Рэли изо всех сил пытался вернуть себе королевское расположение. Он посылал ей письма — своей «нимфе» и «богине», — заверяя в вечной любви и жалуясь на то, что «он в одиночестве пребывает в мрачной тюрьме, вдали от нее» и не может более видеть ее «прекрасные волосы» и «чистые щеки»[726]. Бесс же не проявляла никакого раскаяния. Она, казалось, испытывает облегчение от того, что ее брак с самым завидным холостяком при дворе можно более не скрывать. Все письма, написанные из Тауэра, она подписывала «Элизабет Рэли», что приводило королеву в еще большую ярость.
Хотя Елизавета вскоре простила своего фаворита, на Бесс, которая была ее приближенной дамой, она затаила злобу и не собиралась давать ей свободу. В октябре 1592 года в младенчестве умер сын Бесс, но даже это не смягчило сердца королевы. Прошло два месяца, прежде чем она согласилась выпустить ее из темницы. Но при этом королева ясно дала понять, что Бесс никогда не сможет вернуться в личные покои и должна находиться в поместье своего супруга в Уилтшире.
Скандал с Бесс Трокмортон был грандиозным, но он не являлся чем-то особенным и необычным. В 90-е годы сексуальные скандалы при английском дворе возникали один за другим. В 1598 году еще одна фрейлина королевы, Элизабет Вернон, забеременела от графа Саутгемптона, одного из самых больших бабников при дворе. Хотя она пыталась как можно дольше скрывать свое «тяжелое состояние», злые языки уже начали пересуды. Сэр Джон Чемберлен, известный сплетник, едко замечал: «Некоторые говорят, что она носит под юбкой пояс и отекает над ним». Он добавлял: «Но она не жалуется на обман, но говорит, что граф Саутгемптон узаконит его»[727]. Когда граф узнал о беременности любовницы, он неохотно согласился жениться. Естественно, королева вскоре обо всем узнала. Очередной обман вывел ее из себя настолько, что она отказалась идти в часовню (что само по себе было скандалом), а удалилась в личные покои, «смертельно оскорбленная»[728]. Вскоре после этого Елизавета заключила графа и его новую жену в тюрьму Флит. Хотя со временем она все же дала им свободу, они были навечно отлучены от двора.
Предательство Элизабет Вернон сделало королеву еще более подозрительной по отношению к своим придворным дамам, особенно к тем, кто завязывал романы или тайно вступал в брак. Наказания даже за мелкие проступки становились все более и более жестокими. Харингтон замечал, что она «не в силах более выносить такой подавленный дух, в каком она пребывает; но… более часто, чем ранее, обрушивается на своих дам»[729]. Бастард Роберта Дадли был отлучен от двора за то, что поцеловал придворную даму. Две другие дамы подверглись суровому наказанию за то, что любовались, как граф Эссекс занимается спортом[730]. Чуть позже, когда королева заподозрила леди Мэри Говард в романтической связи с Эссексом, она в ярости обрушилась на всех своих фрейлин, доведя их до слез. «Она хмурится на всех дам», — замечал сэр Джон Харингтон[731].
Теперь главным фаворитом королевы был не Рэли, а Эссекс. Сын ненавистной соперницы Елизаветы, Леттис Ноллис, от ее первого мужа Уолтера Деверо был на тридцать лет моложе своей царственной госпожи, но всячески демонстрировал свою страстную влюбленность. Елизавету очаровала его сумрачная красота и потрясающая самоуверенность. В отношениях с королевой он позволял себе такие вольности, каких не позволял никто. С тоской сознавая, что время ее уходит, Елизавета желала, чтобы все внимание Эссекса предназначалось только ей одной. Но Эссекс оказался таким же обманщиком, как и все другие фавориты. В 1590 году он вызвал гнев королевы, тайно женившись на Фрэнсис Уолсингэм, дочери одного из главных советников королевы. И, как всегда, Елизавета была скорее готова простить его, чем его молодую жену. Она ревниво следила за всеми придворными дамами, которые хоть как-то пытались флиртовать с ним.
В мае 1596 года граф, который считал себя путешественником, собирался отплыть в Кадис. Королева прислала ему записку с пожеланиями доброго пути. Беспокойство за фаворита было очевидным. Королева молила, чтобы Бог защитил Эссекса «своею рукою и осенил тебя своей милостью, чтобы никакой вред не был причинен тебе». Хотя Эссекс еще не отплыл, а королева уже мечтала об его возвращении, которое «сделает тебя счастливее, а меня радостнее». Письмо заканчивалось пожеланием всегда находиться рядом с ним[732].
