Потому что вторым, куда более серьезным «кандидатом» на «наследство» был сам Кассарин. Вот у него-то точно было все для этого — власть и возможности. Неписаное «право» было тоже на его стороне. Таким образом, зная, что никто туда не осмелится сунуться (так как все сторожа предупреждены и тут же заблокируют попытку, буде такая возникнет), Кассарин мог себе позволить манкировать архивом три-четыре дня.
И проманкировал, как оказалось.
— Еще раз, Егор Петрович, ну вспомните, как это было! — Кассарин-младший лично тряс старика Портнягина, дачного сторожа.
— Да я уж все сказал же вам, Василь Васильич, приезжал Невельский. Альберт Петрович. Сам. Лично.
— Да как! Ведь он же умер, я же вас предупредил!
— Я так и доложил Альберт Петровичу: вы умерли. Сказал ему. А как же!
— А он?
— Что он? Он мне вот так вот, по плечу: «Егор, пойми: так надо было!» Надо было, ну — понятно.
— Да у тебя ж приказ: к Невельскому на дачу — никого!
— Не так, Василь Васильич, ой не так! Никого постороннего, да, это было! А тут хозяин приехал. Какой же разговор может быть?
— Ты документы-то проверил у него?
— Побойтесь Бога: двадцать лет знакомы! У вас я документы ведь не спрашиваю? Нет! А почему? Да потому что мальчиком тебя еще я помню: «Васька, Васька!» Какие документы тут? Какие, а? Опечатки пальцев, что ль, тут проявлять?
— Нет, невозможно! Чушь! Не верю!
— Не верите? Так у напарника спросите. Иван Иваныч-то в тот день злосчастный заболел, а я вот с молодым, с чужим дежурил. Эй, Алексей Сергеич! Товарищ Переслегин, подь сюда! Вот объясни, пожалуйста, товарищу полковнику, Василь Васильичу.
— Так точно! Все было так. Сидим играем в домино.
— Вдвоем?!
— Всегда вдвоем! И в шахматы вдвоем. А что?
— Нет, ничего.
— Ну вот! А тут Невельский приезжает. Ну, дедушка Егор-то мне: гляди, покойничек приехал. Все так и было, точно.
— А почему пожарных вы не вызывали?
— Мы вызвали мгновенно: чуть дымок. У нас зарегистрировано, в ту же секунду! Они приехали стремглав! Ну разворачивались тут, правда, как обычно, — перед воротами-то узость тут: большой машине трудно развернуться. Покрутиться тут пришлось: минут так двадцать.
— Что ты — тридцать!
— Тридцать, пусть! Но ведь не сорок?
— Нет, не сорок!
Произведенная срочно и неофициально эксгумация тела Невельского дала, разумеется, то, что и предполагал Кассарин в страшном сне: Альберт Петрович преспокойно разлагался, как ему и полагалось.
А дачу, следовательно, «снял» кто-то другой.
Придя к полнейшему тупику, Кассарин начал действовать, как школьник, пр инструкции, — начав все сначала, абсолютно с нуля, затребовав все справки, выписки, все документы. Чтобы тома набрались. Чтоб ничего не просочилось, не ушло.
Первой бумагой, которую он взял в руки, было досье Александра Борисовича Турецкого.
Ну, этот типчик хорошо знаком!
Уж тут-то быть не может неожиданностей!
Кассарин листанул — разок, другой. По биографии, слегка так, краем глаза, для проформы.
И обалдел!
Турецкий был женат, оказывается!
Не на Марине Грамовой, отнюдь. Жену зовут Ирина. И дочь есть. Так-так-так. Листаем дальше. А где они теперь? Ага. Живут у матери, у тещи, стало быть, Турецкого. Ну, ясно, что-нибудь там типа музыкальной школы или языковой. От матери возить ближе. Так он, выходит, двоеженец? Да и мотив корыстный — захват квартиры Грамовых — становится куда весомей. Ей-же-ей, коль я сам не был бы причастен ко всей этой истории, то я бы запросто поверил, что именно А. Б. Турецкий всех их и отправил на тот свет — Марину и внучку Грамова, Анастасию. Нет, очень все это странно, очень.
Но он ведь, судя по всем разговорам, которые они прослушивали, себя считал холостым. А ныне — вдовым. И искренне, по-видимому… Все дело приобрело совершенно неожиданный поворот, невнятное звучание… Ей-богу, проще бы предположить, что тут ошибка! Ошибка в личном деле! Такое может быть? Конечно, маловероятно, но все же может… Нет! За эту плюху, если это плюха, я с кадровика восемь шкур спущу! Турецкий не женат, женатым быть не может!
— Разрешите войти? — раздался из-за двери голос.
— Да-да, — задумчиво ответил Кассарин, медленно отрывая взгляд от досье на Турецкого и переводя его на вошедшего…
То, что увидел Кассарин, заставило его медленно подняться, не отрывая глаз от вошедшего.
На пороге кабинета Кассарина стоял Анатолий Захарович Иванников… Без вести пропавший. А точней, погибший.
Что поразило Кассарина, просто как током ударило — это глаза Иванникова: мертвые, бездушные, змеиные, с вертикальной черной прорезью зрачка…
— Я явился к вам, — сказал Иванников, — чтобы показать вам натурально, как умирала Софья Андреевна Грамова…
Кассарин слегка отшатнулся испуганно, сделав полшага назад, отступая дальше за свой массивный инкрустированный стол, за тяжелое дубовое рабочее кресло.
