они ериккендер