Признание согласия пострадавшего обстоятельством, исключающим преступность деяния, ставит перед наукой уголовного права проблему определения границ правомерности деяния, совершенного в соответствии с волеизъявлением жертвы. Ранее эти границы были обозначены нами с учетом ценности нарушаемого блага и способов причинения вреда. Обращаясь к анализу уголовной ответственности за преступления, совершенные при превышении пределов допустимого согласия потерпевшего, предлагаем выделять следующие способы такого превышения:
1) превышение пределов допустимого согласия пострадавшего в форме причинения вреда его правам и интересам, если причиненный вред выходит за рамки, определенные согласием пострадавшего.
Полагаем, что в таком случае виновный несет уголовную ответственность на общих основаниях, если он не будет освобожден от нее в связи с примирением с потерпевшим (ст. 76 УК РФ).
Возможна также ситуация, когда преступление совершается с использованием доверия, оказанного виновному в силу его служебного положения. В этом случае превышение пределов допустимого согласия должно оцениваться судом как обстоятельство, отягчающее наказание (п. «м» ч. 1 ст. 63 УК РФ);
2) в форме причинения вреда, заведомо более тяжкого или качественно иного, нежели определялось согласием потерпевшего (речь идет о причинении вреда не только частным, но и общественным интересам).
Представляется, что в такой ситуации ответственность должна наступать на общих основаниях, без учета согласия потерпевшего как смягчающего обстоятельства, поскольку согласие не распространялось на тот вред, который составил превышение допустимых пределов;
3) превышение в форме причинения вреда правам и интересам потерпевшего, не находящимся в его свободном распоряжении. Деяние признается преступным в силу нарушения одного из непременных условий согласия – его допустимости. В таком случае посягательство должно признаваться совершенным при смягчающих обстоятельствах.
Вызывает возражения позиция Б. В. Сидорова, по мнению которого, ответственность за содеянное в подобных ситуациях всегда должны нести и нарушитель как непосредственный исполнитель преступления, и «согласная» жертва, выступающая здесь в качестве соучастника преступления, если, конечно, имеется возможность привлечь ее к уголовной ответственности . В качестве примера автор приводит случаи умышленного причинения тяжкого вреда здоровью или убийство, которые, несмотря на согласие жертвы, не могут рассматриваться как правомерные. [262]
Мы не согласны с приведенной точкой зрения по двум причинам.
Во-первых, рассматривая в качестве объекта преступления личность, которой причиняется вред, нельзя признать соучастником причинения тяжкого вреда человека, направляющего усилия на причинение вреда самому себе.
Во-вторых, представляется спорным категорическое признание лица, вышедшего за рамки допустимости согласия, одновременно и потерпевшим, и соучастником преступления. Статусы потерпевшего и соучастника не могут совпадать в одной и той же личности, если речь идет о едином преступлении.
Иная оценка допускается в ситуации, когда человек просит причинить тяжкий вред своему здоровью в целях получения страховки. Лицо, которому причиняется вред, должно нести уголовную ответственность за мошенничество (ст. 159 УК РФ), а причинитель вреда – за фактически содеянное по направленности умысла. Если причинитель вреда не был посвящен в планы пострадавшего лица и действовал исключительно в рамках выполнения просьбы, то его действия надлежит квалифицировать по ст. 111 УК РФ, в противном случае ответственность наступает по совокупности ст. 111 и 159 УК РФ.
Очевидно, что в приведенном примере одно лицо обладает статусом и потерпевшего, и соучастника, однако речь здесь идет не об одном преступления, а о двух деяниях, посягающих на различные объекты: в первом случае (ст. 111 УК РФ) – на личность, во втором (ст. 159 УК РФ) – на собственность страховой организации.
В целом можно заключить, что при нарушении условия допустимости согласия пострадавшего на причинение вреда наличие такового не исключает уголовной ответственности, но должно существенно смягчать уголовно-правовую репрессию в отношении виновного.
Поскольку превышение пределов причинения вреда вследствие нарушения условия допустимости согласия пострадавшего вызывает много дискуссий в теории уголовного права и порождает ошибки в правоприменении, считаем целесообразным определить пределы допустимого согласия лица и на этой основе рассмотреть некоторые случаи квалификации деяний, вышедших за рамки такого согласия.
В этой связи теоретически и практически оправдано выделение на основании объекта следующих групп преступлений:
1) посягающие на жизнь;
2) посягающие на здоровье;
3) преступления против свободы;
4) против чести и достоинства;
5) посягающие на конституционные права и свободы;
6) посягающие на интересы семьи и несовершеннолетних;
6) и, наконец, преступления против собственности[263].
