Однако понятие «согласие» не ограничивается указанием на его субъективные и объективные признаки, поскольку само по себе понятие – это «одна из форм отражения мира на ступени познания; мысль, представляющая собой обобщение предметов некоторого класса по их специфическим признакам»[168].
Узкоспециализированный характер изучения института согласия пострадавшего в уголовно-правовой науке отразился и на исследовании его сущностных признаков. В частности, С. В. Познышев рассматривал согласие пострадавшего как обстоятельство, исключающее преступность деяния, и выделял только те признаки, которые характеризуют его в этом качестве. Исключало преступность деяния только согласие, «данное серьезно, выражающее обдуманное решение субъекта; данное добровольно, а не в силу какого-либо принуждения; не вырванное обманом, а данное с пониманием последствий деяния, на которое дается согласие; данное лицом вменяемым и не по совершении, а до совершения деяния [169].
В отличие от С. В. Познышева, Л. С. Белогриц-Котляревский главное условие правомерности согласия потерпевшего видел в направленности действий причинителя. Автор впервые предпринял попытку сформулировать универсальные признаки согласия пострадавшего и в их числе назвал правоспособность выражающего согласие в момент дачи такового; добровольность согласия; его серьезный характер, а равно объект согласия – частные интересы[170].
В настоящее время А. В. Сумачев, разграничивая общее и непосредственно уголовно-правовое понятия «согласие», к признакам первого относит действительность, добровольность, наличность и конкретность. В уголовно-правовом понятии «согласие лица» к названным признакам добавляется признак, характеризующий результат такового, а также особенность признака действительности[171].
Менее удачным видится выделение в числе сущностных свойств согласия только тех признаков, которые характеризуют его субъект и объект. В частности, В. И. Колосова и Е. О. Маляева в их числе называют следующие:
1) согласие может быть дано лишь на те личные, имущественные и иные права и интересы, которые находятся в свободном распоряжении лица, давшего согласие;
2) лицо, давшее согласие на нарушение или уступку тех или иных благ, должно обладать правом на свободное распоряжение этими благами (заметим, что, несмотря на различную словесную форму выражения этих двух признаков, они совершенно идентичны в содержательном праве);
3) согласие не должно быть направлено на нарушение общественных и государственных интересов;
4) оно может быть дано как обладателем личных и имущественных прав, так и его законным представителем в пределах прав, ему предоставленных;
5) согласие должно отражать понимание согласившимся характера действий и ущерба, причиняемого его личным и имущественным субъективным правам;
6) согласие на распоряжение или на уступку того или иного права должно быть свободным, а не вынужденным;
7) согласие должно быть дано до или во время совершения действий, внешне подпадающих под уголовно-правовые нормы[172].
По нашему мнению, предложенная выше систематизация признаков согласия пострадавшего не удовлетворяет ряду методологических требований.
Во-первых, выделенные признаки должны отражать сущностные свойства явления и, конечно, не дублировать друг друга. Между тем в перечне, предложенном В. И. Колосовой и Е. О. Маляевой, первый признак отражается во втором, а тот, в свою очередь, в третьем.
Во-вторых, авторами не определен критерий обобщения признаков понятия по разным совокупностям, в то время как выделение критерия систематизации является одним из основных логических приемов превращения понятия в определенную систему знаний[173].
Полагаем, что при рассмотрении согласия пострадавшего как общефилософского и правового понятия следует выделять следующие группы признаков, отражающих его сущностные свойства:
1) характеризующие субъекта и субъективные свойства согласия;
2) выражающие объективное в согласии пострадавшего.
Следует оговориться, что выделение субъективного и объективного в форме выражения воли лица на причинение вреда собственным интересам основывается не на традиционной для уголовного права градации элементов состава преступления, а на фундаментальных философских категориях материального (объективного) и духовного (субъективного).
Являясь конкретной формой выражения воли лица на причинение вреда собственным интересам, согласие пострадавшего с позиций философии представляет собой совокупность определенных отношений. «Существование всякой вещи или явления, их специфические особенности и свойства, их развитие зависят от всей совокупности их отношений к другим вещам объективного мира»[174].
