[146]. Каждый из этих признаков является самостоятельным и необходимым признаком преступления как родового понятия. Отсутствие хотя бы одного из них исключают преступность деяния.
Признавая согласие лица на причинение вреда собственным интересам обстоятельством, исключающим преступность деяния, советские исследователи не смогли прийти к согласию, какой из признаков преступления отсутствует при совершении деяния по просьбе или с согласия потерпевшего.
Оставляя за рамками исторического анализа проблему определения сущности общественной опасности, противоправности, виновности и наказуемости деяния, приведем лишь некоторые из научных высказываний относительно уголовно-правовой природы согласия потерпевшего.
В частности, А. Н. Красиков подходил дифференцированно к оценке волеизъявления жертвы и отмечал, что «согласие потерпевшего в одних случаях может выступать как обстоятельство, исключающее общественную опасность деяния, в других – его противоправность»[147].
Несколько более категоричным в своих высказываниях был А. А. Пионтковский, который говорил о согласии как об обстоятельстве, исключающем противоправность деяния[148]. Эту позицию разделял и А. И. Санталов[149].
И. И. Слуцкий рассматривал согласие лица на причинение вреда собственным интересам как обстоятельство, которое хотя и исключает общественную опасность и наказуемость деяний, но не позволяет оценивать их как полезные и правомерные[150].
М. Д. Шаргородский[151] и И. И. Карпец[152] однозначно подходили к оценке согласия потерпевшего и рассматривали его как обстоятельство, исключающее общественную опасность деяния.
Ю. M. Ткачевский в своих ранних работах упоминает согласие потерпевшего в качестве обстоятельства, исключающего общественную опасность деяния[153], а в дальнейшем говорит о том, что согласие потерпевшего исключает преступность деяния[154].
Вместе с тем, многие авторы полностью отрицали правомерность отнесения согласия потерпевшего к числу обстоятельств, исключающих преступность деяния. Такую точку зрения высказывали М. И. Якубович[155], Н. Д. Дурманов[156], Н. Ф. Кузнецова[157] и др. Свое мнение они обосновывали тем, что юридическая природа согласия потерпевшего определяется не уголовным, а иным законодательством (нормами административного, гражданского и других отраслей права).
Переходя к анализу новейшего периода развития учения о согласии потерпевшего, следует отметить то обстоятельство, что в настоящее время по-прежнему сильны позиции советского уголовного права в объяснении правовой природы элементов состава преступления, обстоятельств, исключающих преступность деяния, и, разумеется, границ частного волеизъявления в сфере уголовно-правового регулирования.
Оставляя за рамками настоящего параграфа анализ современных взглядов на проблему согласия потерпевшего, выделим приоритетные направления научных исследований:
1) изучение согласия потерпевшего с точки зрения публичности и диспозитивности в уголовном праве[158];
2) исследование правовых оснований и последствий эвтаназии[159];
3) определение правовых границ признания согласия потерпевшего обстоятельством, исключающим преступность деяния[160];
4) соотношение институтов согласия потерпевшего и примирения с потерпевшим[161] и др.
Эти и другие проблемы, связанные с уголовно-правовой оценкой согласия потерпевшего, будут подробно рассмотрены нами в последующих главах настоящего исследования.
2.3. Согласие пострадавшего как категория уголовного права: понятие и признаки
Институт согласия пострадавшего[162] в отечественной науке долгое время исследовался однобоко. Волеизъявление жертвы рассматривалось, как правило, с точки зрения правовых последствий совершенного деяния. Еще Н. С. Таганцев, С. В. Познышев, Н. Сергиевский, а за ними советские исследователи А. А. Пионтковский, И. И. Слуцкий, И. И. Карпец, П. С. Дагель и др. изучали лишь влияние частного интереса на признание или непризнание деяния преступным. При этом за рамками научных исследований оставалось определение самого понятия согласия.
Между тем уяснение правовой сущности рассматриваемого института будет неполным без научного осмысления его методологических аспектов. В свете сказанного особую значимость приобретают определение философского понятия согласия, исследование общих и правовых признаков волеизъявления пострадавшего, а равно определение видов и форм его выражения.
