2) Самоубийство, ассистируемое врачом – происходит, когда врач только помогает неизлечимо больному человеку покончить с жизнью.
3) Собственно активная эвтаназия – может происходить и без помощи врача. Пациент сам включает устройство, которое приводит его к быстрой и безболезненной смерти, как бы сам накладывает на себя руки[268].
Оставляя за рамками работы анализ этических проблем, остановимся лишь на уголовно-правовой оценке активной и пассивной эвтаназии.
Не вызывает сомнений то обстоятельство, что лицо, осуществляющее активную эвтаназию, подлежит уголовной ответственности за убийство. Это утверждение вытекает из анализа ст. 45 Основ законодательства РФ Об охране здоровья граждан 1993 г., в которой законодатель предусмотрел категорический запрет на удовлетворение просьбы больного об ускорении его смерти «какими-либо действиями или средствами, в том числе прекращением искусственных мер по поддержанию жизни».
Более спорной видится оценка случаев пассивной эвтаназии. Помимо упомянутой ст. 45, указывающей на ее запрет без учета обстоятельств и характера проведения, в Основах законодательства РФ Об охране здоровья граждан имеется ст. 33 «Отказ от медицинского вмешательства». Данная норма предусматривает, что гражданин или его законный представитель имеет право отказаться от медицинского вмешательства или потребовать его прекращения, независимо от этапа его проведения. При этом больному в доступной форме должны быть изложены все последствия отказа от лечения, что оформляется соответствующей записью в медицинском документе и подписывается пациентом (в случае медицинского вмешательства в отношении лица, не достигшего 15 лет или невменяемого – законным представителем) и лечащим врачом. Налицо коллизия норм, когда одна из них категорически запрещает любой вид эвтаназии, а другая – допускает ее пассивную форму.
О возможности легального использования последней говорит то обстоятельство, что вынужденное бездействие врача вследствие отказа больного от медицинского вмешательства, обладает двумя непременными признаками пассивной эвтаназии:
– неоказание медицинской помощи по жизнеобеспечению или прекращение искусственных мер по поддержанию жизни;
– наличие просьбы самого больного не оказывать ему помощь (естественно, после информирования врачом в доступной форме о возможных последствиях отказа от медицинского вмешательства).
Важно отметить, что такая форма эвтаназии широко распространена в нашей стране и за рубежом. По данным Ю. А. Дмитриева и Е. В. Шленевой, в России насчитывается 20—30 тыс. случаев эвтаназии в год[269]. Для сравнения: по данным Американской медицинской ассоциации, в больницах США ежедневно умирает 6 тыс. человек, большая часть которых уходит из жизни в результате пассивной эвтаназии. Обращает на себя внимание тот факт, что решение о прекращении медицинского вмешательства принимает врач вместе с семьей пациента, в то время как общепринятым обязательным условием эвтаназии является информированное добровольное решение самого больного[270].
В настоящее время в России практически в каждом лечебном заведении разработана специальная форма расписки с указанием, о каких конкретно последствиях проинформирован больной[271]. Данная практика базируется на положениях ст. 33 «Отказ от медицинского вмешательства» и ст. 30 «Права пациента» Основ законодательства РФ Об охране здоровья граждан 1993 г. Указанный нормативный акт, в свою очередь, находится в полном соответствии с международно-правовыми нормами.
В целом изложенные выше обстоятельства свидетельствуют о правовой допустимости пассивной эвтаназии как средства избавления больного от страданий по его просьбе и только в терминальной стадии заболевания.
Отечественное законодательство и нормы международного права направлены против активной эвтаназии, но и здесь нет однозначного подхода к ее уголовно-правовой оценке.
Несмотря на то, что среди ученых, практиков и обывателей преобладает мнение о необходимости смягчения ответственности за убийство тяжело больного лица по его просьбе[272], практические работники вынуждены давать такому действию принципиально иную оценку.
Так, в соответствии с п. 7 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 27 января 1999 г «О судебной практике по делам об убийстве», по п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ (убийство лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии) надлежит квалифицировать умышленное причинение смерти потерпевшему, неспособному в силу физического или психического состояния защитить себя, оказать активное сопротивление виновному, когда последний, совершая убийство, сознает это обстоятельство. К лицам, находящимся в беспомощном состоянии, могут быть отнесены, в частности, тяжелобольные и престарелые, малолетние дети, лица, страдающие психическими расстройствами, лишающими их способности правильно воспринимать происходящее[273].
Позиция Пленума ВС РФ очевидна: умышленное причинение смерти тяжело больному, прикованному к постели лицу оценивается как квалифицированный состав убийства (п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ). При этом мотивы совершенного преступления не влияют на квалификацию. Со справедливостью такой оценки сложно согласиться.
