Частный детектив. Выпуск 1 — страница 38 из 78

Перевод А. ЧЕРНЕР

Джон КаррЧЕЛОВЕК-ПРИЗРАК

Об авторе

Джон Диксон Карр родился в Пенсильвании (США) в 1906 году, в семье выходцев из Шотландии. Его отец, юрист по профессии, был членом палаты представителей конгресса США. В возрасте 21 года будущий писатель уехал учиться в Париж, но, по его собственному признанию, занимался там всем, чем угодно, кроме учебы. В 1931 году он женился на англичанке и переехал в Англию. Тогда же Дж. Диксон Карр начал писать детективные рассказы и повести, в центре которых чаще всего стоит “загадка запертой комнаты”. Под псевдонимом “Картер Диксон” и под своим собственным именем автор создал около 90 повестей и рассказов, в которых выведены образы талантливых сыщиков–любителей — сэра Генри Мерривейла и доктора Гидеона Фелла. Доктор Фелл, действующий в романе “Человек–призрак”, впервые опубликованном в 1935 году, — типичный “средний англичанин”, сродни патеру Брауну у К. Г. Честертона или мисс Марпл у А. Кристи.

Широкую известность Дж. Диксон Карр приобрел как биограф Артура Конан Дойла, с сыном которого, Адрианом, одно время работал в соавторстве.

ГРОБ ПЕРВЫЙЗАГАДКА КАБИНЕТА УЧЕНОГО

Глава 1УГРОЗА

Для убийства профессора Гримо, а позже — равно невероятного преступления на Калиостро–стрит, подойдут самые фантастические определения. И для этого есть все основания. Те из друзей доктора Фелла, кто любит загадочные ситуации, не смогут найти в своих записных книжках более жуткой истории. Итак, дано: совершены два убийства, причем таким образом, что убийца должен быть не только невидимкой, но еще и легче воздуха. Согласно показаниям свидетелей, этот убийца расправился со своей первой жертвой и буквально испарился. Затем он совершил второе убийство посереди пустынной улицы, в обоих концах которой находились прохожие, но ни одна живая душа не видела его, а на снегу не осталось отпечатков его ног.

Естественно, старший полицейский офицер Хедли никогда не верил в колдовство или привидения. И он был прав — не считая тех чудес, которые в нужный момент получали вполне земное объяснение. Но кое–кто уже начинал задумываться: а не является ли таинственная фигура, участвующая в этом деле, призраком, бесплотной оболочкой? Им начинало казаться, что если снять с него шляпу, черное палы о и детскую карнавальную маску, то под ними ничего не окажется, как у Человека–невидимки из знаменитого романа Герберта Уэллса.

Выше было использовано выражение “согласно показаниям свидетелей”. Нам следует быть очень осторожными в отношении этих показаний, особенно, если они получены не из первых уст. И в этом деле читатель в самом начале должен быть поставлен в известность, на чьи показания он может абсолютно положиться, дабы избежать ненужных заблуждений Так сказать, должно быть заранее известно, что кто–то говорит правду — иначе не будет настоящей тайны, да и самой повести.

Таким образом, необходимо сообщить, что мистер Стюарт Миллз, секретарь профессора Гримо, не лгал, ничего не убавил и не прибавил от себя, а описал все события именно так, как он их видел. Также необходимо отметить, что трое независимых друг от друга свидетелей на Калиостро–стрит (господа Шорт, Блэквин и полицейский констебль Уизерс) говорят чистую правду.

В силу этих обстоятельств одно из событий, предшествовавших преступлению, должно быть освещено более подробно. Это была завязка, толчок ко всем последующим событиям. Мы пересказываем его по запискам доктора Фелла так, как мистер Стюарт Миллз описывал его самому доктору и старшему полицейскому инспектору Хедли.

Это случилось за три дня до убийства, в среду вечером, шестого февраля 193… года, в отдельном кабинете “Уорвикской таверны” на Мьюзеум–стрит. Доктор Шарль Берне Гримо жил в Англии около тридцати лет и говорил по–английски без акцента. За исключением живой жестикуляции, когда он бывал возбужден, и привычки носить старомодную черную шляпу и черный галстук на резинке, доктор казался большим англичанином, чем его друзья. Никому не было известно о годах его молодости. Он был состоятельным человеком, но продолжал преподавать, выступать с лекциями и писать статьи. Но последним он занимался мало, а кроме того, исправлял какую–то общественную должность в Британском музее, которая открывала ему доступ к тому, что он называл “манускриптами по прикладной магии”. “Прикладная магия” была его страстным увлечением, и па ней он создал себе научный капитал: любая чертовщина — от вампиров до “черной мессы” — вызывала его живейший интерес. Но в итоге, за все свои труды в этой области он получил пулю в грудь.

Он был рассудительным человеком. Сверлящий взгляд, манера говорить быстро и таким образом, что слова, казалось, сами, без участия губ, выскакивали из горла, смех сквозь зубы. Среднего роста, с мощным торсом, физически очень сильный. Все в округе Музея знали его черную бороду, чечевицы пенсне, прямую спину и семенящую походку.

Профессор жил в массивном старом доме на западной стороне Рассел–сквер. Вместе с ним проживали его дочь Розетта, экономка мадам Дюмон, секретарь Стюарт Миллз и разорившийся экс–учитель по фамилии Дрэймен, которого Гримо держал в качестве помощника в своей библиотеке.

Но настоящей компанией Шарля Гримо были члены своеобразного клуба, учрежденного в “Уорвикской таверне” на Мьюзеум–стрит. Друзья собирались четыре–пять раз в неделю в отдельном кабинете, зарезервированном специально для них. Хотя кабинет и не являлся официально отдельным, случайные посетители не осмеливались заходить в него, если только не были специально приглашены. Завсегдатаями клуба были: шумный и лысый коротышка Петтис, знаток историй о привидениях, Мэнгэн, газетчик, и Барнэби, художник. Руководителем и душой компании был профессор Гримо.

Почти каждый вечер (кроме субботы и воскресенья) Гримо отправлялся в “Уорвикскую таверну” в сопровождении Стюарта Миллза. Там с кружкой горячего грога в руке он садился в свое любимое кресло, чтобы уже весь вечер не вставать из него. По словам Миллза, споры часто бывали жаркими, хотя никто, кроме Петтиса и Барнэби, никогда не давал бой профессору всерьез. Несмотря на всю свою интеллигентность, он был страстной натурой. Обычно они просто слушали его неисчерпаемые истории о колдовстве — настоящем или поддельном, когда простаков дурачат мистификациями. Сам он по–детски обожал запутанные истории и, поведав очередное предание о средневековом колдовстве, в резюме кратко разоблачал его тайны, как автор детективного романа. Друзья наслаждались атмосферой таких собраний, напоминающих старомодные вечера в провинциальной гостиной. Это продолжалось вплоть до вечера шестого февраля, когда ужасное предзнаменование ворвалось в их круг неожиданно, как порыв ветра, распахивающего дверь.

— В тот вечер дул порывистый ветер, — рассказывал Миллз, — и обещали снегопад.

Кроме самого Миллза и Гримо, у камина сидели Петтис, Мэнгэн и Барнэби. Профессор Гримо, дымя сигарой и жестикулируя, излагал легенду о вампирах.

— Откровенно говоря, — сказал Петтис, — меня удивляет ваше отношение к этому вопросу. Сейчас я читаю книгу историй о привидениях, которых на самом деле, разумеется, не было. Тем не менее, я сам верю в привидения. А вы, специалист по всем этим загадочным явлениям, не верите ни одному из фактов, о которых сами же нам рассказываете… Это все равно как если бы издатель “Британской Энциклопедии” написал в предисловии, что не ручается за достоверность статей.

— А почему бы и нет? — сказал Гримо, как обычно почти не разжимая губ и не отводя взгляда от огня в камине.

— Я — человек, который знает слишком много, — продолжил он после паузы. — И потом, нигде не сказано, что настоятель храма должен быть истово верующим. Впрочем, все это не важно. Я занимаюсь этими вещами только для того, чтобы в итоге популярно объяснить всем, как возникают суеверия и легенды. Например, вампиры. Предание, о котором я говорил, пришло из Венгрии, где возникло между 1730 и 1735 годами. Но вот вопрос: каким образом венгры получили доказательства, что мертвецы могут вставать из гробов и появляться среди людей?

— Так, значит, доказательства были? — спросил Барнэби.

Гримо самодовольно выпятил грудь.

— Они эксгумировали на кладбищах трупы и видели, что некоторые покойники оказывались перевернутыми и скрюченными, а на лицах и руках были кровь и ссадины. Это и послужило для них доказательством….. Но если мы вспомним, что как раз в это время в Венгрии разразилась эпидемия чумы… Подумайте о тех беднягах, которых похоронили заживо, решив, что они скончались. Представьте, как они бились в гробах, прежде чем умереть по–настоящему. Вот так, джентльмены. Именно это я и имею в виду, когда говорю о корнях суеверий. И это представляет для меня главный интерес.

— И для меня, — раздался чужой голос, — это представляет большой интерес.

Миллз рассказывал, что не услышал тогда, как вошел этот человек в комнату, хотя ему и почудилось движение воздуха от открывающейся двери. Вероятно, все были главным образом поражены именно вторжением постороннего в их компанию, куда практически не допускались чужие, и никто никогда не встревал в их разговоры. Или же их удивил голос того человека, низкий и хриплый, с иностранным акцентом и оттенком торжества, явно звучащим в нем. Как бы то ни было, от неожиданности все просто онемели.

— В нем не было ничего примечательного, — рассказывает Миллз. — Он стоял в стороне от света пламени, в поношенном черном пальто с поднятым воротником, в низко надвинутой шляпе с опущенными полями. А ту небольшую часть лица, которую они могли бы видеть, он прикрывал рукой в перчатке.

Кроме того, что он был худым и длинным, Миллз ничего не мог сообщить. Но в голосе незнакомца, в его манере держаться, в жестах было что–то неуловимо знакомые.

Он снова заговорил. И его речь звучала так, словно он пародировал профессора Гримо.

— Вы должны извинить меня, джентльмены, — сказал он, и торжество в его голосе росло, — за вторжение в ваше общество. Но я хотел бы задать знаменитому профессору один вопрос.

— Никто и не думал возражать ему, — рассказывает Миллз. — Мы все внимательно слушали, словно завороженные. Даже Гримо, продолжая неподвижно сидеть с сигарой во рту, был весь внимание. Он только коротко произнес: “Ну?”.

— Вы не верите, — продолжал незнакомец, убрав руку от подбородка и подняв указательный палец, — что человек может восстать из гроба, что он может невидимым проникать повсюду, что четыре стены для него — ничто? А главное, что он опасен, как всякое исчадье ада?

— Я не верю, — резко ответил Гримо, — а вы?

— А я сделал это! Но это еще не все! У меня есть брат, который может еще больше, нежели я, и он очень опасен для вас, профессор. Мне не нужна ваша жизнь. Но он разыскивает вас!

Присутствующие постепенно начали приходить в себя. Молодой Мэнгэн, бывший футболист, вскочил с кресла, а коротышка Петтис нервно заерзал.

— Послушайте, Гримо, — сказал Петтис, — этот тип явно ненормальный. Может быть… — он сделал движение в сторону колокольчика, но незнакомец вмешался:

— Взгляните на профессора Гримо, — сказал он, — прежде чем вы решитесь звать людей.

Гримо взирал на пришельца с нескрываемым ужасом.

— Нет, нет! — воскликнул он. — Оставьте его. Пусть расскажет о своем брате й о гробах…

— О трех гробах, — добавил незнакомец.

— О трех гробах, — согласился Гримо, — если вам так угодно. Сколько вам угодно, ради бога! Теперь, вероятно, вы представитесь нам?

Левой рукой неизвестный вынул из кармана пальто и бросил на стол замусоленную визитную карточку. Вид этой обыкновенной визитки каким–то образом вернул всех к действительности, и дело, казалось, готово было обернуться шуткой, а сам странный посетитель — в чудака–артиста, потому что Миллз взял карточку и громко прочитал: “Пьер Флей, иллюзионист”. В одном из углов было напечатано: “2В, Калиостро–стрит”, а в другом — нацарапано от руки: “Или Академический театр”. Гримо рассмеялся. Петтис выругался и позвонил в колокольчик официанту.

— Итак, — сказал значительно профессор, постучав указательным пальцем по карточке. — я не сомневался, что этим все и закончится. Вы — фигляр, не так ли?

— Разве в карточке написано так?

— Ах, простите, если я понизил ваш профессиональный статус, — продолжал Гримо. — Не соблаговолите ли продемонстрировать нам один из ваших фокусов?

— С удовольствием, — неожиданно согласился Флей. Его движете было таким быстрым, что никто не успел среагировать. Это было похоже на нападение. Он наклонился к Гримо через стол и руками в перчатках опустил воротник своего пальто. И прежде, чем кто–либо из сидевших вокруг смог увидеть его лицо, он вновь поднял воротник. Миллзу показалось, что он заметил ухмылку. Гримо, казалось, остался невозмутимым, но его нижняя челюсть слегка отвисла, а лицо заметно побледнело. Он машинально продолжал постукивать пальцем по визитке.

— А теперь, прежде чем уйти, — произнес Флей, — я задам знаменитому профессору последний вопрос. В один из ближайших вечеров кое–кто собирается к вам. Я тоже в опасности, когда появляется мой брат, но я готов ввять риск на себя. Кто–то, повторяю, придет к вам. Угодно вам, чтобы это был я — или мне прислать моего брата?

— Присылайте своего брата! — зарычал, вскакивая, Гримо. — И будьте прокляты!

Прежде, чем кто–либо успел шевельнуться или что–нибудь произнести, дверь за Флеем захлопнулась. И вместе с этой дверью захлопнулась крышка лабиринта загадок, сопровождающих трагедию, произошедшую в субботу вечером, 9 февраля. В описанный нами вечер, б февраля, человек–призрак уже ступал неслышно по темным, заснеженным улицам Лондона, и три вещих гроба уже маячили на горизонте.

Глава 2ДВЕРЬ

В субботу вечером у камина в библиотеке доктора Фелла, в доме № 1 на Адельфи—Террас, царила веселая дружеская атмосфера. Доктор восседал в своем удобном кресле, поблескивая стеклами пенсне с черным шнурком. У него был праздник. Доктор Фелл вообще любил праздники, а сегодня был двойной повод для торжества. Вопервых, его юные друзья — Тед и Дороти Рэмпол — приехали из Америки. Во–вторых, его друг Хедли, старший полицейский офицер из специального отдела уголовной полиции, — вы, вероятно, помните эту фамилию — только что блестяще завершил расследование по делу о бейсуотерском ограблении и теперь пожинал лавры и отдыхал. Тед Рэмпол сидел слева от огня, Хедли — справа, а доктор занимал место посередине, возле чаши с кипящим пуншем. Дамы — миссис Фелл, миссис Хедли и миссис Рэмпол — вели светские беседы наверху, мистер Фелл и мистер Хедли уже начали жаркий спор о чем–то, а Тед Рэмпол расположился в удобном кресле и чувствовал себя совершенно как дома.

Напротив него Хедли, с подстриженными усами и волосами цвета пустынной улицы, не выпуская изо рта трубки, улыбался и подавал время от времени иронические реплики. Доктор Фелл помешивал пунш.

Кажется, они спорили о научных методах в криминалистике, и особенно о применении фотографии. Рэмпол и раньше кое–что слышал об этом. Один из приятелей доктора Фелла, епископ Мэплхэмский, увлек его книгами Гросса, Джезрика и Митчелла. До этого доктор увлекался химией, но, к счастью, все его приборы разбивались еще до начала опытов, так что крыша дома не успевала взлететь на воздух. Единственный ущерб — шторы, сожженные бунзеновской горелкой, в счет не шли. Его занятия фотографией были более успешными. Он купил камеру для микросъемки с ахроматической оптикой и завалил весь дом чем–то, напоминающим некачественные рентгеновские снимки язвы желудка, а теперь объявил, что усовершенствовал метод доктора Гросса по расшифровке записей на сгоревшей бумаге.

— Я гроша ломаного не дам за то, что говорит Гросс! — возразил Хедли. — В большинстве случаев буквы на сгоревшей бумаге вообще не проявляются.

