С самого начала правления Елизавета заявляла о своем намерении никогда не выходить замуж. «И, в конце, мне будет достаточно, если на мраморной гробнице будет начертано, что королева, правившая в такое время, жила и умерла девственницей», — заявила она во время первого своего выступления перед парламентом в феврале 1559 года[512]. Ее заявление было встречно всеобщим весельем. Лишь немногие министры полагали, что королева действительно так думает: наверняка она говорит это, чтобы повысить свою ценность на брачном рынке. Как и мать, Елизавета должна была понимать, что мужчин нужно заставлять испытывать азарт охоты.
Представить, что новая королева действительно не собирается выходить замуж, было просто немыслимо. Она просто не сможет эффективно править без твердой руки мужа. Вскоре после восшествия на престол бывший супруг ее сестры Марии, Филипп II, сообщил Марии, что ей следует вскоре выйти за него замуж, чтобы «избавиться от тех трудов, которые под силу лишь мужчинам»[513]. Кроме того, брак был необходим для того, чтобы она смогла исполнить свою главную жизненную функцию — родить детей. Для Елизаветы это было особенно важно. Несмотря на всю популярность, положение королевы было опасным и нестабильным. В глазах католической Европы она была еретичкой и узурпаторшей, а истинной наследницей трона являлась ее кузина, Мария Шотландская. Чтобы упрочить новое правление, следовало выйти замуж и родить наследника. Хотя политические преимущества брака были колоссальны, современники Елизаветы подтверждали, что, для того чтобы забеременеть, королеве нужно выйти замуж за мужчину, которого она считала бы сексуально привлекательным. Тогдашние медицинские теории напрямую связывали женское наслаждение с зачатием. Граф Сассекс сообщил Уильяму Сесилу, что монархиня должна выйти замуж по любви, «поскольку это наивернейший способ с Божьей помощью дать нам благословенного принца»[514].
Социальные условности того времени делали брак желанным состоянием для любой женщины, а не только для королевы. Одиноких женщин считали причудой природы. В одной из песен того времени говорилось, что женщины, умершие девственницами, «ведут обезьян в ад»[515]. Муж был необходим не только из практических, но и из духовных соображений. Считалось, что, если женщина не найдет выхода своим сексуальным потребностям, это серьезно повредит ее благополучию. Один авторитет утверждал, то женщины, не имеющие сексуальных отношений, мучаются от «необузданных порывов щекочущей похоти», а также страдают от плохого здоровья и нестабильности разума, вызванной притоком «грязных паров» к мозгу.
Елизавета признавала: «В мире существует твердое убеждение в том, что женщина не может жить иначе, чем в браке, а если она воздерживается от брака, то делает это по какой-то дурной причине». Однако сама она никогда не проявляла желания следовать условностям. Во время правления сестры Елизавета, когда обсуждался вопрос ее брака, недвусмысленно заявила одному из придворных Марии: «Я намерена оставаться в том состоянии, в каком нахожусь ныне, поскольку это меня полностью удовлетворяет. Я остаюсь при этом убеждении и намерена продолжать так и далее, если это будет угодно ее величеству. Нет жизни, которая сравнилась бы с этой»[516].
В действительности у Елизаветы было немало весьма веских политических причин не вступать в брак. В тюдоровские времена жена должна была подчиняться мужу во всем — даже если она была королевой. Хотя по брачному договору Марии власть ее нового мужа была серьезно ограничена, в действительности все было совсем не так, и Мария сознательно наделила Филиппа значительной властью. Но на этом примере Елизавета многое поняла. Она была куда более независимой женщиной. Когда она сказала сэру Джеймсу Мелвиллу, что никогда не выйдет замуж, он проницательно ответил: «Ваше величество думает, что если вы выйдете замуж, то останетесь всего лишь королевой Англии; сейчас же вы и королева, и король. Я знаю, что ваш дух не потерпит над собой командира». То же самое отмечал венецианский посол во Франции Иеронимо Липпомано: «Честолюбие, которым обладает королева, заставляет ее стремиться к абсолютному правлению, без какого бы то ни было партнера». И, словно подтверждая эти слова, Елизавета, когда совет стал настаивать на том, чтобы она вышла замуж, сердито ответила: «У меня будет только одна госпожа и ни одного господина!»[517]
Елизавета не делала секрета из общественных причин ее желания остаться в одиночестве. Но ее решение вполне может быть связано с сильнейшим страхом перед браком, который давно уже жил в ее душе. Иногда она высказывала его открыто — например, когда Елизавета призналась французскому послу в том, что она почувствует себя очень уязвимой, если возьмет мужа, поскольку он сможет «исполнить любые злые желания, если таковые у него появятся». Позже она заявила германскому посланнику, что «она скорее уйдет в монастырь или умрет», чем выйдет замуж[518]. Через несколько лет королева, забыв обычное хладнокровие, яростно воскликнула, что ей ненавистна идея брака «с каждым днем все сильнее, по причинам, которые я не разгласила бы даже родственной душе, если бы таковая имелась, не говоря уже о живом существе»[519].