При этом в согласии, как и в любом явлении или вещи, следует различать внутренние отношения различных сторон объекта и его внешние взаимоотношения с другими объектами. При этом необходимо учитывать, во-первых, относительный характер различения внутренних и внешних отношений, во-вторых, их переходы друг в друга и, в-третьих, то обстоятельство, что внешние отношения зависят от внутренних, нередко являются их проявлением или отражением.
К внутренним отношениям мы относим взаимодействие следующих признаков, отражающих субъект и субъективные признаки согласия:
– действительность;
– добровольность.
Рассматривая в числе объективных признаков согласия пострадавшего объект (то, на что направлена деятельность субъекта), предмет («конкретные свойства или отношения объектов, имеющие значимость в данных условиях и обстоятельствах»[175]), место, время, обстановку, способ и форму его выражения, мы предлагаем условно выделять следующие сущностные черты, появление и развитие которых составляет внешние отношения согласия:
– своевременность;
– конкретность;
– истинность;
– допустимость согласия.
Действительность. В философии она рассматривается как «то, что реально существует и развивается, содержит свою собственную сущность и закономерность в самом себе, а также содержит в себе результаты своего собственного действия и развития»[176]. В праве данный признак рассматривается иначе. В частности, в уголовном праве он соотносится с волеизъявлением лица, сознающего характер совершаемых действий и способного руководить своим поведением[177].
Однако относительно возраста, с которого человек способен осознавать характер деяния и руководить своим поведением, в науке не выработано единой позиции.
В частности, Н. С. Таганцев связывал решение данного вопроса с дееспособностью человека и отмечал, что «дееспособность потерпевшего должна осуществляться объективно. Одного предположения дееспособности со стороны виновного недостаточно»[178].
Соглашаясь с позицией Н. С. Таганцева, А. В. Сумачев писал: «Несомненно, дееспособность как содержание признака действительности согласия в юриспруденции имеет важное значение, ибо согласие здесь в конечном итоге порождает правовые последствия, в частности, для соглашавшегося. Для родового понятия согласия дееспособность лица может быть не обязательна. Соответственно, простое осознание характера совершаемых действий и способность руководить ими составляют содержание действительности как признака родового понятия “согласие”. В уголовно-правовом понятии “согласие” при характеристике признака “действительность” необходимо указание на дееспособность лица, дающего согласие. При этом полную дееспособность лица в праве связывают с достижением 18-летнего возраста (ч. 1 ст. 21 Гражданского кодекса РФ)»[179]. Данная точка зрения представляется нам неприемлемой по ряду обстоятельств.
Во-первых, уголовно-правовое понятие «согласие» недопустимо определять через гражданско-правовую категорию дееспособности.
Понимая под последней «способность гражданина своими действиями приобретать и осуществлять гражданские права, создавать для себя гражданские обязанности и исполнять их», сложно найти сколько-нибудь значимое объяснение использования этого термина для обозначения свойств лица, дающего согласие на причинение вреда своим интересам.
Во-вторых, представленная выше позиция предполагает использование определенного рода «двойного стандарта» при оценке сознательно-волевых способностей причинителя вреда и пострадавшего. Раскроем свою точку зрения.
Поскольку в отсутствие согласия причинение вреда носит преступный характер, то очевидно, что его причинитель будет признаваться субъектом преступления при достижении возраста ответственности и наличии вменяемости. Общий возраст уголовной ответственности в России составляет 16 лет (ч. 1 ст. 20 УК РФ). В случаях, специально установленных уголовным законом, лицо может признаваться субъектом преступления с 14 лет (ч. 2 ст. 20 УК РФ). В основе такого разграничения лежит не только тяжесть преступления, но и презумпция того, что лицо на определенном законом этапе психического и социального развития способно понимать общественную опасность совершаемого деяния и руководить им. Поскольку в Уголовном кодексе РФ речь идет не о конкретной личности, а о типичных возрастных способностях, представляется, что предлагаемые критерии применимы ко всем лицам, в том числе и к пострадавшим. Тем более что уголовный закон основывается на принципе публичности (всеобщности), а не диспозитивности.
В-третьих, если действительность согласия связать с дееспособностью пострадавшего, то мы придем к совершенно абсурдным выводам. Необходимость применения в различных частях законодательства одного и того же термина в одном и том же значении требует рассматривать дееспособность пострадавшего как возможность лица своими действиями участвовать в гражданских правоотношениях.