… — Ну, чем могу вам быть полезным? — спросил Навроде у Кассарина, жестом приглашая присаживаться, руки же, однако, для рукопожатия не предлагая. — Чем могу служить?
— Мне нужен чемодан Турецкого. Он был ведь здесь?
— Он был здесь. Это верно. И он оставил чемоданчик мне. На сохранение. Чтоб чемоданчик раньше времени не разродился. Хе-хе-хе… Но вот про вас, простите, он ничегошеньки не говорил. Удивлены? Обидно? Может быть, согласен! Но что могу поделать! — Навроде развел руками в недоумении.
— Я имею право изъять его у вас!
— Согласен! Может быть. Имеете. Но я-то этого не знаю! Поймите меня правильно. И не сердитесь. Вы полковник, знаю. При исполнении, согласен. Но чемоданчик-то не ваш.
— Вы долго будете мне зубы заговаривать?
— Я?! Мне показалось, это вы, глубокоуважаемый, мне зубы заговариваете. Одни слова. Где документы? Нет-нет, не надо мне удостоверение — вы лично мне известны так, что лучше и не надо! Я о другом: права на чемоданчик?
— Да. Теперь я понял. — Кассарин спрятал в карман свое служебное удостоверение, которое он было извлек на свет, достал заламинированную карточку за подписью Сомова. — Ознакомьтесь с этим! Мой карт-бланш.
Навроде принял карточку почтительно, внимательно прочел.
— Другое дело! Так бы сразу, — он нажал кнопку селектора: — Григорий! Принеси-ка чемодан Турецкого, да живо!
— Пожалуйста! — влетел Григорий мигом с чемоданом.
— Вы ознакомьтесь с содержимым, — сказал Навроде Кассарину, передавая чемодан, — чтобы убедиться: все на месте. Не пропало. Или пломбы там… При мне проверьте пломбы, он, может, опломбирован?
— Едва ли, — возразил Кассарин.
— Нет-нет, откройте, убедитесь сами тут, при мне, что чемодан тут даже не вскрывали.
— Я понял, понял: не вскрывали… — отмахнулся Кассарин. — Тут за полчаса не вскроешь. Он заминирован, наверно.
— Ох, фу-ты, шут! — взмахнул руками Навроде. — Тогда простите, я вас с ним не задерживаю. Служба, служба!
…Освободившись от чемодана, Турецкий гнал машину к «Пролетарской», где, как он знал, в Третьем Крутицком переулке, в доме пять жил его бывший одноклассник — Славка Карнаухов. Чутье подсказывало Турецкому, что тот, несмотря на рабочее время, находится дома.
Славка и в школе был большой мастак зафилонить из любой позиции. Школу он старался посещать как можно реже, только когда не прийти становилось уже просто опасно… Но, надо отдать должное, Славка не был лентяем — в прямом смысле этого слова. Сашка Турецкий хорошо помнил Славку Карнаухова, его любовь к причудливому творчеству, к «фантомасничанию». По московским экранам в те годы прокатилась трехсерийная франко-итальянская лабуда про Фантомаса, с Луи де Фюнесом и Жаном Марэ в главных ролях… Славку тогда поразило в этих картинах одно — как было здорово все сварганено у Фантомаса: автомобиль, из-под которого вылезают вдруг крылья, пулемет в рукаве плаща. Все у Фантомаса было на мази, и на каждое «а» он тут же находил, причем прямо в своем же кармане, любое «б». Славку так потрясла эта предусмотрительность, что он потерял покой: в его доме лампа сама зажигалась при входе в туалет, мясорубка могла принимать «Маяк» и так далее…
Из Славки бы мог выйти отличный механик! Если бы он не пошел в «опричники», прельстясь совершенно другой стороной «Фантомаса».
Но он мог бы, конечно, и там служить не тужить. В конТоре работают ведь и мастера, и очень неплохие люди тоже. Вот взять хотя бы Пономарева…
Да, он мог бы жить неплохо и там. Если бы не увлекся третьей стороной «Фантомаса» и если бы не задушил подушкой мальчика.
Турецкий съехал с Новоспасского моста, скользнул мимо Саринского и, проскочив мимо дома Карнаухова, загнал машину на платную парковку возле магазина «Грузия».
Остановился, выключил движок. Потер глаза. Они, пожалуй, не болели, а чесались, что ли? Что там говорил-то, кстати, Навроде про глазные капли? На что-то намекал. Сказал, что к вечеру пришлет. Да ладно. Поживем — увидим.
Вот он, подъезд, дверь, звонок.
Никогда еще Турецкий не ощущал себя столь уверенно, столь спокойно. Хотя за всю свою долгую жизнь он первый раз отчетливо понимал, чувствовал, что он сознательно, осмысленно, чрезвычайно скоро, минут через пять — через десять, убьет человека.
Не друга, конечно. Но — одноклассника…
Он позвонил в дверь тридцать третьей квартиры.
— Кто там?
— Открой, Славк.
— А кто это?
— Да это ж я, Турецкий Сашка. Ты ж сам мне звонил в том месяце, помочь просил. Вот я заехал по пути.
— А, заходи! А я чего не открываю, я в трусах. Болею якобы. Ну, как обычно. Чего так смотришь на меня? Что, сильно постарел?
— Да нет, почти не изменился.
— Да ладно врать-то! Тридцать три — не восемнадцать. Ну, заходи, чего там встал? Ты как, с бутылкой или без?
— Я без.
— А я с бутылкой. Видишь, армянский? Всегда такой щас пью. Говна не признаю.
— Я тоже.
— А что так смотришь?.
— Как — так?
— Да у тебя глаза какие-то.
— Какие же?
— Змеиные. И злые.
— Отчасти это верно. Я точно злой.
— На жизнь?