Яростное нежелание Елизаветы выходить замуж могло быть связано с детскими травмами. Ей было всего три года, когда мать ее была казнена по приказу отца. Через пять лет такая же судьба постигла мачеху, Екатерину Говард. Елизавета была уже достаточно большой, чтобы осознать ужас произошедшего. Своему близкому другу, Роберту Дадли, восьмилетняя Елизавета заявила, что никогда не выйдет замуж. В первые годы своего правления она призналась шотландскому посланнику, что определенные события ее юности заставляют ее страшиться брака. Спустя несколько лет ее мнение слегка изменилось, и она заявила: «Так много сомнений связано с браком, что я трепещу от мысли о заключении брачного союза, страшась споров»[520].
Хотя очень соблазнительно применить современные психологические теории к травмам, пережитым Елизаветой в детстве (а их было более чем достаточно, чтобы вызвать прочный и непреодолимый страх перед браком), но такой путь ошибочен. Тюдоры жили в намного более жестоком обществе, чем наше. Насильственная смерть была обычным делом, даже — или особенно — при дворе, где ставки были очень высоки, и те, кто искал возвышения, часто платили за это высокую цену. Даже мелкие проступки карались очень жестоко: за кражу хлеба человека привязывали к столбу и публично бичевали, клеймили каленым железом или отрубали руку. Наказания за более серьезные преступления были ужасающе жестокими. За попытку убийства преступника могли сварить живьем. Если женщину уличали в мелкой измене (предательстве высшего низшей), ее могли сжечь заживо. В эту эпоху люди приходили на публичные казни ради развлечения. Огромной популярностью пользовались жестокие виды спорта — петушиные бои и драки медведей. Елизавета очень любила наблюдать за медведями.
Добавьте к этому еще и то, что почти все детство Елизаветы мать была для нее фигурой далекой. Анна Болейн навещала дочь лишь изредка. Еще меньше девочка общалась с третьей мачехой, Екатериной Говард. Гораздо сильнее она страдала бы, если у нее вдруг забрали кого-то из нянек или гувернанток. Тем не менее жестокий мир королевского двора преподал Елизавете важный урок, который она использовала, став королевой: любовь и политика — смертельно опасное сочетание. Она с детства впитала здоровый цинизм в отношении романтических отношений. «Любовь, — говорила Елизавета — это ложь»[521].
Катастрофическая семейная жизнь женщин из юности Елизаветы оказала на нее и другое влияние. Она стала бояться беременности и родов — и не без оснований. Ее мать, Анна Болейн, лишилась жизни, потому что не смогла родить Генриху VIII сына, а пытаясь сделать это, перенесла три выкидыша. Две мачехи Елизаветы умерли от послеродовых осложнений. Она сама стала свидетельницей боли и унижений, перенесенных ее сестрой Марией из-за ложной беременности. Несмотря на многочисленные браки и множество любовниц, ее отцу удалось завести лишь двух сыновей, которые пережили младенческий возраст. А сколько было мертворождений и выкидышей… Акушерская история тюдоровских предков Елизаветы не внушала юной королеве уверенности в собственной плодовитости. Неудивительно, что ей не хотелось ставить на кон свой трон в брачной игре и подвергать себя опасности.
Но если в брак вступать Елизавета и не хотела, то сдерживать свои сексуальные желания она не собиралась. Она не пыталась скрывать свою увлеченность сексом и явно была женщиной страстной. Приближенный к ней придворный, сэр Кристофер Хаттон, однажды заметил: «Королева, как рыбак, ловит мужские души, и при этом она — настолько соблазнительная наживка, что никто не ускользнет из ее сетей»[522]. Елизавете нравилось находиться в центре придворной любви, ею же самой порожденной. Она любила демонстрировать придворным и иностранным гостям то, что она не только королева, но еще и женщина. Даже отношения с советниками у нее были очень личными. Она дала им милые прозвища: Сесил был «сэр Дух», Хаттон — «Лидс», Дадли — «Глазки» (она писала это прозвище, как фф).
Иногда ее поведение по отношению к придворным-мужчинам было настолько откровенным, что многие считали, что речь идет о любовной связи. Ее отношения с давним другом Робертом Дадли («мой милый, сладкий Робин») породили самые смелые предположения. Елизавета знала обаятельного придворного с детства. Они сблизились в сложные годы правления Марии Тюдор — тогда Дадли подвергал себя большому риску, храня верность Елизавете. Они много времени проводили вместе, оба любили охоту, танцы и живые беседы.