Обращаясь к семантике термина «согласие», следует отметить, что в русском языке под ним понимается «разрешение, утвердительный ответ на просьбу; единомыслие, общность точек зрения»[163]; «одномыслие, одинаковые с кем мысли и чувства, намерения, убеждения»[164].
Рассматривая согласие как утвердительный ответ на просьбу, сложно признать справедливым отождествление различных по своему характеру понятий «согласие» и «просьба» пострадавшего.
Понимая под просьбой «обращение к кому-нибудь, призывающее удовлетворить какие-нибудь нужды, желания»[165], а равно «склонение к исполнению своих желаний, мольбу, ублажение, убеждение исполнить что или согласиться на что»[166], мы имеем все основания утверждать, что вредопричиняющее деяние по просьбе пострадавшего есть не что иное, как выполнение обещания, данного виновным.
Понятийный анализ термина «согласие» позволяет предположить, что под ним понимается частный случай выражения воли лица на причинение вреда собственным интересам. Именно поэтому недопустимо отождествление данного понятия с другими формами выражения воли: допущением, требованием или просьбой причинить вред. Каждая из вышеперечисленных форм имеет свою специфику и по-разному объясняет как характер взаимодействия пострадавшего и причинителя, так и роль каждого из них в принятии решения о допустимости причинения вреда.
Рассмотрение психологических аспектов выражения согласия позволяет предположить, что изначально потенциальный пострадавший подвергается воздействию причинителя вреда, использующего уговоры, мольбу, просьбы, а в некоторых случаях угрозы и физическое насилие. Результатом взаимодействия становится выражение желания потенциального пострадавшего на причинение вреда, однако само это выражение носит психологически вынужденный характер.
В точности противоположная ситуация наблюдается в случае причинения вреда по просьбе или требованию жертвы, с той лишь разницей, что требование пострадавшего носит более категорический характер и интенсивнее воздействует на процесс принятия решения.
Многообразие психологических особенностей взаимодействия пострадавшего и причинителя вреда требуют более дифференцированного подхода к анализу отношений, приводящих к формированию и выражению воли лица на причинение вреда собственным интересам, а также к исследованию личностных характеристик взаимодействующих сторон при решении вопросов о преступности и наказуемости деяния.
Различные формы выражения воли лица допустимо отождествлять, только если мы рассматриваем согласие как определенное соглашение, достигнутое между людьми в результате общения и социального взаимодействия. В этом смысле оно неразрывно связано с общественными отношениями, где взаимодействующие стороны выступают субъектами отношений, а объектом является то, на что направлен их интерес. В рассматриваемых нами случаях субъектами согласия, или соглашения, будут пострадавший и причинитель вреда, а объектом – необходимость или допустимость причинения вреда конкретным интересам и благам. Достаточно точно сформулировал закон согласия Г. Гоббс: «В случае согласия на то другого, человек должен согласиться отказаться от права на все вещи в той мере, в какой это необходимо, и довольствоваться такой степенью свободы по отношению к другой стороне, какую он допустил бы у нее по отношению к себе в соответствии с достигнутым согласием»[167].
Однако в уголовном праве согласие пострадавшего рассматривается как форма выражения воли, а не институт достижения согласия между причинителем вреда и жертвой.
С этих позиций сложно признать справедливым мнение А. Н. Красикова, который рассматривает согласие потерпевшего как «выражение свободного волеизъявления лица на нарушение своих благ или поставления их в опасность (риск) как способ достижения личного интереса, с одной стороны, а с другой – поведение третьего лица в рамках этого согласия». Определяя согласие как форму выражения воли конкретного лица, недопустимо включать в это понятие поведение третьих лиц.
С общефилософских позиций архитектоника согласия обусловлена взаимосвязью субъективного и объективного.
Субъективный элемент выражается в сознательно-волевом отношении лица к возникшей ситуации. Особую значимость здесь приобретают мотивация и цель, которые лежат в основе принятия решения и ожидания последствий выражения согласия. Объективные признаки согласия, напротив, выражаются в предмете, объекте, времени, месте, обстоятельствах, условиях и обстановке причинения вреда.