Рэмпол вежливо кашлянул.

— Кстати, — сказал он, — говорят ли вам что–нибудь слова “три гроба”?

Как и рассчитывал Рэмпол — возникла пауза. Хедли подозрительно взглянул на него. Доктор Фелл бросил вопросительный взгляд (ему сначала показалось, что речь идет о названии заведения или марке сигарет), потом в глазах его мелькнула догадка.

— Мы сдаемся, — сказал он. — Или же… вы и в самом деле имеете в виду?.. Какие гробы?

— Видите ли, — начал Рэмпол, — я бы не назвал это обычной криминальной историей…

Хедли присвистнул.

— …Но это очень странное дело, если только Мэнгэн не сгустил краски. Я достаточно хорошо знаю Бойда Мэнгэна, жившего в доме напротив несколько лет. Он чертовски хороший парень, много поездивший по всему миру и имеющий богатое, как у всех шотландцев, воображение.

Рассказчик сделал паузу, не без удовольствия вспомнив дружелюбного и щедрого Мэнгэна, странно сочетавшего в себе вспыльчивость и флегматичность.

— Как бы там ни было, теперь он в Лондоне, работает в “Ивнинг Бэннер”. Я его случайно встретил сегодня утром в Хеймаркет. Бойд затащил меня в бар и выложил мне всю эту историю.

— Потом, — Рэмпол многозначительно повысил голос, — когда он узнал, что я знаком со знаменитым доктором Феллом…

— Что вы, что вы! — возразил польщенный Фелл.

— Не говорите чепухи! — потребовал Хедли. — Ближе к делу!

— Не перебивайте, Хедли! Это очень интересно, мой юный друг. Прошу вас, продолжайте!

— Итак, оказалось, что Мэнгэн является почитателем писателя и ученого по фамилии Гримо. Кроме того, он влюблен в дочь профессора, это делает его еще большим поклонником старика. Гримо и несколько его друзей имеют привычку собираться в одном заведении неподалеку от Британского музея, там и случилось несколько дней назад происшествие, которое, кажется, напугало Мэнгэна. В то время, когда старик рассказывал им о мертвецах, встающих из могил, или о чем–то не менее приятном, к ним вдруг вошел странный тип, который начал нести чушь о себе и своем брате, что, мол, они могут вставать из могил и летать по воздуху. (На этом месте Хедли издал недовольный звук и ослабил свое внимание, но доктор Фелл продолжал с интересом слушать Рэмпола). На самом деле, все это выглядело так, словно профессору Гримо кто–то угрожает. В конце незнакомец предупредил, что его брат в ближайшее время навестит Гримо. Самым странным, однако, было то, Мэнгэн готов поклясться, что профессор, как ни старался не подать виду, побелел, как мел.

Хедли хмыкнул: “Ну и что? Просто у человека больное старческое воображение”.

— В том–то и дело, — возразил доктор Фелл, — что нет! Я достаточно хорошо знаю Гримо. Послушайте, Хедли, вам это не кажется странным только потому, что вы не знаете Гримо. Гм… Н-да! Продолжайте, юноша! Чем же это закончилось?

— Гримо ничего не ответил. Он быстро обратил все в шутку и дал понять, что их гость не совсем нормален психически. Как только незнакомец удалился, в заведение зашел уличный музыкант и заиграл мелодию “Смелый юноша на воздушной трапеции”. Все они рассмеялись и к ним вернулось ощущение реальности. Гримо сказал: “Ну что ж, друзья, наш оживший мертвец должен быть бесплотным духом, если намерен выпорхнуть из окна моего кабинета”.

На этом они разошлись. Но Мэнгэну было любопытно узнать, кем был их посетитель, этот самый “Пьер Флой”. В надежде раздобыть материал для газетной заметки Мэнгэн на следующий день отправился по указанному в карточке адресу. Театр оказался грошовым и малопочтенным мюзик–холлом в Ист—Энде, где ежевечерне давались представления варьете. Мэнгэну не хотелось сталкиваться с Флеем. Он зашел за кулисы и завел там разговор со швейцаром, тот познакомил его с акробатом, который почему–то назывался “Великим Паяччи”, хотя на самом деле был ирландцем. Он рассказал Мэнгэну все, что знал сам:

— Флей известен в театре как чудак. О нем никто ничего не знает, он ни с кем не разговаривает и сматывается сразу после представления. Но он хороший артист, и это, пожалуй, самое главное. Странно, что его до сих пор не заметил какой–нибудь известный антрепренер. У него потрясающие фокусы, особенно с исчезновением…

Хедли снова недоверчиво хмыкнул.

— Нет, — продолжал Рэмпол, — насколько я понял, это не те бородатые штучки, что мы все знаем. Мэнгэн говорит, что Флей работает без ассистента и что весь его реквизит умещается в ящике размером с гроб. Если вам что–нибудь известно о фокусниках, то вы поймете, насколько это невероятно. Этот человек вообще питает странную тягу к гробам. “Великий Паяччи” однажды спросил у него что–то об этом и услышал такое, что заставило его вздрогнуть. Флей резко повернулся к нему и, зловеще осклабясь, сказал: “Нас троих однажды похоронили заживо. Только одному удалось спастись!”. “Паяччи” спросил: “А как ты спасся?”, и Флей спокойно ответил: “Видишь ли, это был не я. Я был одним из тех двоих, кому не повезло”.

Хедли теперь слушал внимательно.

— Однако — сказал он, — это может оказаться серьезнее чем я думал. Что этот тип — сумасшедший, ясно. Коль у него маниакальный бред — вы сказали, он иностранец? — я должен связаться с министерством внутренних дел. Если же он попытается доставить беспокойство вашему другу…

— Он пытался доставить ему беспокойство? — спросил доктор Фелл.

— Начиная со среды, — ответил Рэмпол, — профессор каждый день получает с утренней почтой какие–то письма. Он рвет их ничего не говоря. Но кто–то уже успел рас–сказагь дочери Гримо о происшествии в таверне, и она начала беспокоиться. И, наконец, со вчерашнего дня Гримо и сам начал странно себя вести.

— Каким образом? — спросил доктор Фелл с заблестевшими от любопытства глазами.

— Он вчера позвонил Мэнгэну и сказал: “Я хочу, чтобы вы пришли ко мне вечером в субботу. Кто–то грозится нанести мне визит”. Естественно, Мэнгэн посоветовал сообщить в полицию, но Гримо пропустил совет мимо ушей Тогда Мэнгэн сказал ему: “Но вы должны это сделать! Этот тип сумасшедший и может быть опасен. Вы не собираетесь принимать никаких мер предосторожности?” — на что профессор ответил: “О да, конечно! Я собираюсь купить картину”.

— Что, что? — переспросил Хедли.

— Картину чтобы повесить ее на стену. Нет, я не шучу Кажется, он купил ее: это был какой–то пейзаж, весьма странный, с изображением деревьев и надгробии, причем картина эта была чертовски тяжелой, понадобилось двое грузчиков, чтобы втащить ее наверх. Я ее не видел знаю лишь, что написал ее один из членов их кружка, криминалист–любитель, художник по фамилии Барнэби. И с помощью этой картины Гримо надеется защитить себя.

Специально для Хедли, который снова взглянул на него с недоверием, Рэмпол подчеркнул последние слова. Оба о и обернулись к доктору Феллу. Доктор кивнул головой не отрывая взгляда от огня. Когда он заговорил, ощущение уюта в комнате сразу исчезло.

— У вас есть адрес дома, юноша? — спросил он лишенным эмоций голосом. — Хорошо. Хедли, вам лучше пойти прогреть машину!

— Да, но послушайте…

— Когда явный псих угрожает нормальному человеку, — сказал Фелл, — это может волновать вас, а может и не волновать. Но когда здоровый человек начинает вести себя, как псих, меня это беспокоит. Может быть, все это пустяки. Но мне это явно не нравится. — Он поднялся с кресла. — Поедем и взглянем на этот дом, даже если мы и опоздали.

На улице дул пронизывающий ветер, снегопад прекратился. Снег лежал белым покрывалом на тротуарах и деревьях вдоль набережной Темзы. На Стрэнде, ярко освещенном и пустынном в этот час, снег уже смешался с грязью. Часы показывали пять минут одиннадцатого, когда они свернули к Олдвичу. Хедли спокойно вел машину. На просьбу доктора Фелла прибавить газу Хедли сначала посмотрел на Рэмпола, а затем обернулся к доктору, сидевшему на заднем сиденье.

— Все это чепуха, — сказал он, — и нас не касается. Кроме того, если у него и был посетитель, то наверняка теперь уже ушел.

— Именно этого я и опасаюсь, — ответил Фелл.

Машина выскочила на Саутхэмптон—Роу. Хедли несколько раз нажал клаксон, словно выражая свое отношение к причудам доктора, но скорость увеличил. Улица в этом месте напоминала плохо освещенный узкий каньон, переходящий в еще более сумрачное ущелье Рассел–сквер. По западной стороне ее тянулось несколько протоптанных в снегу тропинок. Если вы знаете телефонную будку в северном конце Рассел–сквер, то вам, конечно, знаком и дом напротив, даже если вы и не обращали на него внимания. Рэмпол увидел широкий, без украшений, трехэтажный фасад, цоколь которого был сложен из камня, а верх — из красного кирпича. Шесть ступенек вели к большой парадной двери с обитой медью щелью для писем и медной дверной ручкой. Кроме двух зашторенных окон, в которых виднелся свет, весь дом был погружен во тьму. Среди всех домов, окружавших Рассел–сквер, он выглядел как самый обычный дом. Но длилось это не долго.

Окно первого этажа поднялось, распахнулась штора. Какая–то фигура взобралась на подоконник и, оттолкнувшись, прыгнула, перемахнув через огороженный цветник. Прыгавший неудачно приземлился на одну ногу, поскользнулся на снегу и выкатился на проезжую часть, чуть не попав под колеса машины.

Хедли нажал на тормоз. Выскочив пулей из машины, он сграбастал незнакомца прежде, чем тот успел подняться Но Рэмпол в свете фар уже увидел его лицо.

— Мэнгэн! — воскликнул он. — Какого черта!

Мэнгэн был без пальто и шляпы. Его глаза зло сверкали, как осколки льда.

— Кто это? — резко спросил он. — Нет, нет, со мной все в порядке! Да отпустите же меня!

Он освободился от Хедли и начал вытирать руки об одежду.

— А, это ты, Тед! — сказал он. — Послушай, найди кого–нибудь. Или иди посмотри сам. Только скорее! Он нас запер — и наверху раздался выстрел, мы только что слышали! Он запер нас, ты понимаешь?

Позади Мэнгэна Рэмпол заметил в окне силуэт женщины. Хедли перебил бессвязную речь журналиста:

— Успокойтесь! Кто вас запер?

— Он! Флей! Он еще здесь! Мы услышали выстрел, а дверь слишком прочная, не взломать. Ну, скорее же!

Он взбежал по ступенькам на крыльцо, за ним поспешили Хедли и Рэмпол. Никто не ожидал, что входная дверь окажется незапертой, но она открылась сразу, как только Мэнгэн потянул ручку. В просторной прихожей было темно, если не считать тусклого света лампы, стоящей на столе в дальнем конце холла. Там, казалось, кто–то стоял, глядя в их сторону, и Рэмпол не сразу разглядел, что это всего лишь манекен в старинных японских боевых доспехах. Мэнгэн поспешил к двери справа и повернул ключ, вставленный в замок. Дверь распахнулась, и появилась девушка, силуэт которой они видели в окне. Мэнгэн загородил ей дорогу. Сверху раздался громкий гулкий стук.

— Все в порядке, Бойд! — воскликнул Рэмпол, чувствуя, что сердце у него готово выскочить из груди. — Это старший полицейский офицер Хедли, я рассказывал ему о тебе. Что случилось?

Мэнгэн указал на лестницу.

— Скорее! Я присмотрю за Розеттой. Он еще наверху! Он не мог выйти! Ради бога, будьте осторожны!

На втором этаже настойчиво колотили в дверь.

— Доктор Гримо! — послышался чей–то голос. — Доктор Гримо! Отвечайте, вы слышите меня?

У Рэмпола не оставалось времени на размышления… Следом за Хедли он преодолел лестницу, ведущую в просторный холл, обшитый дубовыми панелями. В глубине холла виднелись три занавешенных окна. Мягкий ковер скрадывал звук шагов Справа и слева, друг напротив друга, находились две двери. Дверь слева была открыта, справа — закрыта, и в нее колотил кулаками какой–то человек.

При их приближении человек обернулся. В темном холле единственным источником света была лампа в лестничной нише, установленная в животе большого бронзового Будды. В ее тусклом свете они увидели невысокого бледного человека. Длинные волосы у него на голове были всклокочены — настоящее привидение. Человек смотрел на них сквозь стекла больших очков.

— Бойд! — окликнул он. — Дрэймен! Как, это вы? Кто здесь?

— Полиция! — ответил Хедли и подошел к запертой двери.

Человек едва успел отскочить в сторону.

— Вам не удастся войти, — сказал он, потирая костяшки пальцев. — Дверь заперта изнутри. Кто–то там заперся вместе с Гримо. Там стреляли, но он не отвечает. Где мадам Дюмон? Позовите мадам Дюмон! Этот тип, говорю я вам, все еще там!

Хедли резко повернулся к нему.

— Прекратите дергаться и посмотрите, нет ли где–нибудь щипцов. Ключ вставлен в замок изнутри, мы попробуем повернуть его. Нужны щипцы. У вас они есть?

— Я… Я не знаю, где они могут быть…

Хедли повернулся к Рэмполу:

— Сбегайте вниз, под задним сидением машины — мой ящик с инструментами. Возьмите самые маленькие щипцы и прихватите гаечный ключ потяжелее. Если этот тип вооружен…

Рэмпол обернулся и увидел, что по лестнице, тяжело дыша, карабкается доктор Фелл. Прыгая через ступеньки, Рэмпол помчался за щипцами. Проходя мимо закрытой двери на первом этаже, он услышал истерические всхлипы девушки и успокаивающий голос Мэнгэна. Он нашел щипцы и быстро вернулся.

Хедли, все такой же хладнокровный, осторожно вставил щипцы в замочную скважину. Его сильные пальцы напряглись.

— Там что–то движется, — сказал коротышка.

— Не мешайте и отойдите, — приказал Хедли.

Он надел перчатки, обхватил плечи руками и с разгона ударил в дверь. Дверь отлетела, с треском ударившись о стену. Ярко освещенная комната была пуста, только на полу, на темном ковре кто–то, весь в крови, попытался приподняться на руках, но тут же бессильно повалился на бок и затих.

Глава 3ФАЛЬШИВОЕ ЛИЦО

— Вы оба останетесь в дверях! — приказал Хедли. — А если у вас слабые нервы, то можете отвернуться.

Доктор Фелл ввалился за ним. Рэмпол остался в дверях Профессор Гримо весил немало, но Хедли, не боясь надорваться, приподнял его. Лицо профессора приобрело землистый оттенок, глаза его были закрыты, и он все еще пытался приложить окровавленный носовой платок к огнестрельной ране на груди.

Несмотря на сквозняк, из комнаты не успел выветриться пороховой дым.

— Умер? — спросил доктор Фелл.

— Умирает, — ответил Хедли. — Видите цвет лица? У него пробито легкое.

Хедли обернулся к коротышке в дверях:

— Позвоните в “скорую помощь”, скорее! Шансов никаких, но, может быть, он что–нибудь скажет, прежде чем…

— Да, — сказал доктор Фелл. — Это то, что нас сейчас больше всего интересует, не так ли?

— Это единственное, что мы можем сделать, — холодно ответил Хедли. — Дайте мне подушку с дивана, попытаемся уложить его поудобнее.

Когда голова профессора Гримо опустилась на подушку, Хедли наклонился поближе:

— Доктор Гримо! Доктор Гримо! Вы слышите меня?

Восковые веки вздрогнули. Полузакрытые глаза Гримо были удивленно–беспомощными, как у малого ребенка. Скорее всего, он уже не воспринимал происходящего. Его пенсне свисало на шнурке из кармана халата. Он шевельнул пальцами, словно искал его. Грудь его поднималась и опускалась.