— Она умерла от удушья, — напомнил Иванников. — Паралич дыхательного центра. Удушье… — он взял себя за горло правой рукой. — Удушье… — повторил он и сжал себе горлоЛицо его мгновенно налилось.
Еще пять секунд — и глаза стали выпучиваться, заметно выступая из орбит. Рука Иванникова, будто не его, а чья-то, сжимала его горло все сильнее и сильнее… Ноги Иванникова не выдержали, стали подгибаться, и он рухнул на колени прямо посередине кабинета Кассарина — там, где на шикарном ковре был выткан круг с изображением знаков зодиака. Упав на колени, Иванников, видимо, попытался если не подняться, то хотя б устоять на коленях… Но правая его рука сдавливала его гортань сильнее и сильнее, с нечеловеческой, с какой-то судорожной силой. В змеиных глазах Иванникова царил одновременно смертельный ужас, холод механизма, безумная решительность маньяка…
В глубине какой-то части не полностью оцепеневшего сознания Кассарин чувствовал, что он парализован, впал в прострацию, в которую впадают все при виде ужаса, в преддверье смерти, неотвратимой катастрофы… Он мог лишь наблюдать, но ничего не мог поделать. Остановилось время. «Тишина.
В тишине отчетливо раздался хруст хрящей горла, ломаемых безжалостной рукой…
Иванников упал на бок, перевернулся на спину и вдруг забил, засучил по ковру ногами, изгибаясь всей спиной, стремясь как будто бы уйти из-под чего-то, откатиться, отползти — головою вперед, отталкиваясь каблуками от густого ворса ковра.
Вдруг его поразило как током. Он дернулся и вытянулся на спине, став, как показалось Кассарину, длиннее, чем был, сантиметров на двадцать.
«Носки ног, — сообразил Кассарин, — это только кажется, он носки вытянул, ноги протянул…»
Последняя судорога прокатилась по телу Иванникова волной: от ног и выше, выше, выше — до правой руки, которая сжалась в этот момент беспредельно, казалось, еще немного — и горло будет просто смято, скомкано ею, оторвано: так сильные рабочие руки отрывают горбушку от батона.
В этой неестественной позе, с впившейся, отрывающей горло от позвоночника рукой, Иванников окаменел.
Только через минуту Кассарин пришел наконец в себя и, протянув дрожащую, неверную руку, нажал кнопку селектора:
— Двоих с носилками, таблетку фенамина, стакан воды.
Фенамин помог почти сразу: одна минута — и Кассарина стало как-то рывками, по ступеням как будто бы, отпускать.
Через два часа Кассарин, вполне уже оправившийся от потрясения, вошел в гостиную сейфового блока внутренней тюрьмы и, положив на стол тонкую папку, пригласил Чудных присесть напротив него к столу — для беседы.
— Борис Валерьевич, вы в курсе всего, что произошло. Увы, это нельзя назвать успехом, вы понимаете. Я сделал все от нас зависящее, чтобы создать вам максимально комфортные и вместе с тем абсолютно безопасные условия… Однако вы должны, в свою очередь, понимать, что оборона, маскировка, бездействие отнюдь не лучшие-способы защититься. Мы, как вы знаете, ничего не предпринимали тридцать семь суток, и результаты у нас налицо: два трупа — Невельский, Иванников; потеря руки до локтя у Сухановой. Я лично считаю, что это урок, тяжелый урок. Нам надо учиться и делать верные выводы. Спрятавшись здесь и накрывшись с головой одеялом, мы не достигнем ничего, кроме душевной болезни. Вы согласны со мной?
— Да, конечно.
— Так вот. Нам нужно нанести ответный удар. Мы нанесем его по истинным виновникам происшедшего. Мы больше никогда не будем воздействовать на ни в чем не повинных женщин и детей. Никогда! То, что мы делали, — это кощунственно, ужасно, это глумление над человеческой природой и над собственной совестью, психикой, жизнью! Вы ведь согласны со мной?
Глаза Чудных уже минуту как вылезли на лоб от удивления.
— Да я давно все это вам же, Василий Васильевич, говорил.
— Согласен, говорили. Вот потому-то вы и целы, и в тепле. А я, скажу вам по секрету, сейчас-то я могу уже сказать: я сам не мог тогда иначе… — Кассарин Выразительно показал рукой выше. — Подай я вид, что разделяю ваши убеждения, и мы бы оба с вами гнили бы сейчас на Джангаровке, где заливают в бетон честных сотрудников. Мы не правозащитники, на нас голубые петлицы, с нами никто нянчиться не станет. Вы согласны?
— Отчасти. С голубыми петлицами тоже можно…
— Вывернуться из-под обстрела? Верно! Что я и делаю. Мы с вами, раз понимаем друг друга прекрасно, единомышленники, будем работать по-новому. Только оправданные действия. Только во благо Родины. Родины, а всяких разных…
— Тс-с-с… — прошептал Чудных. — Тише!
— Я ничего уже не боюсь! Что мне бояться? Эх-х-х…
— Скажите, Василий Васильевич, я еще долго здесь буду находиться?
— Вот именно к этому я и приступаю. Вам, для того чтобы снова ходить по улицам, дышать полной грудью, смотреть на солнышко, надо сделать над собой усилие и освободиться.
— Я готов.
— Прекрасно. Мы проведем сейчас молниеносную акцию. Блиц. Цель: зомбировать Турецкого. Сделать его живым мертвецом, зомби. Ведь мы это умеем с вами? Для «Витамина С» зомбирование, насколько я осведомлен, пустяк?