[531]. Сесил перехватил письмо и приказал начать расследование. Кэт поместили под домашний арест. Но Елизавета отлично знала, что старая гувернантка действовала в ее интересах, и отнеслась к ней довольно мягко — и даже восстановила Кэт на прежней должности.
Предполагаемый брак с Эриком Шведским закончился ничем. Елизавета отказала ему мягко, но решительно. 25 февраля 1560 года она написала ему письмо, где высказала сожаление в том, что не может разделить его чувства. Упоминая недавно отправленное королем письмо, Елизавета писала: «Хотя мы видим отсюда, что ваши пыл и любовь к нам не ослабли, все же со своей стороны мы сожалеем, что не можем доставить радость вашему светлейшему высочеству такой же любовью». Этим письмом Елизавета воспользовалась и для того, чтобы пресечь слухи о возможной ее причастности к смерти жены Дадли. «Мы никогда не испытывали чувства такой любви по отношению к кому-либо, — заверяла она Эрика и добавляла: — Мы не помышляем взять себе мужа»[532]. Письмо выдержано в вежливом, но твердом тоне. Хотя оно не оставляет сомнений в том, что Елизавета искренне отвергла предложение шведского короля, она все же добавила постскриптум, чтобы король все правильно понял. Узнав, что он собирается прибыть в Англию, Елизавета просит его не делать этого, потому что «мы надеемся, что ваше светлейшее высочество не будет больше тратить время в ожидании нас»[533].
Это был самый твердый и самый быстрый отказ Елизаветы своему жениху. В последующие годы она научилась держать женихов на коротком поводке, флиртуя с ними и посылая романтические письма, даже если письма эти были полны «ответов без ответа». Но чувство, которое она выразила в письме Эрику, осталось неизменным до самого конца ее правления: «Мы не помышляем взять себе мужа, но чрезвычайно ценим эту холостую жизнь».
А тем временем решительный отказ королевы королю Эрику еще более усилил слухи о ее романе с Робертом Дадли. Возможно, пытаясь доказать, что не собирается вступать в брак со своим фаворитом, Елизавета в 1564 году шокировала всех, предложив его в качестве жениха своей злейшей сопернице, Марии Шотландской.
Мария Стюарт была соперницей Елизаветы практически во всем. Внучка Маргариты Тюдор, сестры Генриха VIII, по своему происхождению она имела все права на английский трон[534]. Кроме того, она была католичкой, что усиливало ее привлекательность в глазах сторонников — и врагов Елизаветы. Мария была на девять лет моложе английской королевы, ее считали гораздо более красивой. Порывистая, страстная и смертельно наивная, она всегда подчинялась голосу сердца, а не рассудку. Контраст с Елизаветой не мог быть более резким.
Большую часть юности Мария провела при французском дворе, поскольку была обручена с дофином Франциском. Дофин безвременно скончался в 1560 году, и она вернулась в Шотландию царствовать. Неожиданно Елизавета почувствовала себя не самой желанной невестой Европы. Более того, в отличие от своей английской кузины, Мария не намеревалась оставаться в одиночестве и править своей страной единолично.
Шотландская королева отлично знала о слухах, которые окружали отношения Елизаветы и Роберта Дадли. Когда незадолго до возвращения в Шотландию она узнала о смерти Эми Робсарт, Мария заметила, что королева Англии хочет женить своего «конюшего», который убил свою жену, чтобы проложить к ней путь[535].
Возможно, отчасти в отместку за эти слова Елизавета в марте 1564 года предложила Марии рассмотреть кандидатуру Роберта Дадли, ставшего графом Лестером, в качестве потенциального мужа. Она пошла еще дальше, предложив всем троим жить при английском дворе, что один из историков назвал «фактическим браком на троих (menage a trois»)[536]. Пыталась ли Елизавета сохранить радости постели Дадли, действуя через Марию? Скорее всего, это было продуманное оскорбление. Дадли не просто был одним из ее изгоев; несмотря на получение титула графа Лестера, его статус не позволял претендовать на место консорта шотландской королевы. Чтобы усилить оскорбление, Елизавета, предлагая Дадли в качестве жениха, рекомендовала его как человека, «за которого она сама вышла бы замуж, если бы когда-нибудь решила взять мужа. Но будучи твердо намеренной закончить свою жизнь в девственности, она желала бы, чтобы ее сестра-королева сочеталась бы с ним браком»[537].
Поначалу план Елизаветы вроде бы сработал. Мария прислала едкий ответ, указывая, что Елизавете стоило бы сначала подумать о собственном браке, учитывая ее возраст. Мария писала: «Воспоминания о почившем супруге [дофине] еще слишком свежи, чтобы думать о другом. — И добавляла: — Мои годы не столь велики, но я могу подчиниться»[538]. Мария сумела переиграть Елизавету в ее собственной игре, притворившись, что ей нравится идея взять Дадли в мужья, и признавшись, что «он настолько нравится ей», что она готова принять его в качестве консорта.