— Я из полиции, доктор Гримо! Кто это сделал? Не пытайтесь говорить, если не можете. Качните головой. Этот человек — Пьер Флей?

В глазах умирающего мелькнул огонек понимания, но тут же погас. Затем Гримо сделал отчетливое отрицательное движение головой.

— Кто же тогда это был?

Гримо напрягся, теряя последние силы. Он заговорил — в первый и последний раз. Его губы произнесли странные слова, о которых речь пойдет позже, и он потерял сознание.

Окно в стене слева было приподнято на несколько дюймов, и от него тянуло холодом. Рэмпол зябко поежился. То, что только что было замечательным человеком, теперь неподвижно лежало на подушках, и лишь по тиканью внутри у него можно было догадаться, что он еще жив. В ярко освещенной уютной комнате было слишком много крови.

— Боже мой, — сказал Рэмпол, — неужели мы ничего не можем сделать?

Хедли сокрушенно кивнул:

— Ничего, кроме того, что я должен приниматься за работу. “Он еще в доме!” Сборище дураков! И я хорош! — Он показал на приоткрытое окно. — Ясно, что этот тип удрал прежде, чем мы вошли в дом. Его уже нет здесь!

Рэмпол осмотрелся по сторонам.

Это была комната площадью примерно 15 на 15 футов со стенами, обшитыми дубовыми панелями и с толстым темным ковром на полу. В стене слева, если смотреть от двери, было окно с коричневыми бархатными гардинами. По обе стороны от окна тянулись книжные полки в несколько рядов с мраморными бюстами наверху. Перед окном стоял массивный письменный стол на резных ножках, на нем слева стояла лампа из цветного стекла и бронзовая пепельница с колбаской пепла от истлевшей сигары. В центре лежала закрытая книга в пергаментном переплете и стоял письменный набор в виде вырезанной из желтого нефрита фигурки буйвола. К столу был придвинут стул с мягким сидением.

Рэмпол перевел взгляд на стену справа от входа. Здесь находился большой камин, также окруженный книжными полками с бюстами. Над камином был прикреплен геральдический щит, а над щитом висели скрещенные рапиры. Мебель — коричневый кожаный диван и такие же кресла — была беспорядочно сдвинута прямо к огню, и на диване виднелась кровь.

И, наконец, прямо напротив входа Рэмпол заметил картину. Среди книжных полок было выгорожено свободное пространство, видимо недавно специально приготовленное для картины, которую Гримо так и не удалось повесить на место. Она лежала изображением вверх па полу, неподалеку от того места, где нашли самого Гримо, и была крест–накрест рассечена каким–то острым предметом. Она была так велика — футов семи в ширину и четырех в высоту, — что Хедли с трудом вытащил ее на свободное место, желая рассмотреть получше.

— Значит, это, — сказал он, — та самая картина, которую он купил, чтобы “защитить себя”? Взгляните, Фелл, вам не кажется, что Гримо такой же ненормальный, как и Флей?

Доктор Фелл близоруко разглядывал окно.

— Как и Флей, — пробормотал он, — который не совершал этого преступления. Послушайте, Хедли, вы не заметили никакого оружия?

— Нет. Здесь не было даже пистолета, — а мы ищем автоматическое оружие большого калибра, — да и ножа, которым разрезали эту мазню, нигде не видно. Взгляните! На мой взгляд — весьма заурядный пейзаж.

Рэмполу он не казался таким уж заурядным. В нем было что–то необычное, словно художник сумел поймать кистью ветер, гнущий ветви изображенных деревьев. Зритель ощущал опустошенность и страх. Это впечатление создавалось общим мрачным тоном картины, в которой зеленое сочеталось с серым и черным, и только верхушки гор на заднем плане были тронуты белым. На переднем плане под изогнутыми ветвями дерева виднелись три надгробия. Надгробия покосились и, казалось, падали от того, что могилы вздымаются, сотрясаемые изнутри. Даже разрезы на полотне не могли рассеять этого впечатления.

На лестнице раздались шаги, и в комнату влетел Бойд Мэнгэн, еще более бледный и испуганный, чем обычно. Казалось, даже его курчавые волосы распрямились. Он бросил взгляд на фигуру, распростертую на полу, и схватился за голову. С Рэмполом они были сверстники, но мешки под глазами делали Мэнгэна лет на десять старше.

— Миллз уже рассказал мне… Его?.. — он кивнул в сторону Гримо.

Хедли пропустил вопрос мимо ушей.

— Вы вызвали “скорую помощь”? — спросил он.

— Сейчас будут. Вокруг нас полно больниц, и никто не знал, в какую позвонить. Я вспомнил о знакомом профессоре, у которого клиника здесь, за углом. Они… — Он отступил в сторону, чтобы впустить двоих санитаров с носилками, и следом за ними — низкорослого, чисто выбритого человека с лысой головой.

— Это — доктор Питерсон, это — полиция, а это — ваш пациент, — сообщил Мэнгэн.

Доктор Питерсон устремился к лежащему.

— Носилки, ребята! — сказал он, осмотрев профессора. — Здесь я уже ничего не могу сделать. Осторожнее!

— Есть ли хоть какой–нибудь шанс? — спросил Хедли.

— Он может протянуть еще пару часов, не больше, а то и нет. Если бы не такое крепкое телосложение, он бы уже умер. — Доктор Питерсон опустил руку в карман. — Вы захотите прислать своего эксперта, не так ли? Вот вам моя карточка. Я сохраню для вас пулю, когда извлеку. Держу пари, что это 38–й калибр[1], стреляли с расстояния около десяти футов. Могу я узнать, что тут произошло?

— Убийство, — ответил Хедли. — Приставьте к нему сиделку, и пусть она, если он заговорит, запишет все слово в слово.

Как только доктор вышел, Хедли нацарапал что–то в блокнот и вручил листок Мэнгэну.

— Как вы себя чувствуете? Прекрасно! Мне нужно, чтобы вы позвонили в полицейский участок на Хантер–стрит и передали им эти указания, пусть они свяжутся со Скотленд—Ярдом. Если они спросят, что случилось, объясните. Эксперт грусть сразу же едет в больницу, а остальные — сюда… Кто это стоит в дверях?

Человек в дверях был тем самым невысоким стройным юношей со взъерошенными рыжими волосами. Рэмпол увидел карие любопытные глаза за толстыми стеклами очков в золоченой оправе и приоткрытый рот, словно тот хотел что–то сказать. Юноша стоял, сложив руки на груди. Его первый испуг прошел и сменился любопытством. Он слегка поклонился и сказал бесцветным голосом:

— Я — Стюарт Миллз, и я являюсь, вернее, был секретарем доктора Гримо. Могу я узнать, куда исчез преступник?

— Предположительно, — ответил Хедли, — он скрылся через окно, пока мы все пребывали, не без вашей помощи, в уверенности, что ему не уйти. А теперь, мистер Миллз…

— Прошу прощения, — возразил Миллз, — но тогда он должен обладать поистине сверхъестественными способностями, если ему это удалось. Вы осмотрели окно?

— Он прав, Хедли, — сказал доктор Фелл. — Посмотрите! Это дело начинает мне не нравиться. Если только он не вышел через дверь…

— Нет, он не выходил, — заявил Миллз. — Я — не единственный тому свидетель, но я видел все от начала до конца.

— Тогда он должен быть легче воздуха, чтобы скрыться через окно. Откройте окно и взгляните вниз. Хотя… Подождите! Сперва лучше обыскать комнату.

В комнате никто не прятался. Наконец Хедли, тяжело дыша, поднял окно. Девственный, нетронутый снег покрывал весь двор под окном. Рэмпол высунулся из окна и посмотрел по сторонам.

Ярко светила луна, и все вокруг было отчетливо видно. До земли — футов пятьдесят, стена сложена из гладкого камня. Окно выходило на задний двор, обнесенный невысокой каменной стеной. Снег был нетронут не только в этом дворе, но и в соседнем. На первом этаже с этой стороны окон не было. Самым ближним слева было окно холла — на расстоянии не меньше тридцати футов. Окно справа находилось почти на таком же расстоянии и принадлежало соседнему дому. Прямо под окном расстилался широкий двор, причем до ближайшего дома по прямой было несколько сот футов. И наконец, над окном поднималась до самой крыши гладкая каменная стена, а покатый край крыши не позволил бы зацепиться за нее пальцами или закрепить веревку.

Однако Хедли, задрав голову вверх, заметил:

— Взгляните! Он мог привязать веревку к дымовой трубе или к чему–то другому и оставить ее висеть — на все время своего визита. Убив Гримо, он вылез из окна, взобрался по веревке на крышу и отвязал веревку и скрылся. На крыше должны остаться следы.

— Да, да! — послышался голос Миллза. — Именно поэтому должен вам сказать, что их там нет!

Хедли обернулся. Миллз закончил изучение камина и улыбался ему, однако взгляд у него был мрачный, а на лбу выступили капельки пота.

— Видите ли, — продолжал он, подняв вверх указательный палец, — насколько я понял, человек в карнавальной маске просто исчез…

— В чем, в чем? — переспросил Хедли.

— В карнавальной маске. Разве я выразился непонятно?

— Нет. Мы ничего не поняли, мистер Миллз. Речь шла о крыше, не так ли?

— На крыше нет никаких следов, — сказал Миллз. — Я повторяю, джентльмены, человек в карнавальной маске исчез, и я отказываюсь что–либо понимать.

— Но почему обязательно — исчез?

— Потому что я лично наблюдал за этой дверью и готов, присягнуть, что отсюда он не выходил. Таким образом, можно заключить, что он — “а” — взобрался по веревке на крышу или — “б” — вылез через дымоход. Тогда мы можем составить простое математическое выражение…

— В самом деле? — иронически заметил Хедли. — И что же?

— В противоположном конце холла, — продолжал Миллз, — находится мой кабинет. Из него есть ход на чердак, а там — люк на крышу. Подняв крышку люка, я увидел, что снег на крыше нетронут, и никаких следов на нем нет.

— Вы сами выходили на крышу? — спросил Хедли.

— Нет. Если бы я попробовал это сделать, то не смог бы на ней удержаться. Честно говоря, я даже не представляю, как это можно сделать даже в сухую погоду.

Доктор Фелл повернул к нему свое сияющее лицо. Казалось, что ему не терпится поскорее заполучить тайну в свои руки, словно новую интересную игрушку.

— А что было дальше, молодой человек? — спросил он. — Я имею в виду, что вы подумали, когда увидели, что ваше математическое выражение никуда не годится?

Миллз снова улыбнулся.

— Это мы еще посмотрим. Я математик, сэр. Оставляю это на ваше усмотрение, джентльмены, но заявляю, что через дверь он не выходил.

— Предположим, что вы рассказываете нам все, как было на самом деле, — сказал Хедли. Он сел за письменный стол и достал записную книжку. — Прекрасно. А теперь мы попытаемся восстановить ход событий. Как давно вы работаете у доктора Гримо?

— Три года и восемь месяцев, — ответил Миллз. Рэмпол заметил, что при появлении записной книжки он стал отвечать кратко.

— Каковы ваши обязанности?

— Частично — работа с корреспонденцией, а также общие секретарские обязанности. В более широком смысле — помощь в подготовке к изданию его новой работы “Происхождение и история суеверий в Центральной Европе”. Совместно с…

— Так, ясно. Сколько человек живет в этом доме?

— Кроме доктора Гримо и меня — четверо.

— Назовите их.

— Так вам нужны их фамилии? Пожалуйста: Розетта Гримо, дочь профессора. Мадам Дюмон, его экономка, Престарелый друг и помощник доктора Гримо мистер Дрэймен. Еще одна служанка, которую зовут Энни, ее фамилию я никогда не слышал.

— Кто из них находился в доме, когда это случилось?

Миллз внимательно рассматривал носки своих ботинок.

— Этого я вам не могу сказать. Я говорю только то, что мне известно. — Он переступил с ноги на ногу. — После обеда, который закончился в 7.30 вечера, доктор Гримо поднялся к себе поработать. По субботней привычке. Он сказал мне, что не хочет, чтобы его беспокоили до одиннадцати, — это тоже его обычное правило. Он сказал, — капельки пота снова выступили на лбу молодого человека, — он сказал, что около половины десятого к нему, возможно, кто–то придет.

— Он не сказал, кто это будет?

— Нет.

Хедли подался вперед.

— Продолжайте, мистер Миллз! Вам не известно, угрожал ли ему кто–нибудь? Вы слышали о том, что случилось в среду вечером?

— Я? Э–э–э… Да, конечно. Честно говоря, я и сам там был, в “Уорвике”. Разве Мэнгэн вам не говорил?

Миллз кратко пересказал то, что было уже известно. Пока он говорил, доктор Фелл отошел в сторону и продолжил изучение комнаты. Больше всего его интересовал камин. Поскольку Рэмпол уже знал, что произошло в “Уорвикской таверне”, он слушал Миллза лишь краем уха, наблюдая за Феллом. Доктор изучал пятна крови на спинке и правом подлокотнике дивана. Еще больше кровавых пятен было на ковре перед камином, хотя их и нелегко было разглядеть на темном фоне. Следы борьбы? Рэмпол обратил внимание, что каминная решетка установлена таким образом, что ее непременно опрокинули бы, если бы возле камина была борьба. Внутри камина едва тлели угли под слоем сгоревшей бумаги.

Доктор Фелл что–то пробормотал себе под нос, потом отступил назад и принялся изучать герб над камином. Герб был выполнен в форме щита, разделенного по горизонтали на три поля: красное, голубое и серебряное; в верхнем помещались черный орел и полумесяц, в нижнем — что–то вроде шахматных ладей. Хотя краски и потемнели от времени, в довольно аскетичном кабинете ученого герб выделялся каким–то особенным, варварским богатством.

Доктор Фелл молча принялся изучать книги на полках слева от камина. Перебирая корешки книг, он что–то пробормотал себе под нос. Затем начал вынимать книгу за книгой и, взглянув на титульный лист, ставил на место. Особенно его заинтересовали самые невзрачные тома из всех, стоящих на полке. Он поднял столько пыли и шума, что стало трудно слушать повествование Миллза. Затем доктор обернулся и показал какие–то книги.

— Послушайте, Хедли! Я не хотел бы вам мешать, но это довольно странно и любопытно. Габриэль Добренци, “Yorick es Eliza levelei”, два тома “Shakspere Minden Mnnkai”, а здесь — чье–то имя… — он замолчал, разглядывая надпись. — Гм! Вам что–нибудь известно об этом, мистер Миллз? Почему–то на этих книгах нет пыли.

Миллз прервал свой рассказ.

— Я… я не знаю. Я думаю, что это из той связки, которую доктор Гримо собирался вынести на чердак. Мистер Дрэймен нашел их среди других книг, которые выносил из кабинета ящиками, чтобы освободить место для картины. Так на чем мы остановились, мистер Хедли? Ах, да! Значит, когда доктор Гримо сказал мне, что ожидает сегодня вечером посетителя, я и не предполагал, что это может быть тот человек из “Уорвика”. Он мне об этом не говорил.

— А что именно он вам сказал?

— Я… Видите ли, я после обеда работал в большой библиотеке внизу. Он попросил меня в половине десятого подняться в свой кабинет, оставить дверь открытой и наблюдать за этой комнатой, на случай, если…

— Если что?

Миллз хмыкнул.

— Он не уточнил.

— Значит, он сказал вам все это, — спросил Хедли, — а вы даже не подозревали, кто может прийти?

— Мне кажется, — вмешался доктор Фелл, — я могу объяснить, что имеет в виду наш юный друг. В нем сейчас происходит внутренняя борьба. Юноша, хотя и не лишен воображения, тем не менее не желает знать больше, чем ему предписывают его обязанности. Правильно, мистер Миллз?

— Я не это имел в виду, сэр, — смутился Миллз. — Мои мотивы не имеют с этим ничего общего. Просто я добросовестно исполняю свои обязанности. Так вот, я поднялся к себе ровно в половине десятого…

— А где находились остальные? — перебил Хедли. — Только не говорите, что не можете сказать с уверенностью, просто скажите, где, по–вашему, они находились?

— Единственное, что мне известно, это то, что мисс Розетта Гримо и Мэнгэн находились в гостиной внизу, играли в карты. Дрэймен говорил мне, что собирается уйти, и я его не видел после обеда.

