Но сейчас шестнадцатилетняя принцесса сознательно сменила яркие, роскошные платья на простые и скромные — такие любила ее кузина, леди Джейн Грей. Их наставник, Роджер Эшем, такую перемену одобрил. «С почтением к личному украшению, она больше предпочитает простую элегантность показной роскоши, ей так отвратительно украшение волос и ношение золота, что по образу жизни она более похожа на Ипполиту, чем на Федру», — писал он[421]. Другой наставник принцессы, Роджер Элмер, вспоминал, что, хотя отец завещал младшей дочери множество «дорогих одеяний и драгоценностей», даже спустя семь лет после его смерти она «никогда за все время не посмотрела на дорогие платья и бесценные камни, кроме одного раза — и то против своей воли». Елизавета одевалась настолько просто и «добродетельно», что другим юным дамам ее статуса было «стыдно одеваться и краситься, подобно павлинам». Во время одного пышного придворного пира, «когда все дамы… пришли со взбитыми и завитыми в локоны волосами, она [Елизавета] ничего в своем облике не изменила, но сохранила свою прежнюю девичью застенчивость»[422]. Чтобы еще сильнее подчеркнуть свою добродетель, Елизавета повсюду носила с собой молитвенники.
Все это вызвало одобрение со стороны ее сводного брата Эдуарда. Хотя он был шокирован скандальными подробностям личной жизни Елизаветы, в одиннадцать лет король не интересовался делами сердечными и мало что в них смыслил. Он рос серьезным, педантичным молодым человеком, весь смысл жизни которого заключался в религии. «При дворе нет епископа или иного просвещенного человека, настолько же готового отстаивать новую доктрину, как король, — писал посол Священной Римской империи. — Этому учат его наставники, и этому он учится у своих проповедников»[423]. Твердо преданный делу протестантской веры, Эдуард за короткое время своего правления провел ряд радикальных реформ и способствовал изданию первой «Книги общественного богослужения» в 1549 году, направленной на обеспечение единообразия религиозного обряда. В 1552 году был напечатан «Молитвенник», ставший основной книгой англиканской церкви на ближайшие четыреста лет. Совет Эдуарда запретил ряд старых католических обрядов — использование четок и святой воды, а также паломничества.
Все это оказало серьезное влияние на личную жизнь подданных Эдуарда. Запрет католических ритуалов повлиял не только на религиозные обряды. Роженицам более не позволялось искать утешение в молитвах, мощах «или других подобных суевериях»[424]. Повитухи, которые продолжали помогать женщинам, страдающим от родовых болей, подобным образом, рисковали прослыть ведьмами и колдуньями. Поэтому им пришлось быстро приспосабливаться к новым правилам, чтобы не оказаться под арестом.
Религиозные реформы повлияли и на приближенных юного короля. В январе 1552 года Эдуард записал в дневнике: «Посол императора несколько раз сообщал мне, что моя сестра Мария может ходить к мессе, что было ему опровергнуто»[425]. Младшая сестра Эдуарда, разделявшая его реформистские взгляды еще со времен совместного обучения в детстве, была открытой конформисткой. И Эдуард сблизился с ней и делал ей подарки — так, например, он послал ей со своим слугой «большой алмаз».
Елизавета тщательно развивала свои отношения с младшим братом. В детстве они много времени провели вместе, и она хорошо знала его избалованную, злопамятную натуру. Она прекрасно понимала, что, сколько бы общего у них ни было, ей никогда не завоевать его полного доверия. Хотя Елизавета жила вдали от двора, она твердо решила напомнить о себе брату. В 1559 году она написала ему личное письмо и отправила свой портрет. Она выражала надежду на то, что «может выразить свое внутреннее доброе расположение к вашему величеству, равно как и показать свое лицо и внешность». Елизавета не устояла перед соблазном добавить: «Моя внешность, быть может, и заставит меня покраснеть, что же касается ума — его я не побоюсь явить». Елизавета заверяла брата в том, что, хотя внешность ее «может поблекнуть со временем», преданность ему никогда не ослабеет, доказательством чему станут грядущие годы. Елизавета отлично понимала, что самый надежный способ обеспечить себе королевскую милость — это постоянно находиться у него на глазах. Знала она и то, что Эдуард окружен людьми, которые относились к ней враждебно. Свое письмо она закончила так: «Смиренно прошу ваше величество, чтобы, глядя на мой портрет, вы соблаговолили думать, что перед вами лишь моя внешняя тень, но мой разум желает, чтобы и тело мое чаще находилось в вашем присутствии»[426].