Услышав об этом, Елизавета впала в панику. В своем стремлении стать великой королевой она принесла множество жертв, но перспектива женить Дадли на собственной кузине была для нее невыносимой. Но Елизавета не могла признать своего поражения, поэтому, когда ко двору прибыл посол Марии, сэр Джеймс Мелвилл, она продолжила игру.
Как-то вечером, «поздно после ужина», английская королева пригласила Мелвилла в свою личную спальню. Отлично понимая, что входить в это святилище можно только самым приближенным придворным Елизаветы, изумленный посол тут же принял приглашение. Вместе они покинули общие залы, и Мелвилл следовал за королевой, которая вела его в свои «тайные покои».
Когда они вошли в слабо освещенную спальню, Елизавета открыла ящик небольшого стола, «где находились различные небольшие картины, завернутые в бумагу, и на бумаге ее собственной рукой были написаны их имена». Среди этих картин был портрет Дадли. Заметив это и притворившись ничего не понимающим, шотландский посол спросил, можно ли ему взять портрет, чтобы показать своей госпоже, Марии Шотландской. Забыв все дипломатические уловки, Елизавета категорически отказала, «сообщив, что у нее только один портрет его». Заметив, что в углу спальни стоит сам Дадли и шепотом беседует о чем-то с Уильямом Сесилом, Мелвилл остроумно заметил, что не стоит так привязываться к портрету, если «у нее есть оригинал»[539].
Сохранив царственное достоинство, Елизавета продолжала перебирать различные предметы и, наконец, «достала портрет королевы [Марии] и поцеловала его». Затем английская королева показала Мелвиллу «прекрасный рубин, такой большой, словно мяч для тенниса». Чтобы проверить ее искренность, хитроумный посол предложил, «чтобы она послала или его, или портрет милорда Лестера в знак любви к королеве». Елизавета мгновенно парировала: «Если королева последует ее совету, то с течением времени получит и то, и другое, и все, чем она владеет». А пока Елизавета решила, что Марии придется удовольствоваться небольшим знаком внимания — бриллиантом. На этом личная аудиенция закончилась, и Елизавета приказала Мелвиллу встретиться с ней на следующий день в восемь часов утра, когда она обычно прогуливается в саду[540].
То, что Елизавета позволила — даже настояла — сэру Джеймсу Мелвиллу войти в ее личную спальню, было продуманным шагом. Она надеялась очаровать его, чтобы он оказался в ее власти и предал свою царственную госпожу. Во время этого визита королева уделила особое внимание своей внешности, а ее заигрывания стали еще более откровенными. «Королева Англии сказала, что у нее есть всякие наряды, — писал посол, — и каждый день, пока я был там, она их меняла. В один день она надевала английский наряд, в другой французский, а на третий итальянский и так далее. Она спросила меня, какое платье идет ей более остальных. Я ответил, что итальянское; и мои слова очень ей понравились»[541].
Оставив политические вопросы, которые сэру Джеймсу необходимо было обсудить, Елизавета стала подробно расспрашивать его о внешности Марии и ее достижениях. «Она желала узнать у меня, какой цвет волос считается наилучшим; и кто из двоих красивее», — вспоминал посол. Мелвилл дипломатично ответил, что «она была красивейшей королевой в Англии, а его королева — красивейшая в Шотландии». Не удовольствовавшись этим, Елизавета спросила, кто из них выше, уверенная в том, что она одержит победу. Когда смутившийся посол сказал, что Мария выше, Елизавета оборвала его: «Тогда… она слишком высока; а вот я не слишком высока и не слишком мала».
Твердо решив узнать, в чем же она превосходит кузину, английская королева перешла к достижениям Марии. Она была уверена, что в этом-то ее превзойти не удастся. Отличная охотница, она пожелала узнать, какими упражнениями занимается шотландская королева. Мелвилл ответил, что, когда он уезжал, Мария только что вернулась с охоты в нагорьях. Раздраженная Елизавета решила зайти с другой стороны.
Узнав, что Мария иногда играет на лютне и верджинале, Елизавета позаботилась о том, чтобы сэр Джеймс «случайно» оказался рядом с ней, когда она будет «превосходно» играть на верджинале в своих личных покоях. Разыграв изумление от появления посла, королева игриво шлепнула его и выговорила ему за то, что он вторгся в ее личные покои, «сказав, что она не привыкла играть перед мужчинами». Затем, словно это случайно пришло ей в голову, она как бы невзначай спросила, кто играет лучше, она или Мария. «И в этом мне пришлось воздать ей хвалу, — вспоминал Мелвилл, который уже понял игру королевы. Он добавлял: — Я услышал такую мелодию, которая очаровала меня и поманила войти в покои. Я не знал, как… И теперь готов понести любое наказание, какое ее величество изволит наложить на меня за эту смелость». Довольная Елизавета вознаградила его, словно он был одной из ее ручных собачек: «Она села на низкую подушку, и я преклонил перед ней колени; но она дала мне подушку собственной рукой, чтобы я подложил ее под колени; поначалу я отказывался, но она убедила меня взять ее». Только теперь осознав, что они остались в одиночестве, что недопустимо для монарха, а тем более для незамужней королевы, она позвала леди Стаффорд (фрейлину спальни, которая ожидала — и подслушивала — в соседней комнате).