— А мадам Дюмон?

— Я встретил ее, когда поднимался наверх. Она выходила от профессора: относила ему послеобеденный кофе. Я прошел к себе в кабинет, открыл дверь и пододвинул стол таким образом, чтобы видеть холл. Точно без четверти десять раздался звонок. Через пару минут поднялась мадам Дюмон с подносом для визитных карточек. Она уже собралась стучать в дверь, когда я увидел, как следом за ней по лестнице поднимается высокий мужчина. Она обернулась и тоже увидела его. Потом она произнесла несколько слов, которых я не расслышал, но смысл их был понятен — она спрашивала его, почему он не подождал внизу; и было заметно, что она рассержена. Этот тип не ответил. Он подошел к двери, на ходу опустил воротник пальто, снял с головы лыжную шапочку и сунул ее в карман. Мне показалось, что он засмеялся, а мадам Дюмон воскликнула что–то, отскочив к стене, и поспешила открыть дверь. Доктор Гримо появился на пороге. Его точные слова были; “Какого черта! Что здесь происходит?” Потом он увидел высокого мужчину и сказал: “О боже! Кто вы?”

Голос Миллза, хотя он и пытался сохранить внешнее спокойствие, дрожал.

— Продолжайте, мистер Миллз! Вы разглядели этого человека?

— Да, достаточно хорошо. Когда он появился в лестничном проеме, он взглянул в мою сторону.

— И что же?

— Воротник его пальто был поднят, на голове — вязаная лыжная шапочка. Но, джентльмены, у меня дальнозоркость, и я хорошо рассмотрел его лицо. На нем была надета детская карнавальная маска, вроде как из папье–маше. Мне запомнилось, что она изображала продолговатое гладкое лицо розового цвета, с широко открытым ртом. И, насколько я помню, он не снял ее.

— Вы совершенно правы, — раздался спокойный голос со стороны двери. — Это была карнавальная маска. И, к сожалению, он ее не снял.

Глава 4НЕВОЗМОЖНОЕ

Женщина стояла в дверях, обводя взглядом присутствующих. Рэмпол, сам не зная почему, почувствовал, что это — необыкновенная женщина. В ее внешности, однако, не было ничего необычного, кроме блестящих и очень живых карих глаз. Она была небольшого роста, с крепко сбитой фигурой, на бледном лице выделялись довольно широкие скулы, но у Рэмпола сложилось впечатление, что она, если бы захотела, могла выглядеть красавицей. Одета она была в простое темное платье, украшенное на груди белыми кружевами.

Что же в ней было необычного? Сила, дерзость? Скорее, это была какая–то особенная внутренняя энергия, сродни электрической, которую она распространяла вокруг себя.

Женщина подошла к ним. Рэмпол был убежден, что убийство профессора Гримо нанесло ей удар, от которого ей никогда не оправиться, и она только усилием воли сдерживает себя, чтобы не разрыдаться.

— Я — Эрнестина Дюмон, — сказала она. — Я пришла, чтобы помочь вам найти того мерзавца, который стрелял в Шарля.

Она говорила почти без акцента, но очень глухо и безо всякого выражения.

— Когда я услышала о случившемся, я не смогла сразу подняться наверх. Потом я хотела поехать с ним в больницу, но доктор мне не разрешил. Он сказал, что со мной захотят побеседовать люди из полиции.

Хедли встал.

— Садитесь, пожалуйста. Мы хотели бы поговорить с вами чуть позже. Пока же я попрошу вас внимательно выслушать то, что рассказывает мистер Миллз и, если нужно, дополнить его.

Она зябко поежилась от сквозняка, и доктор Фелл, внимательно наблюдавший за ней, кинулся закрывать окно. Затем женщина бросила взгляд на камин, где под пеплом от сгоревшей бумаги едва теплился огонь. До нее дошли, наконец, слова Хедли, и она кивнула в знак согласия.

— Да, конечно. Он приятный, хотя и бедный молодой человек, и голова у него светлая. Правда, Стюарт? Ты продолжай, пожалуйста, а я послушаю.

Миллз, если и был задет ее тоном, не подал виду. Он только моргнул пару раз, потом картинно воздел руки.

— Если мадам Пифии угодно так думать, — продекламировал он, — я не возражаю. Итак, на чем я остановился?

— Вы говорили о словах доктора Гримо, когда он увидел посетителя: “О боже! Кто вы?” Что было дальше?

— Ах, да! Он не надел пенсне, оно болталось на шнурке, и мне показалось, что он принял маску за настоящее лицо. Но прежде, чем он успел надеть пенсне, незнакомец сделал какое–то быстрое движение рукой и вошел в дверь. Доктор Гримо хотел загородить проход, но не успел, и я услышал смех незнакомца. Когда посетитель вошел, — Миллз сделал паузу, не скрывая своей растерянности, — и это самое странное — мне показалось, что мадам Дюмон, хотя и прижалась к стене, сама закрыла за ним дверь. Я помню ее руку на дверной ручке.

— Мой мальчик! — воскликнула Эрнестина Дюмон. — Что ты хочешь этим сказать? Думай, что ты говоришь, дурачок! Не считаешь ли ты, что я нарочно оставила этого мерзавца наедине с Шарлем? Да он просто захлопнул за собой дверь! Потом он еще повернул ключ в замке.

— Минуточку, мадам… Это правда, Миллз?

— Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Я просто хочу сообщить факты и свои личные впечатления. Я ничего не “имею в виду”. Поправку принимаю: он, как сказала Пифия, повернул ключ в замке.

— И это он считает невинной шуточкой — “Пифия”! — раздраженно вставила мадам Дюмон. — Ничего себе!

Миллз улыбнулся.

— Итак, джентльмены, я могу поверить, что Пифия была возбуждена. Она начала звать Гримо по имени и дергать дверную ручку. Я слышал голоса изнутри, но находился довольно далеко, а дверь, если вы помните, толстая. Секунд на тридцать все затихло — за это время, надо думать, человек снял маску с лица. Потом профессор Гримо крикнул: “Пошла к черту, дура! Я сам управлюсь”.

— Понятно. Не заметили ли вы в голосе испуг или что–нибудь еще?

Секретарь покачал головой.

— Напротив, мне показалось, что он произнес эти слова с облегчением.

— А вы, мадам, подчинились и сразу ушли?

— Да.

— Однако, — заметил Хедли, — это не похоже на обычную шутку: явиться в дом в маске и вести себя таким странным образом. Вам было известно, что вашему хозяину угрожали?

— Я служу у Шарля Гримо более двадцати лет, — ответила женщина спокойно. Слово “хозяин” задело ее, это было видно по глазам. — И я не помню случая, чтобы он не мог где–нибудь управиться сам. Подчиниться? Конечно, я всегда подчинялась ему! Кроме того, вы пока еще не спросили мое мнение, — ее губы растянулись в подобие улыбки, — все это интересно, как сказал бы Шарль, с психологической точки зрения. Вы не спросили у Стюарта, почему ОН подчинился и не поднял шум? Да потому что, по вашему мнению, он просто испугался! Спасибо за внимание. Продолжайте, пожалуйста.

Хедли снова обратился к секретарю:

— Вы помните время, мистер Миллз, когда высокий человек вошел в комнату?

— Было без десяти десять. На моем рабочем столе есть часы.

— А когда вы услышали выстрел?

— Точно в десять минут одиннадцатого.

— Вы хотите сказать, что все это время наблюдали за дверью?

— Да, и очень внимательно, несмотря на то, что Пифия тут говорила о моей робости, я первым оказался у двери, когда раздался выстрел. Дверь все еще была заперта изнутри, как вы, джентльмены, могли убедиться сами — вы подошли вскоре после этого.

— За те двадцать минут, пока они были вдвоем, слышали ли вы голоса, шаги, какие–нибудь другие звуки?

— Один раз мне показалось, что голоса стали громче, и добавился еще один звук, который я мог бы назвать глухим ударом. Но я находился на некотором расстоянии. — его взгляд встретился с холодным взглядом Хедли. На лбу секретаря снова выступили капельки пота.

— Теперь я понимаю, что все это может казаться вздором. Тем не менее, джентльмены, я клянусь, что так оно и было! — неожиданно он вскинул кулак, и голос его прозвучал звонко.

— Все нормально, Стюарт, — спокойно сказала женщина, — я могу подтвердить твои слова.

Хедли был мрачен.

— Нам от этого, я думаю, не легче. Еще один вопрос, мистер Миллз! Можете ли вы подробно описать посетителя?.. Минуточку, мадам! — Он не дал ей раскрыть рта. — Вес в свое время! Итак, мистер Миллз?

— Я могу точно сказать, что на нем было надето длинное черное пальто и вязаная шапочка какого–то коричневатого цвета. Брюки у него были темные. Ботинок я не видел. Его волосы, когда он снял шапку… Это странно! Я теперь точно припоминаю, что его волосы выглядели необычно темными и блестящими, словно вся его голова была сделана из папье–маше!

Хедли, прохаживавшийся взад и вперед по комнате, обернулся к нему так резко, что тот вздрогнул.

— Джентльмены! — воскликнул Миллз. — Вы просили меня рассказать все, что я видел. Именно это я и видел. Это правда!

— Продолжайте! — приказал Хедли.

— Кажется, на нем были перчатки, хотя он и держал руки в карманах, так что я не совсем уверен. Он был высокого роста, на три или четыре дюйма выше доктора Гримо, среднего телосложения. Это все, что я могу с уверенностью сказать.

— Он был похож на того человека, Пьера Флея?

— Пожалуй, да. Так сказать, с одной стороны — похож, а с другой — не похож. Я бы сказал, что он еще выше Флея, и не такой худой, хотя за это я не ручаюсь.

Во время этого допроса Рэмпол краем глаза продолжал наблюдать за доктором Феллом. Доктор в распахнутом пальто и с зажатой под мышкой шляпой бродил по комнате, внимательно изучая ковер. Он наклонялся так низко, что пенсне едва не падало у него с носа. Фелл осмотрел также картину, ряды книг и нефритового буйвола на столе. Он наклонился, чтобы еще раз заглянуть в камин, и вновь поднял голову, чтобы рассмотреть герб. Герб вызывал у него особый интерес — Рэмпол видел это, но одновременно доктор успевал наблюдать за мадам Дюмон. Эго не укрылось и от внимания женщины. Она попыталась проигнорировать это открытие, но нервные жесты выдавали ее. Это было похоже на безмолвную схватку.

— У меня есть к вам и другие вопросы, мистер Миллз, — сказал Хедли, — в частности, о случае в “Уорвикской таверне” и об этой картине… Но они могут подождать, пока мы не выясним все остальное. Вы не сходите вниз и не попросите мисс Гримо и мистера Мэнгэна подняться сюда? А заодно позовите и мистера Дрэймена, если он уже вернулся… Благодарю вас. Одну минуточку! У вас есть вопросы, мистер Фелл?

Доктор покачал головой. Рэмпол заметил, что женщина вздрогнула.

— Ваш друг обязательно должен слоняться взад–вперед? — нервно воскликнула она, и иностранный акцепт в ее речи зазвучал уже сильнее. — Это действует на нервы! Это…

Хедли участливо пояснил:

— Я вас понимаю, мадам, но, к сожалению, это его привычка.

— Да кто вы такой, в конце концов? Вы вошли в мой дом…

— Простите, я должен был сразу представиться. Я — старший полицейский офицер Хедли из управления уголовной полиции. Это — мистер Рэмпол. А это — доктор Фелл, о котором вы, наверное, слышали.

— Да. Кажется, да, — она кивнула, потом хлопнула ладонью по столу. — Пусть так. Но все равно, не могли бы вы отказаться от вашей дурацкой привычки? И потом, мне холодно! Нельзя ли, в конце концов, затопить камин, чтобы немного согреться?

— Не советую этого делать, — сказал доктор Фелл, — во всяком случае до тех пор, пока мы не выясним, что это за бумаги были там сожжены. Там было целое аутодафе.

Эрнестина Дюмон воскликнула, теряя терпение:

— О боже! Почему вы все так глупы? Почему вы сидите здесь? Вам отлично известно, кто это сделал. Это был тот самый Флей, и вы это знаете. Так почему вы не схватите его? Почему вы сидите здесь и задаете идиотские вопросы, когда я говорю вам, что это был он?

В глазах ее мелькнула какая–то азиатская кровожадность, словно она представила, как Флей уже всходит на эшафот.

— Вы знакомы с Флеем? — спросил Хедли.

— Нет, нет! Я никогда его не видела. Я имею в виду, до этого не видела. Но Шарль мне сказал.

— Что он вам сказал?

— Этот Флей — сумасшедший. Шарль никогда не был с ним знаком, но у того была бредовая идея, что он связан с нечистой силой. У него якобы есть брат, который тоже, — она покрутила пальцем у виска, — вы понимаете? Так вот, Шарль сказал мне, что Флей должен прийти к нему сегодня вечером, в половине десятого. Шарль велел мне впустить его. Но когда я выносила из кабинета кофейный поднос около половины десятого, он засмеялся и сказал, что если этот человек до сих пор не пришел, то он уже никогда не придет. Шарль сказал: “Завистливые люди обычно пунктуальны”. Но он ошибся. Звонок зазвонил без четверти десять. Я открыла дверь. На ступеньках стоял человек. Он протянул мне визитную карточку и сказал: “Не передадите ли вы это профессору Гримо? И спросите, не примет ли он меня?”

Хедли облокотился о спинку дивана и внимательно слушал ее.

— А как насчет фальшивого лица–маски? Вам это не показалось странным?

— Я не видела, что это маска. Разве вы не заметили, что в прихожей горит только одна лампа? Позади него горел уличный фонарь, и все, что я могла видеть, — это его силуэт. Он говорил вежливо и протягивал мне карточку, так что в ту минуту я не могла и подумать, что…

— Минуточку! Вы бы узнали этот голос, если бы услышали его еще раз?

— Не знаю… Пожалуй, да… Но он звучал искаженно, его заглушала маска, теперь я это понимаю… Ах, почему здесь такие мужчины? — Она откинулась в кресле, и из глаз ее брызнули слезы. — Я женщина, но я знаю! Если кто–то нанес вам обиду, то вы его выследите и убьете, а потом ваши друзья придут в суд и присягнут, что вы в это время были в другом месте. Но вы не будете надевать размалеванную маску, как старик Дрэймен с детворой в ночь перед Рождеством, вы не будете вручать карточку, как этот выродок, подниматься, убивать человека в его кабинете, а потом скрываться через окно! Это похоже на страшные истории, которые я слышала в детстве… — ее терпение иссякло, и началась истерика. — О боже, Шарль! Бедный, бедный Шарль! — причитала она.

Хедли спокойно ждал. Эрнестина Дюмон быстро взяла себя в руки и вновь стала холодной и отчужденной, как картина, стоящая напротив. Лишь грудь тяжело вздымалась и слышался скрип ногтей о подлокотники кресла.

— Значит, этот человек сказал, — напомнил Хедли, — что, мол, не передадите ли вы карточку? Хорошо. А мистер Мэнгэн и мисс Гримо, насколько я понимаю, находились в это время в гостиной недалеко от входной двери?

— Странно, что вы меня об этом спрашиваете. Интересно, почему? Да, они, кажется, были там, я не обратила внимания.

— Вы не помните — дверь комнаты была открыта или закрыта?

— Не знаю. Но мне кажется, что она была закрыта, иначе в прихожей было бы светлее.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Значит, этот человек дал мне карточку, и я уже хотела сказать: “Входите, пожалуйста, я сейчас узнаю”, когда я вспомнила! Я не рискнула остаться один на один с сумасшедшим и решила подняться и позвать Шарля вниз. Поэтому я сказала ему: “Подождите здесь, я спрошу”, и быстро захлопнула дверь у него перед носом, так что замок защелкнулся, и он не мог зайти. Потом я подошла к лампе и взглянула на карточку. Она до сих пор у меня, и я могу показать ее вам. Она была чистой!

— Чистой?