— Нет, на тебя.
— А что такое?
— Да вот племянник у Меня был, — сказал Турецкий раздеваясь.
— Был? Умер?
— Ага. В двенадцать лет. Его подушкой задушили, понял? Во дела! И знаешь — кто?
Славка промолчал, слегка отходя назад и поворачиваясь вбок.
— Кто? — спросил он наконец протяжно как-то. — Кто же…
В это мгновение Турецкий быстро присел, поддернул будто стрелку брюк.
— Все! Брось! — тихо выдохнул Турецкий. — Я первый.
Славка, поняв, что не успеет снять свой «Макаров» с предохранителя и повернуться снова лицом к Турецкому, разжал Правую руку. «Макаров» с тяжелым стуком упал на лакированный паркет.
— Ногой его толкни ко мне. Не нагибаясь, как ты понимаешь…
— А вот теперь давай поговорим, — убрав «Макаров» в карман, Турецкий сел напротив Славки, метрах в двух, держа по-прежнему «марголин» на изготовке.
— Давай, — согласился Славка.
— А разговор короткий. Ты, Слава, плохо поступил, и мы тебя накажем строго.
— Кто это — «мы»?
— «Мы» — означает мы. Ты или я. Короче: ты сам застрелишься или со мной поедешь на Бутырку?
— А на Бутырке-то что?
— Ну, ты ж профессионал, как я, ты ж понимаешь: на Бутырке тебя по свистку Кассарина замочат, раз ты у нас под следствием, так непременно все разболтаешь про психотрон.
Карнаухова аж качнуло. Только тут он понял, что выкрутиться будет непросто.
— А еще про что я вам разболтаю?
— Да про все. Про «Полосу отчуждения». Как будто ты не знаешь, ты ж один остался. Ты за все ответишь. Кассарин схоронил Чудных, ну, чтобы кто-то хоть остался, кто в «Витамине С» сечет. И у него теперь, значит, алиби чугунное. Сейфовый блок, да не в Матросской, а на Лубянке — это что-то. Тебя же он, Кассарин твой, оставил без прикрытия. А почему? Ну, потому что кто-то должен быть в ответе за провал. Кто, если не ты? Те? Кто убился, кто поуродовался?.. Нет. С ними все ясно. А ты — иное дело, значит. Ты — стрелочник, двойной игрок. И раньше тебя, Кассарин скажет, подозревали в том, что ты — подстава. Поэтому не прятали, не трогали — приманка вроде. А время-то идет. А ты не исчезаешь. И вдруг — у нас, в Бутырке. Почему? Понятно: мы тебя в Бутырке спрятали. Что бы это значило, что мы тебя в Бутырке спрятали? Да только то, что ты— наш человек. Кассарин кнопочку нажмет, и все. Тебя в Бутырке ждет несчастный случай, и на тебя все беды спишут. Верно ведь? — Турецкий помолчал, давая Славке подумать. — Видишь, как ни крути: пора, мой друг, пора… Покоя сердце просит.
Наступило тяжелое молчание. Турецкий знал по опыту, что людей, загнанных в угол, лучше не торопить. Почувствовав спешку, подталкивание, они начинают надеяться на то, что им пытаются «туфту запарить», побыстрее. И тут же начинают сильно сопротивляться, откидывая очевидное, тараня лбом любую стену, нет, дескать, и все тут!
Поэтому Турецкий не торопил. Держа Славку под неусыпным контролем, он только сейчас позволил себе слегка оглядеться. Да, неплохая среда, обстановочка. За те шестнадцать лет, что прошли с тех времен, как они окончили школу, Славка немало успел «нафантомасничать». Даже печь СВЧ! И не какая-то там — «Заткись»! Совсем недавно купил, новая. Гордится, дурак, видно ею: поставил рядом с телевизором и видаком. О Господи, советский человек! Смешной. Дурак. Убийца. Жалкий.
— А у меня выход есть? — спросил Славка вдруг каким-то детским, наивным, просящим подсказки тоном.
— Есть. Вон сунь голову в свой «Samsung», включи и подержи секунд так десять.
— И что потом?
— Потом? Потом — суп с котом. Одно могу сказать — я лично от тебя отстану. Тихонечко уйду? захлопнув дверь.
— Я понял, ты предлагаешь инвалидность? Я облысею, да? Подвинусь чердаком? Нет? И взятки гладки, так?
— Ну, так, не так. Как выйдет. Печь СВЧ — не шутка, понимаешь.
— Десять секунд — курица только чуть теплая становится. Я проверял. Масло, если из морозильника, мягкое становится за десять секунд. Это херня, десять секунд. А ты точно все это, всерьез?
— Как никогда.
— Отвяжешься с Меркуловым своим?
— Меркулов — он не мой, он сам с усам. А я-то точно отвяжусь. Я вроде не обманывал тебя ни разу…
— Да. Это точно. — Славка, видно, что-то сообразил и потому решился.
Он подошел к печи, поставил ее в изголовье кушетки, включил розетку в сеть. Лег на кушетку, примерился… Открыл дверцу и, засунув голову внутрь печи, спросил:
— Десять секунд ты считать будешь?
— Сам считай, чтоб не было претензий. Медленно: раз и-и-и, два и-и-и.
— Ну хорошо, годится, я включаю.
Славкина рука нащупала выключатель и щелкнула им.
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Ну все? Годится? Выключаю?
Довольный Славка вынул голову из печи и бодренько провел по волосам.
— Чуть-чуть, почти что не нагрелась. Все. Пистолет мой ты разряди и брось там, в коридоре. А патроны ссыпь в почтовый ящик там, внизу, в подъезде. Я через пять минут, как ты уйдешь, их заберу. Ты что так смотришь? Мы ж договорились? Все!