Необходим более дифференцированный подход законодателя к проблеме убийства лица по его просьбе. Очевидно, что типовая степень общественной опасности активной эвтаназии позволяет рассматривать просьбу больного в качестве возможного критерия для выделения привилегированного состава убийства.
В этой связи мы предлагаем предусмотреть в УК РФ ст. 1061 «Убийство по волеизъявлению потерпевшего» следующего содержания: «Убийство по просьбе или с согласия потерпевшего, – наказывается лишением свободы на срок до пяти лет».
Закрепление соответствующей нормы в УК РФ позволит разрешить ряд противоречий, возникающих при оценке убийства по волеизъявлению потерпевшего; отпадет необходимость рассматривать убийство тяжело больного как преступление, совершенное при отягчающих обстоятельствах. Возникнет конкуренция квалифицированного и привилегированного составов, и предпочтение будет отдаваться последнему.
Кроме того, закрепление предполагаемой новеллы в УК РФ явится важным шагом на пути законодательного закрепления согласия пострадавшего как обстоятельства, исключающего преступность деяния: установление уголовно-правового запрета на убийство с согласия жертвы легально определит границы правомерности причинения вреда по просьбе или с согласия пострадавшего.
В науке существуют и иные позиции относительно правовой оценки эвтаназии. В частности, М. Н. Малеина, Ю. А. Дмитриев, Е. В. Шленева, Ф. Фут выступают за ее легализацию[274]. Другие ученые предлагают дифференцировать уголовную ответственность за убийство, но при этом в качестве дифференцирующего обстоятельства называют мотив сострадания, а не волеизъявление потерпевшего[275].
Интересную позицию занимает А. В. Сумачев. Он не приемлет законодательный подход к учету согласия жертвы и предлагает организационно-применительный путь решения этой проблемы. Поддерживая тезис о необходимости смягчения ответственности за лишение человека жизни с его согласия, автор отмечает, что его выделение «в самостоятельный состав преступления нецелесообразно по ряду причин. Во-первых, Особенная часть УК в большей степени ориентирована на обычных граждан, тогда как многие положения Общей части существуют для профессионалов-юристов. Во-вторых, отражение убийства по согласию в Особенной части УК, предусматривающей значительное смягчение наказания в сравнении с простым убийством, может спровоцировать граждан (врачей, наследников и т. п.) на соответствующие действия. В-третьих, согласие человека на причинение ему смерти со стороны третьих лиц в принципе не утрачивает своего уголовно-правового значения. Такое согласие обязательно будет учитываться судьей при назначении наказания виновному в качестве “исключительного обстоятельства” в порядке ст. 64 УК РФ»[276].
Вступая с автором в своеобразную дискуссию, считаем необходимым отметить несостоятельность некоторых его доводов.
Во-первых, если понимать под провокацией «умышленные односторонние действия лица, направленные на вовлечение в совершение преступления провоцируемого с целью изобличения последнего в содеянном»[277], трудно согласиться с утверждением, что Уголовный кодекс «провоцирует» наследников и врачей на совершение преступления. Особенно если учитывать, что убийство обусловливается добровольным, конкретным, истинным и предварительным согласием потерпевшего.
Во-вторых, учет волеизъявления жертвы при назначении наказания виновному в качестве «исключительного обстоятельства» в порядке ст. 64 УК РФ не позволит в полной мере оценить характер и степень общественной опасности деяния и личности виновного.
Приведем пример: убийство из сострадания тяжело больного по его просьбе будет квалифицироваться по ч. 2 ст. 105 УК РФ. Если же под влиянием уговоров здоровый человек соглашается быть убитым, действия виновного квалифицируются по ч. 1 ст. 105, где предусмотрена значительно более мягкая санкция.
В целом можно заключить, что согласие лица на причинение смерти в российском законодательстве не исключает уголовную ответственность и деяние квалифицируется как убийство. Вместе с тем, в отечественном праве отсутствуют четкие юридические правила оценки волеизъявления жертвы на причинение смерти. Единственно допустимым средством учета общественной опасности деяния и личности виновного при убийстве с согласия жертвы является институт обстоятельств, смягчающих наказание (ст. 61 УК РФ), а также правила назначения более мягкого наказания, чем предусмотрено за данное преступление (ст. 64 УК РФ). Однако анализ типовой степени общественной опасности деяния и личности виновного дают основания для дифференциации уголовной ответственности путем построения привилегированного состава убийства по волеизъявлению жертвы.