— На ней ничего не было напечатано или написано. Я пошла наверх, чтобы показать ее Шарлю и попросить его спуститься вниз. Но бедняга Миллз уже рассказал вам, что случилось дальше. Собралась постучать в дверь и услышала, что кто–то поднимается по лестнице за мной. Я обернулась, и это был он, тощий и длинный, прямо за моей спиной! Но я могу поклясться на распятии, что заперла эту дверь внизу! Однако я не испугалась! Нет! Я спросила, что все это значит? И опять же, поймите, я не могла видеть фальшивое лицо, потому что яркий свет лестничного пролета был у него за спиной. Он ответил мне по–французски: “Мадам! Вы не имеете права так обращаться со мной”, потом опустил воротник пальто, снял лыжную шапочку и сунул ее в карман. Я открыла дверь, чтобы позвать Шарля, но Шарль уже стоял на пороге. Только тогда я увидела маску, она была бледно–розовая, почти как настоящее тело. И прежде чем я успела что–нибудь сделать, он заскочил в комнату, захлопнул за собой дверь и повернул ключ в замке.

Она замолчала и перевела дыхание.

— А потом?

Она грустно сказала:

— Я ушла, как велел Шарль, не поднимая шума. Но ушла недалеко: чуть–чуть спустилась по лестнице так, чтобы не терять из виду дверь, и не покидала своего поста до тех пор, пока не услыхала выстрел. Я была там, когда Стюарт кинулся к двери и начал колотить в нее, когда вы все начали подниматься по лестнице. Но уже не могла ничего сделать. Я знала, что там произошло. Почувствовав, что силы оставляют меня, я едва успела дойти до своей комнаты на втором этаже, и мне стало плохо. У женщин это бывает, — губы у нее задрожали, — но Стюарт был прав: никто не выходил из этой комнаты, и господь свидетель, что мы говорим правду. Не знаю, как это чудовище вышло отсюда, но только не через дверь… А сейчас — я прошу, я умоляю вас — разрешите мне уйти. Мне нужно в больницу, к Шарлю…

Глава 5ЗАГАДОЧНЫЕ СЛОВА

Ей ответил доктор Фелл. Он стоял спиной к камину на фоне скрещенных рапир и геральдического щита и в окружении полок со старинными книгами и белыми мраморными бюстами выглядел как барон эпохи феодализма. Его пенсне на носу хищно блеснуло, он откусил кончик сигары и аккуратно бросил его в камин.

— Мадам, — сказал он, — мы не хотим вас задерживать. Я должен вам сказать, что у меня нет никаких сомнений в правдивости вашего рассказа, так же как и в правдивости рассказа мистера Миллза. Прежде чем перейти к главному, я докажу, что верю вам. Мадам, не помните ли вы, во сколько сегодня вечером кончился снегопад.

Мадам Дюмон настороженно взглянула на него. Несомненно, она слыхала о докторе Фелле.

— Какое это имеет значение? По–моему, было полдесятого. Да! Я это помню, потому что когда поднималась к Шарлю с кофе, то выглянула в окно и заметила, что снег больше не идет. Это так важно?

— О да, мадам, это очень важно! Иначе ситуация, с которой мы столкнулись, невозможна лишь наполовину… Вы совершенно правы. Гм! Вы помните, Хедли? Примерно в полдесятого он и кончился. Верно?

— Да, — ответил полицейский. Он с недоверием смотрел на Фелла. — Это было точно в половине десятого. Ну и что?

— А то, что снегопад прекратился не только за сорок минут до того, как незнакомец скрылся из этой комнаты, — продолжал доктор, — но он прекратился за пятнадцать минут до того, как тот пришел в дом. Верно, мадам? Он позвонил в дверь без четверти десять? Хорошо… А теперь, Хедли, вспомните, когда мы подъехали к дому? Вы не заметили, что при входе в дом ни на ступеньках, ни на тротуаре перед крыльцом не было ни одного следа?

Хедли издал приглушенный рык:

— О, ч–ч–черт! Это верно! Весь тротуар был нетронутым. Это… — Он замолчал и повернулся к мадам Дюмон. — Значит, это и есть ваше доказательство того, что вы ей верите? Фелл, вы что, свихнулись? Мы же слышали рассказ о том, как человек позвонил, потом прошел сквозь закрытую дверь, и все это через пятнадцать минут после того, как кончился снегопад, и тем не менее…

Доктор Фелл усмехнулся.

— А чему, собственно, вы удивляетесь? Ведь уже ясно, что он исчез отсюда, не оставив следов. Так неужели вас огорчает известие, что он явился сюда точно так же?

— Я не знаю, — ответил Хедли, — но, черт побери, это так! Сколько я имел дела с убийствами в закрытых комнатах, убийцы всегда входили и выходили по–разному. Если я обнаружу способ, который одинаково хорошо работает в обоих направлениях, это перевернет все мои представления. Значит, вы говорите…

— Послушайте, пожалуйста, — вмешалась мадам Дюмон, бледная от волнения, — я сказала вам чистую правду, свидетель бог!

— И я верю вам, — сказал доктор Фелл, — не обращайте внимания на Хедли. Он вам тоже поверит, когда я ему объясню. Я и не думаю сомневаться в том, что вы нам сказали. Но я очень сомневаюсь в том, что вы собираетесь сказать нам сейчас.

Хедли прищурился:

— Я всегда этого боялся. Я всегда терпеть не мог ваших чертовых парадоксов. Честно говоря, я…

— Продолжайте, пожалуйста, — сказала женщина.

— Кхе–кхе… Благодарю вас. Итак, мадам, сколько времени вы служите экономкой у Гримо? Хотя нет, неправильно. Лучше так: сколько времени вы с ним знакомы?

— Больше двадцати пяти лет, — ответила она. — Когда–то я была больше, чем экономкой…

Взгляд ее опустился на скрещенные пальцы, но когда она вновь подняла его… Глаза ее сверкнули — с таким блеском поджидают в засаде врага, чтобы неожиданно наброситься на него.

— Я расскажу вам, — продолжала она спокойно, — и надеюсь, что вы дадите мне слово сохранить все услышанное в тайне. Это может вызвать ненужные разговоры, не имеющие отношения к данному делу. Речь идет не обо мне, поймите меня. Розетта Гримо — моя дочь. Она родилась здесь, в Англии, и в книгах регистрации иностранцев на Боу–стрит должна сохраниться запись. Но она не знает об этом — никто об этом не знает. Я вас умоляю, сохраните это в тайне!

Блеск в ее глазах погас, голос зазвучал совсем тихо.

— Ну что же, мадам, — сказал доктор Фелл, — я не думаю, чтобы это каким–то образом касалось нас. Мы–то, конечно, никому не скажем…

— Что вы имеете в виду?

— Мадам, — вежливо сказал доктор. — Я не знаком с юной леди, но держу пари, что все эти годы вы беспокоились напрасно. Она, скорее всего, уже знает. Таковы все дети. И она пытается скрыть это от вас. И все от того, что мы привыкли думать, будто до двадцати лет человеку недоступны сильные переживания. Давайте забудем об этом, хорошо? — Он улыбнулся. — Вот что я хотел спросить: где и когда вы познакомились с Гримо? Это произошло до того, как вы приехали в Англию?

Глубоко вздохнув, она ответила:

— Да, в Париже.

— Вы парижанка?

— Что, что? Нет, во всяком случае не по рождению. Я из провинции. Мы познакомились с Шарлем, когда я работала в Париже костюмершей.

Хедли заглянул в свою записную книжку.

— Костюмершей? — переспросил он. — Вы хотите сказать — портнихой?

— Нет, я имею в виду то, что сказала. Я работала в парижской Опере. Вы можете это проверить. И чтобы сберечь ваше время, я скажу, что замужем никогда не была, и моя девичья фамилия — Дюмон.

— А Гримо? — спросил доктор Фелл. — Он откуда родом?

— Кажется, с юга Франции. Но учился в Париже. Все его родные умерли, так что вряд ли это вам что–нибудь даст. Он унаследовал все их деньги.

В ее ответах чувствовалась внутренняя напряженность, не соответствовавшая простоте вопросов. Зато следующие три вопроса доктора Фелла были настолько необычны, что Хедли оторвал глаза от своих записей, а мадам Дюмон недовольно поморщилась.

— Какого вы вероисповедания, мадам?

— Греко–католического, а что?

— Гм… Был ли доктор Гримо когда–нибудь в Соединенных Штатах, есть ли у него там друзья?

— Никогда не был. И, насколько мне известно, друзей у него гам тоже нет.

— Говорят ли вам что–нибудь слова “семь башен”, мадам?

— Нет! — побелев, как мел, воскликнула мадам Дюмон.

Доктор Фелл, закончив раскуривать сигару, рассматривал женщину сквозь клубы дыма. Он отошел от камина, и она инстинктивно вжалась в спинку кресла. Но Фелл всего лишь указал рукой на картину, точнее — на белеющие на горизонте горы.

— Я не интересуюсь тем, что здесь изображено, — продолжал он, — но я спрашиваю: говорил ли профессор Гримо, зачем он купил это? В чем заключается ее сила, ее магические чары? И как он рассчитывал с ее помощью уберечься от пули? Или, может, от дурного глаза? — Словно вспомнив что–то, удивившее его, доктор замолчал. Потом он подошел к картине, поднял ее одной рукой с пола и с любопытством повертел.

— О боже! — сказал Фелл изумленно. — О боже! Вот это да!

— В чем дело? — насторожился Хедли. — Что вы там заметили?

— Нет, нет, ничего! — ответил доктор. — В этом–то все и дело! А как по–вашему, мадам?

— Я думаю, — дрожащим голосом сказала женщина, — что вы — самый странный человек из всех, кого я знала. Я не знаю, что означает эта картина. Шарль мне ничего не говорил, только посмеивался. Почему бы вам не спросить у художника? Его зовут Барнэби, он должен знать. Но вы никогда не делаете то, что нужно. По–моему, это похоже на изображение вымышленной страны. Доктор Фелл кивнул.

— Я боюсь, что вы правы, мадам. Я не думаю, что эта страна существует. И если три человека были похоронены в ней, их будет нелегко найти. Как по–вашему?

— Да прекратите вы, наконец, говорить загадками! — воскликнул Хедли, но тут же заметил, что слова доктора произвели на Эрнестину Дюмон неожиданное впечатление: она вздрогнула, как от удара током, и быстро встала из кресла.

— Я ухожу, — сказала она. — И вы не сможете меня задержать. Вы здесь все сумасшедшие! Вы сидите здесь, а Пьер Флей тем временем скрылся. Почему вы не преследуете его? Почему вы ничего не делаете?

— Потому, мадам, что доктор Гримо сказал, что Пьер Флей не совершал этого преступления, — Фелл выпустил из рук картину, и она со стуком упала на спинку дивана. Вид этой вымышленной страны, да еще с тремя надгробиями посреди скрюченных деревьев неожиданно внушил Рэмполу страх. Он все еще рассматривал картину, когда на лестнице раздались шаги.

Все облегченно вздохнули, увидев простое честное лицо сержанта Беттса, которого Рэмпол помнил по делу об убийстве в лондонском Тауэре. За ним вошли двое с аппаратурой для фотографирования и снятия отпечатков пальцев. Полицейский в форме остановился позади Миллза, Бойда Мэнгэна и девушки, вошедших в комнату.

— Бойд сказал, что вы хотели меня видеть, — сказала девушка сдержанно, — но я уехала со “скорой помощью”. Надеюсь, вы меня поймете. Поспешите туда, тетушка Эрнестина, отец умирает…

Розетта Гримо изо всех сил старалась сохранять спокойствие, но даже по тому, как она снимала перчатки, было заметно, что ей это плохо удается. Рэмпол был удивлен, увидев, что ее волосы, аккуратно уложенные за уши, были густого русого цвета. Лицо ее было довольно крупным, с заметно выступающими скулами, не то чтобы красивое, но привлекательное и живое. Широкий рот, с ярко накрашенными губами, странно контрастировал с продолговатыми карими глазами. Девушка прильнула к Мэнгэну, державшему ее норковую шубку. Она была близка к истерике.

— Да пойдете вы или нет? — воскликнула Розетта Гримо. — Вы что, не понимаете, что он умирает, тетушка Эрнестина?

— Если эти джентльмены отпускают меня, — ответила женщина спокойно, — я пойду.

Между двумя женщинами словно пробежала электрическая искра. Они обменялись быстрыми взглядами. Хедли сохранял молчание, словно присутствуя на очной ставке двоих подозреваемых в Скотленд—Ярде. Потом он сказал:

— Мистер Мэнгэн, не отведете ли вы мисс Гримо в комнату мистера Миллза в конце холла? Благодарю вас, мы сейчас к вам придем. А вы подождите, мистер Миллз!.. Беттс!

— Да, сэр?

— Я хочу поручить вам опасную работу. Мэнгэн не передавал вам, чтобы вы захватили веревки и фонарь? Хорошо. Необходимо чтобы вы поднялись на крышу и исследовали каждый ее дюйм в поисках любых следов, особенно над этой комнатой. Потом спускайтесь во двор за домом и осмотрите его и оба смежных двора тоже. Мистер Миллз поможет вам… Престон! Вы здесь?

Остроносый молодой человек вошел в комнату из холла — это был сержант Престон, чьей специальностью было искать тайники, и который в громком деле с “Очевидцем смерти” обнаружил потайное укрытие в стене.

— Пройдите везде и посмотрите, нет ли тайников. Простучите все стены. Проверьте, не мог ли преступник уйти через дымоход… Вы, ребята, занимайтесь отпечатками пальцев и фотографированием. Каждое пятно крови, прежде чем сфотографировать, отмечайте мелом. Но не трогайте эту сгоревшую бумагу в камине… Констебль! Где, черт побери, констебль?

— Я здесь, сэр!

— Вы позвонили на Боу–стрит насчет человека по имени Пьер Флей?.. Хорошо. Теперь отправляйтесь и привезите его сюда. Если никого нет дома, подождите. Послали кого–нибудь в театр, где он работает?.. Прекрасно! Пока все. По местам!

Он вышел в холл, бормоча себе что–то под нос. Доктор Фелл вышел вслед за ним.

— Послушайте, Хедли, — спросил он на ходу. — Ведь вы идете беседовать с мисс Гримо? Я полагаю, что принесу больше пользы, если останусь здесь и помогу вашим дилетантам фотографировать…

— Если они с вашей помощью испортят пленку, меня повесят, — усмехнувшись ответил Хедли. — Пленка стоит денег, а кроме того, нам нужны доказательства. Давайте поговорим с вами в частном порядке. Что это за чертовщина насчет семи башен и людей, похороненных в стране, которой не существует? Я уже имел дело с вашими мистификациями, но до такой степени — никогда. Давайте–ка лучше сравним наши записи. Что вы…

Он обернулся, потому что Стюарт Миллз взял его за локоть.

— Э–э–э… Прежде чем я поведу вашего сержанта на крышу, — сказал секретарь, — я должен вам сказать, что, если вы хотите побеседовать с мистером Дрэйменом, то он дома.

— Дрэймен? Да, да! Когда он вернулся?

Миллз пожал плечами:

— Насколько я могу предположить, он не возвращался. Он вообще никуда не уходил. Я только что заглянул в его комнату…

— Зачем? — с неожиданным интересом спросил доктор Фелл.

Секретарь часто заморгал.

— Любопытство, сэр. Я застал Дрэймена спящим, и разбудить его будет нелегко — наверное он принял снотворное. Мистер Дрэймен обожает его. Он не наркоман, это просто слабость.

— Самые ненормальные домочадцы из всех, что я видел, — заметил Хедли. — И что дальше?

— А дальше, сэр, внизу находится один из друзей доктора Гримо. Он только что прибыл и хочет видеть вас. Не думаю, что у него что–то срочное, но он — один из тех, кто был в “Уорвике” в среду вечером. Его зовут Петтис, мистер Энтони Петтис.

— Петтис, вы говорите? — переспросил Фелл. — Это тот самый Петтис, что собирает истории о привидениях и пишет всякую чушь? Гм… Хорошо. Какое отношение он имеет ко всему этому делу?

— Я тоже спрашиваю: какое отношение он имеет к делу? — спросил Хедли. — Послушайте, у меня нет сейчас времени с ним беседовать. Возьмите у него, пожалуйста, адрес, скажите, что я сам завтра к нему зайду. Благодарю вас, — он повернулся к Феллу. — А теперь, пожалуйста, продолжайте — насчет семи башен и вымышленной страны.