В октябре 1549 года герцог Сомерсет был отстранен от власти в результате заговора, организованного его соперником Джоном Дадли, герцогом Нортумберлендским. Это привело к серьезным перестановкам среди персонала личных покоев. Не желая более подчиняться честолюбивым придворным, Эдуард лично распорядился о том, кто будет служить в самом личном придворном департаменте. Люди, которых он выбрал в качестве самых приближенных своих слуг, разделяли его религиозные воззрения и пользовались его личной симпатией. Среди них был и бывший мальчик для битья Барнаби Фитцпатрик, а также еще один друг детства, сэр Роберт Дадли, который к тому времени уже близко сдружился с Елизаветой.
В личных покоях оставались люди, выбранные Нортумберлендом, в том числе и его «близкий друг», сэр Джон Гейтс. Согласно одному источнику, Гейтс стал «главным инструментом, которым Нортумберленд пользовался, желая заставить короля сделать что-то такое, к чему не хотел быть причастным». Тот же свидетель замечал: «Все остальные, кто служил в [личных] покоях, были ставленниками герцога»[427].
Нортумберленд изменил структуру личных покоев и персонал. Шестерых джентльменов заменили четыре главных джентльмена личных покоев. Двое из них должны были постоянно присутствовать при короле. Двое других каждую ночь несли караул у дверей королевской спальни. В спальню короля имели доступ только эти четверо. Никому из слуг личных покоев не позволялось входить во «внутреннюю палату»[428].
Сам герцог являл собой исключение из этого правила — практически, хотя и не теоретически. Чтобы упрочить свое влияние на юного короля, он регулярно тайно бывал у него по ночам — «когда все спали, чтобы никто его не видел». В результате на следующий день Эдуард приходил в палату совета и высказывал мнения, «словно они были его собственными; и все изумлялись, думая, что они проистекают из его разума и являются его мыслями»[429].
Понимая, что Эдуард хочет упрочить свою королевскую власть, герцог Нортумберленд изменил программу его образования. Шесть советников наблюдали за образованием короля «в эти нежные годы» в его личных покоях. Это укрепило связи между двумя традиционно соперничающими частями двора: личными покоями и Тайным советом. Кроме того, Эдуард получал больше информации и мог участвовать в политических дискуссиях.
Более научные стороны образования Эдуарда постепенно уступали место традиционной военной подготовке отпрыска королевской семьи. Венецианский посол замечал, что герцог «учит Эдуарда ездить верхом и обращаться с оружием, а также другим сходным упражнениям, и вскоре его величество овладел искусством владения оружием и рыцарских турниров, научился обращаться с лошадьми и получал большое удовольствие от разнообразных упражнений, как то стрельба из лука, игра ракеткой, охота»[430]. Бывший прилежный ученик теперь часто опаздывал на уроки, поскольку был слишком занят физическими упражнениями. Но сэр Джон Чеки следил за тем, чтобы он не забросил учебу, которая продолжалась до его четырнадцатилетия. К этому времени Эдуард приобрел массу разнообразных знаний. Он обладал почти фотографической памятью и мог наизусть назвать все порты, гавани и ручьи в Англии, Шотландии и Франции, а также «имена всех своих судей, магистратов и джентльменов, обладавших какой-то властью»[431].
Чеки не только удовлетворял ненасытную жажду знаний принца, но еще и советовал ему вести дневник. Эдуард был единственным из Тюдоров, кто делал это, и этот документ, хотя и отличается сухостью, является бесценным источником информации о его правлении. На страницах дневника Эдуард предстает невероятно умным и любознательным мальчиком, каким и должен был быть драгоценный единственный сын Генриха VIII, которого с малых лет воспитывали лучшие наставники. Но в то же время чувствуется, что он был человеком холодным, бесчувственным и бескомпромиссным — опасное сочетание качеств, способное превратить его в тирана, если бы он дожил до зрелости. Хотя Эдуард был очень близок со своим дядей, смещенным лордом-протектором Сеймуром, он ничего не сделал, чтобы предотвратить его смещение. В дневнике он записал: «Герцогу Сомерсету отрубили голову на Тауэрском холме между восьмью и девятью часами утра»[432].
Но не следует считать юного короля совсем уж лишенным чувств. Когда в июле 1551 года потница унесла жизни его старых школьных друзей, Генри и Чарльза Брэндонов, он очень переживал. Но он не стал демонстрировать свое горе придворным, а замкнулся в своей часовне и молился о душах умерших друзей. Он очень почитал немецкого протестанта-реформатора Мартина Букера и считал его своим вторым отцом. Когда в конце 1550 года Букер заболел, Эдуард из личных средств заплатил 20 фунтов за «облегчение болезни господина Букера». В его счетах сохранились записи о других благотворительных расходах — например, Александру Гиндзему «на поиски двух его сыновей» и Маргарет де ла Роуз на возмещение «ее потерь от пожара»