Находясь рядом с королевой, Эссекс искусно разыгрывал комедию придворной любви, но все же он постоянно втайне обманывал ее. После немыслимого инцидента, когда он ворвался в ее спальню и увидел королеву «неукрашенной», он высмеял ее, назвав «старухой… с разумом, искривленным столь же сильно, сколь искривлена ее фигура». Эти слова развеселили молодых фрейлин, «которых он обманывал в любовных делах»[733]. Леди Мэри Говард стала флиртовать еще более откровенно, зная, что это раздражает королеву. Она стала внимательно следить за своей внешностью, и один из придворных проницательно заметил, что «делает она это для того, чтобы завоевать графа, а не благосклонность своей госпожи». Эссекс поощрял Мэри, оказывая ей «много милостей и знаков любви»[734].
Даже те, кто хранил верность королеве, признавали, что внешность ее начинает блекнуть. Сэр Джон Харингтон заметил, что его крестная «часто ходит неприбранной». Она стала есть еще меньше и лишь самые простые блюда — белый хлеб и суп из цикория. Более тяжелые блюда ее более не привлекали. Она потеряла те несколько фунтов, которые набрала в среднем возрасте, и стала настолько болезненно худой, что ее крестник с ужасом смотрел, как она тает. «Как видишь, плоть моя уже не так крепка, — печально сказала ему королева. — Со вчерашнего дня я съела лишь один пирог, который показался мне невкусным»[735].
Другие были менее добры к стареющей королеве. Все послы при английском дворе отмечали, что она стала хуже выглядеть, и очень скоро Елизавета превратилась в посмешище для всей Европы. Ядовитый венецианский посланник Джованни Карло Скарамелли замечал, что женщина, которая когда-то была иконой моды, теперь печально угасает: «Ее юбки стали намного более пышными и значительно более длинными, чем требует французская мода. А ее волосы такого светлого цвета, какого никогда не создает природа»[736]. Рассказывая о своем визите ко двору в 1597 году, когда его допустили в личные покои королевы, французский посол де Месс, посмеиваясь, говорил, что английская королева была «странно одета» в богато украшенное платье с таким глубоким вырезом, что «можно было видеть всю ее грудь», которая, по его словам, оказалась «довольно сморщенной». Хуже того, Елизавета «часто открывала это платье, и можно было видеть весь ее живот и даже ее пупок». Будем справедливы к королеве: она следовала итальянской моде, где популярностью пользовались глубокие вырезы и даже обнаженная грудь. В современном руководстве дамам давались такие советы: «Ваши наряды всегда следует носить таким образом, чтобы можно было видеть ваши белые груди»[737]. Предназначался ли такой совет для дам возраста Елизаветы — это уже другой вопрос.
Далее де Месс сообщал, что волосы Елизаветы были убраны под «огромный рыжеватый парик с большим количеством блесток из золота и серебра, а на лоб свисали жемчужины, но не большой ценности». Лицо показалось послу «очень старым, а зубы ее очень желтые и неровные, в сравнении с тем, какими они были ранее, и слева их меньше, чем справа. Многих зубов недостает, так что, когда она говорит быстро, то понять ее довольно трудно»[738].
Елизавета изо всех сил пыталась по-прежнему считать себя самой желанной женщиной Европы. «Она говорит о своей красоте так часто, как только может», — замечал Джон Чапмен, бывший слуга лорда Берли. Но за попытками королевы «поразить» своих подданных все более пышными нарядами он видел иное: «За этими случайными украшениями они [подданные] не должны были различить отметин возраста и угасания естественной красоты». Такое же представление королева устроила и для де Месса. «Случайно подойдя к двери и пожелав приподнять гобелен, который висел перед ней, она со смехом сказала мне, что так же велика, как и дверь, желая сказать, что она была высокой», — писал французский посол. Королева сняла одну перчатку, чтобы он мог увидеть ее руку, «которая была очень длинной и больше моей более чем на три широких пальца». Но план королевы не удался, потому что де Месс тут же добавил: «Ранее она была очень красивой, но теперь слишком худа». Венецианский посол во Франции, Лоренцо Приули, был более жесток. Про Елизавету он говорил так: «В преклонных летах и отвратительной физической форме»[739].
Но если иностранных послов королеве обмануть не удавалось, люди более скромного положения были поражены великолепием ее нарядов и роскошью окружения. Среди таких людей был швейцарец Томас Платтер. Рассказывая о посещении дворца Нонсач в 1599 году, он описывал английскую королеву так: «Роскошно одетая в платье из белоснежного атласа с золотой вышивкой и целой райской птицей на плюмаже, с высоко поднятой головой, украшенной дорогими драгоценностями; на ее шее красовалась нитка больших круглых жемчужин, а на руках — элегантные перчатки, поверх которых были надеты дорогие кольца. Выглядела она превосходно, и хотя ей было уже семьдесят четыре [шестьдесят четыре] года, она казалась очень молодой по внешности — я бы дал ей не более двадцати лет. Держалась она с поистине царственным достоинством»