Доктор Фелл подождал, пока Миллз уведет сержанта Беттса. В доме было тихо, единственное, что нарушало тишину, — звук голосов из комнаты профессора. Желтый свет из ниши на лестнице по–прежнему освещал холл. Фелл, озираясь, подошел к зашторенным окнам и убедился, что все три окна закрыты изнутри. Затем он обратился к Хедли и Рэмполу.

— Я полагаю, что нам необходимо сравнить наши заметки, прежде чем мы пригласим остальных свидетелей. Но ни слова о семи башнях! Единственное, что у нас есть, — это несколько бессвязных слов, произнесенных жертвой, и они могут быть ниточкой к разгадке этой тайны. Я имею в виду то, что пробормотал Гримо перед тем, как потерять сознание. Помните, вы спросили оба: был ли стрелявший в него Пьером Флеем? Он покачал головой. Тогда вы спросили, кто это сделал? Что он ответил? Я хочу, чтобы все по очереди вспомнили, что услышали.

Он взглянул на Рэмпола. Молодой человек задумался. Он запомнил отдельные слова, но стоявшее перед глазами зрелище окровавленной груди профессора Гримо мешало собраться с мыслями.

— Первое, что он сказал, — ответил Рэмпол, — прозвучало как “хор”.

— Чушь! — вмешался Хедли. — Я записал все, что услышал. Первое слово было похоже на “вата”, и пусть меня повесят, если…

— Подождите, не перебивайте, — сказал Фелл. — Продолжайте, Тед!

— В общем, я не поручусь за точность, но дальше я услышал: “не самоубийство” и “не мог использовать веревку”. Потом было что–то вроде “крыша” и “снег”, а потом — “новый год”. Последние его слова я понял как “слишком светло”. Повторяю, за точность я не ручаюсь.

Хедли был снисходителен.

— Вы все перепутали, — сказал он. — Даже если и поняли кое–что правильно. Хотя надо сказать, что мои записи все равно ничего не проясняют. После “вата” он сказал “родник”. Вы правы насчет “веревки”, хотя про “самоубийство” я ничего не слышал. “Снег” и “крыша” услышаны верно, “слишком светло” было потом, затем он сказал “был пистолет”, в самом конце он сказал что–то про “новый год” и — я еле расслышал — еще что–то вроде “не вините бедного…”, и все.

— О боже! — вздохнул доктор Фелл. — Джентльмены! Это невероятно, но, кажется, я могу объяснить, что он сказал. Пусть я и не слышал всего этого, но могу предположить, что вы одинаково далеки от истины.

— Ну, а какова же ваша версия? — спросил Хедли.

Доктор прошелся взад и вперед по холлу.

— Я слышал только первые несколько слов, — сказал он. — И они вполне объяснимы, если только прав я. А все остальное — просто бред…

— Нет, нет, ни в коем случае! — подал голос Хедли, постучав пальцем по своей записной книжке. — Если привести все в порядок и записать все, что мы услышали, а потом сравнить… Вог так. Тогда у нас получится:

а) Ваш вариант:

“Хор. Не самоубийство. Он не мог использовать веревку. Крыша. Снег. Новый год. Слишком светло”.

б) Мой вариант:

“Вата. Родник. Он не мог использовать веревку. Крыша. Снег. Слишком светло. Был пистолет. Не вините бедного…”

— Вот что у нас получилось, — продолжал Хедли. — И, как всегда, Фелл, вы уцепились за самую бессмысленную часть. Я могу объяснить то, что было сказано в конце, но скажите, какого черта умирающий человек будет бормотать о вате и роднике?

Доктор Фелл посмотрел на свою почти истлевшую сигару.

— Гм… Да! Нам следует внести ясность в это дело. Слишком много непонятного. Давайте последовательно все рассмотрим… Во–первых, друзья, что случилось в этой комнате после того, как Гримо был застрелен?

— Откуда я могу знать? Этот же вопрос я могу задать вам. Если здесь нет тайного хода…

— Нет, нет! Я не имею в виду этот фокус с исчезновением. Вы настолько увлечены этой загадкой, что даже не пытаетесь спросить себя: а что еще здесь произошло? Во–первых, давайте выясним очевидные вещи, которым мы можем найти объяснение, и отсюда будем вести дело дальше. Итак, что должно было произойти в этой комнате после того, как профессор Гримо был застрелен? Начнем с этих следов вокруг камина…

— Вы имеете в виду, что преступник поднялся по дымоходу?

— Я абсолютно уверен, что он этого не делал, — раздраженно ответил доктор Фелл. — Этот дымоход настолько тесен, что вы и кулак в него не просунете! Подумайте! Во–первых, тяжелый диван был сдвинут со своего места. На его спинке много крови, словно Гримо упал и сполз с него. Ковер перед камином тоже весь в крови, стул отброшен от камина. Наконец, я обнаружил пятна крови на каминной решетке и даже внутри камина. Они вели к большой куче сожженной бумаги, заполнившей камин.

Теперь подумайте о поведении преданной профессору мадам Дюмон. В комнате ее внимание было приковано к камину. Мадам Дюмон то и дело смотрела на него, и у нее едва не началась истерика, когда она поняла, что меня он тоже интересует. Если вы помните, мадам Дюмон предприняла неуклюжую попытку заставить растопить камин, хотя должна была бы понимать, что нас этим не проведешь. Нет, друзья, там кто–то пытался сжечь какие–то письма или документы, и она хотела убедиться, что все сожжено.

— Значит, ей было об этом известно? — спросил Хедли. — А вы, тем не менее, сказали, что верите ей.

— Да, я верил и верю ее рассказу о посетителе и убийстве. В чем я сомневаюсь — это в сведениях, которые она сообщила нам о себе и о Гримо… Теперь подумайте еще раз о том, что произошло! Таинственный посетитель застрелил Гримо. Гримо, находясь в сознании, не зовет, тем не менее, на помощь, не пытается задержать убийцу, поднять шум или наконец открыть Миллзу, колошматившему в дверь. Он делает что–то другое и с таким усердием, что даже, как заметил доктор, усугубляет свою рану в легком.

А я скажу вам, что он делал! Он знал, что жить ему осталось недолго, и вот–вот в комнату ворвутся люди, а возможно — и полиция. У него было что уничтожать. Вот он и возился у камина, сжигая эти улики. Отсюда и сдвинутый диван, и пятна крови — вам теперь понятно?

Ответом было общее молчание.

— А эта женщина, мадам Дюмон? — наконец спросил Хедли.

— Она, конечно, знала об этом. Это была их общая тайна. И она, конечно же, любила его.

— Если это верно, то значит, он уничтожал что–то чертовски важное, — сказал Хедли. — Как вы догадались? И что это за тайна? Почему вы думаете, что у них вообще была какая–то страшная тайна?

Доктор Фелл пригладил волосы.

— Я едва ли смогу вам это объяснить, — сказал он. — Но кое–что и меня озадачивает. Видите ли, и Гримо, и Дюмон — такие же французы, как мы с вами. Женщина с такими резко очерченными скулами, произносящая “х” как “г”, не может принадлежать к латинской расе. Но это неважно. Они оба — мадьяры. Чтобы было ясно: Гримо родом из Венгрии. Его настоящее имя — Кароль, или Шарль, Гримо—Хорват. У него, вероятно, мать француженка. Он приехал из Трансильвании, которая раньше входила в состав Венгерского королевства, но была аннексирована Румынией после войны 1914–18 годов. В начале нашего века Кароль Гримо—Хорват и два его брата были заключены в тюрьму. Я говорил вам, что у него было двое братьев? Одного мы не знаем, а второй называет себя Пьером Флеем.

Мне неизвестно, какое преступление совершили братья Хорваты, но они были заключены в тюрьму Зибентюрмен[2], на рудники в районе Траджа, в Карпатских горах. Шарль, по–видимому, сбежал. Самая страшная тайна в его жизни теперь не может иметь отношения к тюремному заключению или даже к побегу из тюрьмы — Венгерское королевство разгромлено и больше не существует. Более вероятно, что произошло что–то ужасное между братьями, имеющее отношение к тем трем гробам и погребению заживо, то, что могло иметь для него гибельные последствия при разглашении. Это все, что я могу сейчас сказать. У кого–нибудь из вас есть спички?

Глава 6СЕМЬ БАШЕН

Хедли протянул доктору Феллу коробок спичек и недовольно посмотрел на него.

— Вы шутите, — спросил он, — или это — черная магия?

— Ничего подобного. Я бы не прочь обладать такими способностями. Эти три гроба… Черт побери, Хедли! — воскликнул доктор, схватившись за голову. — Кажется, я догадался!

— Да уж я вижу. Вы знали это все раньше? Как вы узнали? Подождите! — Хедли заглянул в свою записную книжку: “Хор”, “Вата”, “Родник”. Другими словами, вы хотите сказать, что Гримо на самом деле пытался произнести “Хорват” и “рудник”? Тогда все понятно! Если это действительно так, то у нас в руках ключ к разгадке всего остального!

— Насколько я понял, — сказал Фелл, — вы согласны со мной. Благодарю вас. Как вы здесь остроумно заметили, умирающие обычно не говорят о вате и родниках. Если наша версия верна, то все тогда становится на свои места. Он действительно сказал это, Хедли, и я слышал все именно так. Вы спросили его об имени убийцы, не так ли? Был ли это Флей? Нет. Тогда кто это сделал? И он ответил: “Хорват”.

— А это и его подлинное имя.

— Да. Послушайте, — сказал доктор Фелл, — если это прольет бальзам на ваши раны, я скажу вам, что это — не сложная детективная загадка, и у меня не было никаких источников информации за пределами этой комнаты. Сейчас я раскрою их вам, хотя, видит бог, я все время пытался подсказать.

Это было так. Мы услышали от Теда Рэмпола о странном посетителе, угрожавшем Гримо и многозначительно говорившем о людях, которых похоронили заживо. Гримо воспринял его серьезно, он явно знал этого человека и знал, о чем он говорит, потому что после этого он приобретает картину, изображающую три могилы. Когда вы спросили Гримо, кто стрелял в него, он называет фамилию: “Хорват” и говорит что–то о рудниках. Показалось вам странным — слышать это от французского профессора или нет, еще удивительнее было увидеть здесь этот герб над камином, видите: орел, полумесяц и скрещенные рапиры…

— К черту геральдику, — резко отозвался Хедли, — что он означает?

— Это — герб Трансильвании. Бывший герб бывшей страны, едва ли известной в Англии (и во Франции тоже) даже до войны. Итак, венгерское имя, потом венгерский герб. Потом — эти книги, которые я показывал вам. Вы знаете, что это за книги? Это английские книги, переведенные на венгерский язык. Я не смог прочитать их…

— Слава богу!

— …но я смог, по крайней мере, узнать полное собрание сочинений Шекспира, “Письмо Йорика к Элизе” Стерна и “Эссе о человеке” Попа. Это было настолько странно, что я просмотрел их все.

— А что здесь странного? — спросил Рэмпол, — обычные книги, как в любой домашней библиотеке. В вашей, например.

— Конечно. Но представьте, что француз хочет почитать английских авторов. Он прочтет их по–английски или достанет французский перевод. Но едва ли он начнет свое знакомство с английской литературой с перевода на венгерский язык. Другими словами, это не просто венгерские книги, но это и французские книги, по которым француз мог бы практиковаться в своем знании венгерского языка, это — книги английских авторов. Родным языком того, кто был их хозяином, был венгерский! Я просмотрел книги, надеясь обнаружить имя, и когда нашел “Кароль Гримо—Хорват, 1898 год”, нацарапанное на одном форзаце, это все поставило на свои места. Если “Хорват” было его настоящим именем, почему он так долго скрывал это? Вспомните слова: “похороненные заживо” и “рудник”, и вам все станет ясно. Но когда вы спросили, кто стрелял в него, он ответил “Хорват”. Профессор явно говорил не о себе, а о ком–то еще по фамилии Хорват. Когда я подумал об этом, Миллз как раз рассказывал о человеке в таверне по имени Флей. Миллз сказал, что в этом человеке ему что–то показалось очень знакомым, хотя раньше он его никогда не видел, а его речь звучала пародией на профессорскую. Что это может означать? Да только то, что это был его родной брат! Вы помните, речь шла о трех гробах, но Флей упомянул только о двух братьях. Значит, Гримо был третьим братом!

Только я об этом подумал, как вошла мадам Дюмон, славянская внешность которой не оставляла никаких сомнений. Если бы я сразу сказал, что Гримо — выходец из Трансильвании, это бы сузило область нашего расследования. Но к ней нужно было подходить осторожно. Обратите внимание на фигурку буйвола на столе профессора. Это ничего вам не напоминает?

— Во всяком случае не Трансильванию, — ответил Хедли, — это скорее наводит на мысль о Диком Западе — “Буффало—Билл”, краснокожие и прочее… Постойте! Поэтому вы спрашивали у нее, был ли когда–нибудь Гримо в Соединенных Штатах?

Доктор Фелл кивнул:

— Это был вполне невинный вопрос, и она ответила. Я бывал в Венгрии, Хедли. Я, начитавшись о Дракуле, ездил туда в молодые годы. Трансильвания — единственная европейская страна, где выращивают буйволов, — их используют как тягловый скот. Венгрия полна самых разных вероисповеданий, но Трансильвания принадлежит к греко–католической церкви. Я спросил Эрнестину Дюмон о ее вероисповедании, и она подтвердила мои подозрения. И тогда я подбросил ловушку, которая не сработала бы, если Гримо каким–либо законным образом был связан с рудниками. Но я назвал единственную тюрьму в Трансильвании, заключенные которой работают на рудниках, — Зибентюрмен, Семь Башен, даже не упомянув, что речь идет о тюрьме. Это почти добило мадам. Теперь вы, наверно, поймете мое замечание о семи башнях и стране, которой не существует. И ради бога, дайте же мне наконец спички!

— Они у вас в руке, — ответил Хедли, подойдя к доктору и взяв у него сигару. — Ну что ж, это звучит вполне правдоподобно. Ваша ловушка насчет тюрьмы сработала. Но предположение о том, что три человека являются братьями… Честно говоря, считаю это самым слабым местом в ваших рассуждениях…

— Допустим. И что из этого?

— Только то, что это решающий момент. Предположим, что Гримо хотел сказать не о человеке по фамилии Хорват, стрелявшем в него, а каким–то образом имел в виду самого себя? Тогда убийца может быть кем угодно. Но если все же эти трое братьев — не выдумка, и он хотел об этом нам сообщить, тогда все очень просто. Мы приходим к выводу, что стрелял Пьер Флей, или, в крайнем случае, брат Флея. Флея мы можем схватить в любое время, а что касается его брата…

— А вы уверены, что узнаете этого брата, — спросил доктор Фелл, — если встретите его?

— А как вы думаете?

— Я подумал о Гримо. Он владел английским языком в совершенстве и не менее свободно сходил за француза. Я не сомневаюсь, что он действительно учился в Париже, а мадам Дюмон в самом деле шила костюмы в Опере. Потом он почти тридцать лет жил в Англии, читал свои лекции, никому ничем не угрожая и ничем не выделяясь. Никто и никогда не замечал в нем ничего дьявольского, хотя мне кажется, что это был подлинный дьявол в человеческом обличье. Никто его ни в чем не подозревал. Он носил твидовые костюмы, аккуратно стригся, любил портвейн и стал заурядным британским сквайром… А где же его третий брат? Он–то меня больше всего интересует. Представьте, что он сейчас здесь, среди нас, и никто не знает, кто он такой на самом деле.

— Возможно. Но мы ничего не знаем об этом брате.

Доктор Фелл, пытаясь раскурить сигару, поднял глаза кверху:

— Да. И это беспокоит меня, Хедли. — Он на мгновение замолк, потом отбросил спичку и выпустил клуб дыма. — Мы имеем двух теоретических братьев, которые взяли себе французские имена, Шарль и Пьер. Кроме них, есть еще третий. Для краткости назовем его Анри…

— Послушайте, вы хотите сказать, что вы о нем тоже что–то знаете?