Рассмотрим эти группы.
1. Институт согласия пострадавшего в уголовно-правовой науке традиционно рассматривается с точки зрения правомерности причинения смерти. Еще Н. С. Таганцев исходил из того, что принцип сохранения жизни независимо от права на ее неприкосновенность представляется весьма неустойчивым, а последовательное проведение его – даже невозможным. Автор отмечал, что «трудно отыскать твердые основания для наказуемости убийства по согласию, особенно по просьбе или по требованию убитого. Но если в каких-либо случаях признавать наказуемым убийство по согласию, то это согласие должно влиять на уменьшение ответственности»[264].
В Уголовном уложении 1903 г. содержалась ст. 445, предусматривавшая «особое постановление об уменьшении ответственности за убийство, учиненное по настоянию убитого и из сострадания к нему».
Это нормативное предписание получило дальнейшее развитие в УК РСФСР 1922 г. В частности, в примечании к ст. 143 отмечалось, что убийство, совершенное по настоянию убитого и из сострадания к нему, не карается. Эта новелла УК РСФСР 1922 г. в теории уголовного права воспринималась и продолжает восприниматься неоднозначно.
По мнению А. А. Пионтковского, «практика применения нормы ст. 143 УК РСФСР показала ее вредность»[265]. И. И. Карпец, напротив, считал ошибочным ее исключение из уголовного закона. По мнению автора, «посредством исключения примечания к ст. 143 УК РСФСР 1922 г. в законодательстве была допущена крайность – рассматриваемое действие стало рассматриваться как простое убийство, хотя в случае дачи яда врачом из сострадания безнадежному больному по просьбе последнего должна идти речь о смягчающих обстоятельствах»[266].
Заслуживает внимания мнение Г. В. Шведкова, согласно которому в анализируемой норме отразились ложно понимаемые, а не действительные принципы гуманизма. «Подлинное человеколюбие и последовательное выполнение заложенного в законе принципа неприкосновенности личности безоговорочно требуют объявления недопустимым, преступным любого случая противоправного лишения жизни другого человека, независимо от того, какими мотивами при этом руководствовался виновный» .
Стоит заметить, что в одном из проектов Уголовного кодекса РФ 1996 г. предлагалась редакция ст. 106, призванная регламентировать уголовную ответственность за лишение жизни по волеизъявлению потерпевшего. Но законопроект не встретил одобрения.
В настоящее время наука серьезно заинтересовалась религиозными, философскими, психологическими и медицинскими аспектами эвтаназии. В такой ситуации велика опасность «утонуть» в прозаических рассуждениях о гуманности и законности.
Во избежание этого мы предлагаем обозначить следующие основные проблемы уголовно-правовой оценки причинения смерти с согласия жертвы:
– регламентация уголовной ответственности за эвтаназию;
– целесообразность дифференциации уголовной ответственности за убийство по просьбе или с согласия пострадавшего;
– определение допустимых способов уголовно-правовой оценки волеизъявления потерпевшего на причинение смерти.
Понятие «эвтаназия», получившее широкое распространение в отечественной и зарубежной науке, так же не однозначно, как и написание этого термина. Так, Большая Медицинская Энциклопедия (1986) дает[267] написание «этаназия», в литературе можно также встретить варианты «эфтаназия», «эутаназия». Термин «euthanasia» происходит от греческих слов: eu – хорошо и thanatos – смерть. Впервые этот термин был предложен в XVI в. английским философом Ф. Бэконом и обозначал легкую, безболезненную смерть, которая не сопровождается длительной тяжелой агонией, и не вызывает физических и моральных мучений для умирающего человека и его близких.
Эвтаназия получила широкое распространение в фашистской Германии при уничтожении «неполноценных людей»: инвалидов и престарелых. В 60-е годы XX в. проблема эвтаназии вновь была поднята, но уже в принципиально новом, гуманном аспекте. В настоящее время различают пассивную и активную эвтаназию.
Пассивная эвтаназия (так называемый «метод отложенного шприца») заключается в прекращении оказания направленной на продление жизни медицинской помощи, что ускоряет наступление естественной смерти.
Под активной эвтаназией («метод наполненного шприца») понимают введение умирающему каких-либо лекарственных или иных средств либо другие действия, влекущие за собой быстрое и безболезненное наступление смерти.
Выделяются следующие формы активной эвтаназии:
1) Убийство из милосердия – например, врач вводит безнадежному больному сверхдозу обезболивающего препарата, в результате чего наступает желанный смертельный исход.