— Напротив, — ответил доктор Фелл, — я хочу подчеркнуть, как мало нам известно. Мы знаем о Шарле и Пьере. Но у нас нет ничего об Анри, хотя Пьер и использовал его в своих угрозах. Это было, если помните: “У меня есть брат, который может больше, чем я”, “Он очень опасен для вас” и так далее. Но за этим никто не вырисовывается: ни человек, ни призрак. Это беспокоит меня. Мне кажется, что за всем этим делом стоит поистине ужасная фигура, он использует полоумного Пьера в своих гнусных целях и он также опасен для Пьера, как был для Шарля. Я не могу избавиться от мысли, что в сцене в “Уорвикской таверне” он был тайным режиссером, и сам был где–то рядом, наблюдая за происходящим. Что… — Доктор Фелл обвел взглядом присутствующих. — Я надеюсь, что ваш констебль задержит Пьера и не спустит с него глаз? Он может оказаться чрезвычайно полезен.

Хедли сделал неопределенный жест рукой.

— Да, я понимаю, — сказал он, — но вернемся к фактам. Собрать факты будет нелегко, предупреждаю вас заранее. Сегодня же я свяжусь по телеграфу с румынской полицией. Но если Трансильвания была аннексирована, в неразберихе и беспорядке, которые царили там, официальные документы могли и не сохраниться. К тому же сразу после войны в тех местах был большевистский мятеж, не так ли? Но как бы то ни было, нам нужны факты! Давайте поговорим с Мэнгэном и с дочерью Гримо. Я не совсем, кстати, понимаю его поведение…

— Да? Почему?

— Я имею в виду, что Мэнгэн находился здесь по приглашению профессора на случай прихода посетителя. Допустим. Тогда он должен был выполнять обязанности сторожевой собаки, сидя в комнате недалеко от входной двери. Раздался звонок, если Дюмон не врет, и входит таинственный посетитель. Все это время Мэнгэн не проявляет никакого любопытства, он сидит в своей комнате за закрытой дверью и поднимает шум тогда, когда слышит выстрел, и неожиданно обнаруживает, что заперт. Где логика?

— Логики здесь нет, — сказал Фелл. — Во всяком случае, явной. Но об этом позже.

Они вышли в холл и Хедли принял самый бесстрастный вид, открывая дверь в секретарскую. Это была комната несколько меньших размеров, чем кабинет, забитая полками со старинными книгами. На полу лежал потертый ковер, стояло несколько простых стульев. Под лампой в зеленом абажуре как раз напротив двери стоял рабочий стол Миллза. На столе стояли стакан с молоком, блюдце с сушеным черносливом и лежала книга Уильямсона “Дифференциальное и интегральное исчисление”.

— Держу пари, что он пьет минеральную воду, — возбужденно сказал доктор Фелл, — держу пари, что он пьет минеральную воду и читает подобные вещи для удовольствия. Я держу пари… — он замолчал, потому что Хедли, довольно грубо толкнув его локтем, уже разговаривал с Розеттой Гримо.

— Естественно, мисс Гримо, я не хотел бы беспокоить вас в такое время…

— Пожалуйста, ничего не говорите, — сказала девушка. Она сидела у камина в таком напряжении, что даже вздрогнула. — Я имею в виду — ничего не говорите об этом. Понимаете, я любила отца, но не слишком сильно, и пока кто–нибудь не начнет говорить об этом, удается не думать…

Она прижала ладони к вискам. В отблеске камина снова стала заметна дисгармония между рисунком ее рта и разрезом глаз. Это было неуловимо, Розетта унаследовала несколько грубоватую славянскую красоту своей матери. Лицо и глаза жили, казалось, какой–то особой, независимой друг от друга жизнью, и выражение глаз странно не соответствовало выражению лица. Она была возбуждена. Мэнгэн беспомощно стоял за ее спиной.

— Хотя, пожалуй, — проронила девушка, опустив руку на подлокотник кресла, — есть одна вещь, которую я хотела бы знать, прежде чем вы начнете свой допрос с пристрастием.

Она указала головой на дверь.

— Стюарт провожал вашего сыщика на крышу. Правда, что этот человек, убивший моего отца, вошел и вышел безо всяких?..

— Пожалуй, лучше поручить это мне, Хедли, — очень спокойно сказал доктор Фелл.

Доктор, как знал Рэмпол, был глубоко убежден, что является образцом тактичности. Очень часто он бывал тактичен не более чем кирпич, упавший с крыши на голову прохожего. Но его искренняя убежденность в том, что он делает все как нужно, его добродушие и наивность оказывали порой воздействие, достичь которого простой тактичностью было невозможно. Это выглядело так, словно не кирпич, а сам доктор свалился на голову прохожего и тут же начал выражать ему свои соболезнования по этому поводу и трясти ему руку. И неожиданно люди начинали ему верить и охотно рассказывать о себе.

— Черт побери! — воскликнул он. — Конечно же, это неправда, мисс Гримо. Мы узнаем, как преступнику удался его фокус, чего бы нам ни стоило. Кроме того, допроса с пристрастием не будет, а ваш отец еще может остаться жить. Послушайте, мисс Гримо, я нигде раньше вас не видел?

— О, я знаю, что вы пытаетесь утешить меня, — сказала девушка, слабо улыбаясь, — Бойд рассказал мне о вас, но…

— Нет, я не это имел в виду, — серьезно возразил Фелл, он вспомнил: — Ах, да! Вы учитесь в Лондонском университете, не так ли? Конечно. И вы посещаете дискуссионный кружок или что–то в этом роде? Мне кажется, что я встречал вас на диспуте о правах женщин, не правда ли?

— Розетта, — угрюмо заметил Мэнгэн, — ярая феминистка. Она говорит, что…

— Ах, да, да! — перебил его доктор Фелл, — теперь я вспомнил. Да, конечно, я помню этот диспут, закончившийся самой замечательной свалкой изо всех, что я когда–либо видел, не считая митингов пацифистов. Вы выступали за права женщин, мисс Гримо, и против тирании мужчин. Да, да! Вы, я помню, очень серьезно слушали, как какая–то тощая особа двадцать минут говорила о том, что необходимо для идеального существования женщины, и становились все мрачнее и мрачнее. И когда наконец вы взяли слово, ваш голос зазвенел громко и свободно, вы говорили о том, что все, что нужно женщине для идеального существования, — это поменьше разговоров и побольше сношений…

— О боже! — воскликнул Мэнгэн, вскакивая.

— Да, я тогда так думала, — горячо ответила Розетта, — но вы же не полагаете, что…

— Эффект, произведенный этим словом, был неописуемым. Это все равно, как если произнести “Асбест!” перед бандой пироманьяков. Я был вынужден даже отпить глоток воды, чтобы сохранить спокойствие, а вам известно, друзья, что к этому я прибегаю крайне редко. Интересно, часто ли вы обсуждаете эту тему с мистером Мэнгэном? Это, должно быть, очень содержательные разговоры. Что вы обсуждали, например, сегодня вечером?

Оба Мэнгэн и девушка, заговорили разом, перебивая друг друга. Доктор Фелл сделал знак рукой, и они удивленно умолкли.

— Да, — сказал доктор, — теперь вы понимаете, что вам нечего бояться беседы с полицейским? И что вы можете говорить обо всем совершенно свободно? Это будет лучше для всех. Давайте сейчас же и побеседуем хорошо?

— Хорошо, — сказала Розетта, — у кого–нибудь есть сигарета?

Хедли взглянул на Рэмпола и проворчал:

— Старый зануда добился–таки своего.

“Старый зануда” раскуривал сигару, пока Мэнгэн торопливо искал сигареты для девушки. Потом доктор Фелл снова заговорил:

— А сейчас я хочу узнать об одном очень подозрительном моменте. Вы что, были так увлечены друг другом сегодня вечером, что ничего не заметили, пока не поднялся шум? Насколько я понимаю, Мэнгэн, профессор Гримо попросил вас побыть здесь сегодня вечером в предвидении возможных затруднений. Так в чем же дело? Вы что, не слышали звонка?

Лицо Мэнгэна помрачнело. Он сделал резкое движение рукой.

— О, я понимаю свой промах. Но в то время я не подумал об этом. Откуда мне было знать? Конечно же, я слышал звонок. Честно говоря, мы оба даже разговаривали с этим типом…

— Вы. Что вы делали? — перебил Хедли.

— Не думаете же вы, что я позволил бы незнакомцу пройти мимо нас по лестнице? Но он назвался Петтисом. Энтони Петтис — вы знаете его.

Глава 7ПОСЕТИТЕЛЬ В МАСКАРАДНОМ КОСТЮМЕ

— Конечно, теперь–то мы знаем, что это был не Петтис, — продолжал Мэнгэн, давая девушке прикурить от своей зажигалки, — у Петтиса рост всего пять футов и четыре дюйма Кроме того, я вспоминаю, что и голос был не так уж сильно изменен. Но слова были из лексики Петтиса…

Доктор Фелл нахмурился:

— А вам не показалось странным, что этот собиратель историй о привидениях вырядился словно на маскарад? Он что, любит пошутить?

Розетта Гримо удивленно взглянула на доктора, ее рука с сигаретой замерла.

— Шутить? — повторил Мэнгэн и нервно поправил волосы, — Петтис? Боже мой, конечно нет! Это совсем на него не похоже. Но мы же не видели его липа. Дело было так. Мы сидели в гостиной с самого обеда…

— Подождите, — перебил Хедли, — дверь была открыта?

— Нет, — ответил Мэнгэн, — вы же не будете сидеть зимним вечером на сквозняке. Я знал, что звонок мы услышим. Кроме того, честно говоря, я не ожидал, что что–нибудь может случиться. Профессор дал нам понять за обедом, что все это мистификация, розыгрыш, и что все уже каким–то образом уладилось.

Хедли внимательно посмотрел на него:

— А у вас тоже сложилось такое впечатление, мисс Гримо?

— Да, в некотором роде… Я не знаю! Всегда трудно сказать, — ответила она с неожиданной злостью, — удивлен он или обеспокоен, или то и другое вместе. У моего отца странное чувство юмора, и он любит драматические эффекты. Не помню, чтобы за всю свою жизнь я видела его напуганным. Но в последние три дня он вел себя настолько странно, что когда Бойд рассказал мне о том человеке в таверне…

— В чем выразилась необычность его поведения?

— Ну, например, в том, что он начал разговаривать сам с собой. И раздражаться из–за пустяков, чего с ним никогда прежде не случалось. А потом он вдруг начинал слишком много смеяться. Но самое главное — эти письма. Он начал получать их с каждой почтой. Не спрашивайте меня, что в них было, он их все сжег. Они были в простых дешевых конвертах… Я бы вообще не узнала про них, если бы не его привычка… — Она замялась. — Может, вы поймете. Мой отец — один из тех людей, которые никогда не вскроют письма в вашем присутствии так, чтобы вы сразу же не узнали, от кого оно. Он тут же реагировал: “Чертов мошенник!” или “Это опрометчиво с твоей стороны!” или же “Так, так, так! А вот и письмо от старины такого–то”. Не знаю, понятно ли вам…

— Нам понятно. Продолжайте, пожалуйста.

— Но когда он получал ЭТИ письма, то ничего не говорил. Ни один мускул на его лице не дернулся. И он открыто ни одно из них не уничтожил, кроме того, что получил вчера утром за завтраком. Взглянув на письмо, отец порвал его, встал из–за стола, прошел к камину и швырнул обрывки в огонь. Как раз в это время тетя… — Розетта взглянула на Хедли. — Мисс… мадам — то есть тетя Эрнестина! Как раз в это время она спросила отца, не хочет ли тот еще бекона. Вдруг он обернулся к ней и закричал: “Пошла к черту!” Это было так неожиданно, что прежде чем мы пришли в себя, он уже выскочил из комнаты, бормоча, что, мол, нет человеку покоя в его собственном доме В тот день он уехал и вернулся уже с той самой картиной Он был опять весел, посмеивался, помогая таксисту и кому–то еще тащить картину наверх. Я не хочу чтобы вы подумали… — она задумалась и добавила: — Я не хочу чтобы вы подумали, будто я не люблю его.

Хедли пропустил это мимо ушей:

— Он когда–нибудь вспоминал о человеке из таверны?

— Так между прочим, лишь когда я спросила его об этом. Он ответил, что это был один из шарлатанов, которые часто угрожали ему за то, что он высмеивает суеверия. Конечно, я ему не поверила.

— Почему, мисс Гримо?

Наступила пауза, во время которой она не мигая смотрела на него.

— Потому что я почувствовала, что на этот раз дело обстоит серьезно. И потому еще, что я часто интересовалась не было ли в прошлом моего отца чего–нибудь такого, что могло бы угрожать ему в настоящем…

Это был прямой вызов. Розетта откинулась в кресле, отблеск огня отражался в ее полуприкрытых глазах. Рэм–пол заметил, что она колеблется.

— Что еще? — спросила девушка.

Хедли выглядел удивленным:

— Угрожать ему в настоящем? Я не совсем вас понимаю. У вас есть основания так думать?

— О, нет ни в коем случае! Но эти странности… — отрицательный ответ был слишком быстрым, — просто я долго прожила рядом со своим отцом. И потом, моя мать — она умерла, когда я была совсем маленькой. Говорят, она была ясновидящей… Но вы спрашивали меня о…?

— Во–первых, о сегодняшнем вечере. Если вы считаете, что изучение прошлого вашего отца поможет нам, то Скотленд—Ярд займется этим.

Она убрала сигарету изо рта.

— Но, — продолжал Хедли бесстрастным голосом, — давайте вернемся к рассказу мистера Мэнгэна. Вы оба были в гостиной после обеда, и дверь в холл была закрыта. Профессор Гримо сказал вам, когда ок ждет посетителя?

— Да, — ответил Мэнгэн. Он вынул носовой платок л вытер пот со лба, — я не подумал о том. кто это может быть… Он пришел слишком рано. Профессор говорил о десяти часах, а тот тип пришел без четверти..

— …Десять. Ясно. Вы уверены, что Гримо сказал именно так?

— Ну да! Так оно и было. Около десяти часов. Не так ли, Розетта?

— Я не знаю. Мне он ничего не говорил.

— Хорошо. Продолжайте, мистер Мэнгэн.

— У нас было включено радио. И напрасно, потому что музыка была слишком громкой. Мы играли в карты, сидя у камина. Но я все равно услышал звонок. Я посмотрел на часы, стоящие на каминной полке, они показывали без четверти десять. Я уже встал, когда услышал, как открывается входная дверь. Потом услышал голос мадам Дюмон, говорившей что–то вроде “Подождите, я знаю”, и звук, как будто дверь захлопнулась. Я окликнул: “Эй, кто там?” Но радио производило такой шум, что я был вынужден подойти и выключить его. И сразу же после этого я услышал голос Петтиса — нам обоим показалось, что это был Петтис — крикнувшего: “Привет, ребятки! Это Петтис! Что это за церемонии в приемной у генерал–губернатора? Я сейчас поднимусь и вломлюсь к нему!”

— Это его подлинные слова?

— Да. Он всегда называл доктора Гримо “генерал–губернатором”, никто больше так фамильярно о нем не отзывался, кроме Барнэби, который называл Гримо “папой римским”… Поэтому мы ответили “хорошо” и больше не беспокоились. Мы вновь сели за карты. Но я заметил, что время приближается к десяти, и насторожился.

Хедли сделал пометку в своей записной книжке.

— Значит, человек, назвавшийся Петтисом, — сказал он задумчиво, — разговаривал с вами через дверь, не видя вас? Как он узнал, что вас там двое, как вы думаете?

— Наверное, — Мэнгэн задумался, — он видел нас через окно. Когда вы поднимаетесь по ступенькам на крыльцо, вы можете заглянуть в комнату через ближайшее окно. Я всегда это замечал. Обычно, заметив кого–нибудь в гостиной, я стучу в окно, вместо того чтобы звонить.

Полицейский продолжал делать пометки. Он хотел было задать вопрос, но удержался. Розетта наделила его внимательным немигающим взглядом. Хедли сказал:

— Дальше. Вы дождались десяти часов…

— И ничего не случилось, — продолжав Мэнгэн, — но, странное дело, с каждой минутой после десяти часов я волновался все больше и больше. Я уже говорил, что никого на самом деле не ждал, и уже тем более не ожидал никаких неприятностей. Но я представлял этот темный холл и эти японские доспехи, и чем больше я думал, тем меньше мне все это нравилось…

— Я знаю, что ты имел в виду, — сказала Розетта, — я тоже об этом тогда подумала, но боялась сказать тебе, чтобы ты не решил, будто я ненормальная.

— О, у меня тоже были такие мысли. Было около десяти минут одиннадцатого, когда я понял, что больше не могу сидеть просто так. Я бросил карты на стол и сказал Розетте: “Послушай, давай выпьем чего–нибудь, включим все лампы в холле — или сделаем что–нибудь еще!” Я хотел позвонить Энни, но вспомнил, что по субботам у нее выходной…

— Энни? Это служанка? Да, я забыл про нее. Дальше, пожалуйста.

— Итак, я пошел к двери, но она оказалась запертой снаружи. Именно так! Представьте, что у вас в спальне висит какая–нибудь картинка, и вы настолько к ней привыкли, что не замечаете ее. Однажды вы входите и чувствуете, что в комнате что–то не так. Это беспокоит вас, потому что вы никак не поймете, в чем дело. Внезапно вас осеняет, и вы видите, что картинка исчезла. Понимаете? Я почувствовал то же самое. Мне показалось, что что–то не так сразу же, как этот тип отозвался из холла, но я ничего не понимал, пока не обнаружил, что дверь заперта. Пока я, как идиот, дергал ручку, раздался выстрел.

Выстрел в закрытом помещении производит страшный грохот, так что мы услышали его очень ясно. Розетта вскрикнула…

— Неправда, этого не было! — возразила она.

— …Потом она сказала то, о чем и я думал: “Это был не Петтис. Это был ОН…”

— Вы запомнили время?

— Да. Было десять минут одиннадцатого. Я попытался выбить дверь изнутри. Вы когда–нибудь замечали, как легко ломаются двери в романах? Эти истории — сплошная выдумка. Десятки дверей вылетают там от малейшего усилия. Но попробуйте сделать это в жизни! Я чуть было не сломал себе ключицу и потому решил, что лучше вылезть в окно и войти снаружи. Там я столкнулся с вами, и остальное вы уже знаете.

Хедли постучал по записной книжке карандашом:

— Входная дверь всегда бывает открытой, мистер Мэнгэн?

— О боже! Я не знаю! Но как бы то ни было, она оказалась открытой.

— Да, она была не заперта. Вы можете что–нибудь добавить к этому, мисс Гримо?

Ее ресницы вздрогнули:

— Ничего особенного. Бойд рассказал все, как было. Но ведь вас всегда интересуют разные пустяки, даже если они не имеют отношения к делу. Возможно, это тоже не имеет отношения к делу, но я вам расскажу… Незадолго перед тем, как раздался звонок в дверь, я встала, чтобы взять сигареты со столика у окна Радио было включено, как уже сказал Бойд. Но я услышала откуда–то с улицы громкий звук — словно что–то тяжелое упало с большой высоты. Это был не обычный уличный шум. Словно человек упал.

Рэмпол ощутил беспокойство. Хедли спросил:

— Удар от упавшего тела, вы говорите? Вы выглянули, чтобы посмотреть, что это было?

— Да, но я ничего не заметила. Естественно, я только отдернула штору и выглянула из–за нее, но я могу поклясться, что улица была пустынной… — Она помолчала, потом выдохнула: — О боже!

— Да, мисс Гримо, — сказал Хедли, — все шторы были опущены, как вы верно заметили. Я специально обратил на это внимание, потому что мистер Мэнгэн запутался в них, когда прыгал из окна. Поэтому я и спросил, каким образом посетитель увидел вас в этой комнате через окно. Но, может быть, окна были не все время зашторены?

Воцарилась тишина, нарушаемая только звуками на крыше. Рэмпол бросил взгляд на доктора Фелла, который осматривал дверь. Потом Рэмпол взглянул на невозмутимого Хедли, затем на девушку.

— Он думает, что мы говорим неправду, Бойд, — сказала Розетта Гримо холодно, — лучше мы будем молчать.

Хедли улыбнулся:

— Я ничего подобного не думаю, мисс Гримо. И я скажу вам, почему. Потому что вы — единственный человек, который может нам помочь. Я даже могу рассказать вам, что произошло… Фелл!

— Да? — отозвался доктор.

— Я хочу, чтобы вы меня выслушали, — продолжал Хедли, — Совсем недавно вы имели удовольствие сообщить нам, что доверяете сведениям — совершенно невероятным, — которые сообщили нам Миллз и мадам Дюмон. Я хочу отплатить вам той же монетой. Я не только верю рассказу этих двоих, но и докажу их правдивость, объяснив эту невероятную ситуацию.

Доктор Фелл набычился и уставился на Хедли, всем своим видом показывая, что готов к схватке.

— Не всю ситуацию, конечно, — продолжал Хедли, — но этого достаточно, чтобы сузить круг подозреваемых до нескольких человек и объяснить, почему на снегу нет отпечатков.

— Ах, вот оно что! — презрительно заметил Фелл. — А я, знаете ли, надеялся, что у вас и в самом деле есть что сказать. Но это же и так очевидно.

Хедли стоило труда сохранить спокойствие.

— Человек, которого мы разыскиваем, — продолжал он, — не оставил следов на тротуаре или на ступеньках потому, что он все это время был в доме. Он все время находился здесь. Он был или — (а) — обитателем дома или же — (б), — что вероятнее, спрятался где–то здесь, использовав для этого ключ от входной двери, раньше, этим же вечером. Это объясняет все несуразности в показаниях. В нужное время преступник надел свой маскарадный костюм, вышел за дверь и позвонил в звонок. Это объясняет, почему он знал, что мисс Гримо и мистер Мэнгэн находились в гостиной, хотя шторы были закрыты — он видел, как они туда входили.

Это объясняет, почему, когда дверь захлопнулась у него перед носом и ему велели подождать снаружи, он спокойно смог войти — у него был ключ.

Доктор Фелл пробормотал что–то себе под нос и откашлялся:

— Гм-м! Но зачем преступнику было затевать все эти фокусы, даже если он и не совсем нормальный? Если он живет в доме, тогда все понятно: он хотел, чтобы посетитель выглядел человеком посторонним. Но если он и впрямь пришел со стороны, зачем ему был нужен этот риск — прятаться в доме задолго до того, как все случилось? Почему не пойти сразу и не сделать свое дело?

— Во–первых, — ответил Хедли, загибая палец, — он должен был узнать, где находятся люди, чтобы они не смогли ему помешать. Во–вторых, что еще важнее, он хотел окончательно подготовить свой трюк с исчезновением, чтобы на снегу не осталось следов. Для психа — назовем его по–вашему, братцем Анри — это было очень важно. Поэтому он проник в дом, когда шел снег и дождался, пока он кончится.

— Кто такой, — спросила Розетта, — братец Анри?

— Это просто имя, моя дорогая мисс Гримо, — вежливо ответил Фелл, — я же сказал вам, что вы его не знаете… Теперь, Хедли, у меня будут замечания. Мы тут все время говорим о том, что снег начался и перестал, словно кто–то может управлять им. Получается, что некто говорит сам себе: “Эге! В субботу вечером я совершу преступление. В этот вечер, я думаю, примерно часов в пять вечера пойдет снег, которым прекратится в половине десятого. У меня будет время, чтобы проникнуть в дом и подготовить свой фокус до окончания снегопада”. Вот так! Ваше объяснение еще более шаткое. Проще поверить, что человек прошел по снегу, не оставив следов, чем предположить, что он точно знал, когда ему начать действовать.

Хедли был невозмутим.

— Я пытаюсь, — сказал он, — подойти к самому главному. Но если вам угодно спорить… Неужели вы не видите, что этим объясняется и последняя загадка?

— Какая загадка?

— Наш друг Мэнгэн говорит, что посетитель грозился прийти в десять часов. Мисс Дюмон и Миллз говорят о половине десятого. Подождите! — он пресек попытку Мэнгэна перебить его. — Кто говорит неправду? А или Б? Во–первых, по каким причинам нужно лгать относительно времени, когда гость грозился прийти? Во–вторых, если А говорит “десять часов”, а Б говорит “половина десятого”, виноват он или нет, один из двух заранее знал, когда придет посетитель. И кто правильно назвал время прихода?

— Никто, — сказал Мэнгэн, — это было в девять сорок пять.

— Да. Это означает, что никто не лжет. Это означает, что его угроза Гримо была неопределенной, имелось в виду в полдесятого, в десять или около того. А Гримо, который изо всех сил демонстрировал, что не испугался угроз, тем не менее позаботился сообщить оба срока, чтобы быть уверенным, что все будут на своих местах. Но почему же братец Анри не был точен? Да потому, как заметил доктор Фелл, что он не мог включить или выключить снегопад, как лампочку. Он поставил на то, что сегодня вечером будет снег, как и в предыдущие вечера, но вынужден был ждать, пока снегопад кончится, даже если бы ему пришлось ждать до полуночи. Ему не пришлось ждать долго. Снегопад прекратился в половине десятого. Доктор Фелл раскрыл было рот, чтобы возразить, но промолчал.

— Таким образом, — сказал Хедли, — я доказал вам, что верю вам обоим и рассчитываю на вашу помощь… Человек, которого мы ищем — не просто знакомый. Он хорошо знает этот дом изнутри — расположение комнат, привычки обитателей, уклад жизни. Он знает клички и привычные фразы. Он знает, как мистер Петтис обращается не только к профессору Гримо, но и к вам, следовательно, это не просто деловой знакомый профессора, с которым вы можете быть не знакомы. Поэтому я хочу знать все о людях, часто бывавших в этом доме. Обо всех, кто был близок к профессору и соответствует вашему описанию.

Девушка воскликнула:

— Вы думаете, что это кто–то… Но это невозможно! Нет, нет и нет!

— Почему вы так считаете? — резко спросил Хедли. — Вам известно, кто стрелял в вашего отца?

Она вскочила на ноги:

— Нет, конечно же нет!

— Вы подозреваете кого–нибудь?

— Нет. Кроме… — она задумалась. — Вы, конечно, еще не познакомились со всеми живущими в доме, например с Энни или мистером Дрэйменом. Подумайте об этом. Но ваши предположения несостоятельны. Во–первых, у моего отца было мало друзей и только двое из них подходят под ваши описания, но ни один из них не может быть человеком, которого мы ищем. Они не могут быть им хотя бы по своим физическим данным. Один — это Энтони Петтис, он ростом не выше меня. Другой — Джером Барнэби, художник, нарисовавший ту странную картину. У него есть один физический недостаток, благодаря которому его любой признает за милю. Тетя Эрнестина или Стюарт узнали бы его тут же.

— Все равно, что вам известно о них?

Она пожала плечами:

— Петтис — лысый и низкорослый… Он из тех, кого называют добрым приятелем, и он очень умный. Барнэби известен как художник, хотя ему стоило бы стать криминалистом. Он высокого роста, крупный мужчина. Любит разговоры о преступлениях. По–своему привлекателен. Я ему очень нравлюсь, и Бойд ревнует меня к нему. — Она улыбнулась.

— Мне он не нравится, — сказал Мэнгэн, — честно говоря, терпеть его не могу, и он об этом знает. Но Розетта права в одном: он никогда не смог бы сделать ничего подобного.

Хедли опять пометил что–то в записной книжке.

— В чем заключается его физический недостаток?

— Деревянная нога. Это заметно с первого взгляда.

— Благодарю вас. Пока это все, — Хедли закрыл свою записную книжку. — Думаю, вам всем лучше отправиться в больницу. У вас есть вопросы, Фелл?

Доктор подошел к девушке и вперил в нее свой взгляд.

— У меня только один вопрос, — сказал он. — Мисс Гримо, почему вы так уверены, что преступник — мистер Дрэймен?

Глава 8ПУЛЯ

Ответа на свой вопрос он не получил.

— Вы дьявол! — воскликнула Розетта Гримо.

Рэмпол увидел, как сверкнули ее глаза и вспыхнуло лицо. Она вскочила и в развевающейся шубке вылетела в дверь, за ней рванулся Мэнгэн. Дверь захлопнулась. Мэнгэн на секунду вернулся, бросил: “Извините!”, и дверь снова закрылась. Вид у Мэнгэна при этом был растерянный.

Доктор Фелл сохранял спокойствие.

— Розетта — дочь своего отца, Хедли, — заметил он. — Она лишь до поры до времени сохраняет спокойствие, словно порох в патроне, потом от едва заметного прикосновения спускаемого курка — бах! Интересно, что она знает?

— Она — иностранка. Но дело не в этом. Мне кажется, — сказал Хедли, — что вы ведете себя как стрелок в компании, шутки ради отстреливающий у кого–нибудь сигарету изо рта. Что означает ваша фраза насчет Дрэймена?

Доктор Фелл принял обиженный вид.

— Одну минуту… Что вы о ней думаете, Хедли? А о Мэнгэне? — Он повернулся к Рэмполу. — Мне показалось, что Мэнгэн — это типичный ирландец.

— Ну и что? — спросил Рэмпол.

— А мне показалось, — сказал Хедли, — что она может спокойно сидеть и анализировать жизнь своего отца (голова у нее работает чертовски хорошо), а потом вдруг Удариться в истерику, вспомнив, что она не оказывала ему должного почтения. Я думаю, что Мэнгэн не сможет с ней справиться, если только не воспользуется ее собственным советом, данным во время диспута в Лондонском университете.

— С тех пор как вас произвели в старшие полицейские офицеры, — заявил доктор Фелл, — я заметил, что вы стали циником. Послушайте, вы, старый сатир! Неужто вы сами верите в то, что наговорили здесь нам про убийцу, прятавшегося в доме до тех пор, пока не кончился снегопад?

Хедли усмехнулся:

— Это объяснение не хуже любого другого, а лучшего пока нет. Мозги свидетелей всегда должны быть чем–то заняты… По крайней мере, я поверил им. Посмотрим, что дадут поиски следов на крыше. Но об этом позже. Как насчет Дрэймена?

— Для начала я запомнил одно странное замечание мадам Дюмон. Оно было настолько странным, что я не мог не обратить на него внимания. Она произнесла его в состоянии, близком к истерике, когда говорила о том, как загадочно вел себя убийца. Она сказала, что если вы захотите кого–нибудь убить, вы не нацепите размалеванную маску, как “старик Дрэймен в ночь перед Рождеством”. Позже без всякого умысла, беседуя с Розеттой о Петтисе, я употребил выражение: “одетый, как на маскарад”. Вы обратили внимание на выражение ее лица, Хедли? Она ничего не сказала, но задумалась. Она ненавидела человека, о котором подумала. Кто был этим человеком?

Хедли посмотрел куда–то вдаль:

— Да, я помню. Она явно подумала о ком–то, кого подозревала или хотела, чтобы мы его подозревали. Она практически дала понять, что это — кто–то из домашних. Но если быть честным, это настолько странная компания, что я чуть было не решил, что она подозревает свою мамашу.

— Нет сомнений, что мисс Гримо подумала о Дрэймене. Вспомните: “Вы еще не познакомились с Энни и с мистером Дрэйменом, подумайте об этом”, на последнем имени она сделала ударение… — доктор Фелл обошел вокруг стола. — Мы должны побеседовать с ним. Он меня заинтересовал. Кто он такой, этот Дрэймен, старый друг и нахлебник Гримо, принимающий снотворное и надевающий карнавальные маски в рождественскую ночь? Каково его положение в доме, чем он здесь занимается?

— Вы имеете в виду шантаж?

— Чепуха, юноша! Вы когда–нибудь слышали, чтобы школьный учитель был шантажистом? Нет, нет. Они всегда слишком обеспокоены своим реноме, тем, что люди могут сказать о них. Преподавательская профессия имеет свои недостатки, но она не плодит шантажистов… Нет, скорее это было доброе деяние Гримо — принять его, но… — он замолчал, потому что в комнату ворвался порыв холодного ветра. Дверь в противоположном конце комнаты открылась и вновь закрылась. На пороге стоял Миллз. Губы его посинели от холода, шея была замотана толстым шерстяным шарфом, но вид у него был довольный. Залпом проглотив стакан молока, он подошел к огню и начал отогревать руки.

Согревшись, он сказал:

— Я наблюдал за вашим сыщиком, джентльмены, через люк на крыше. Он едва не свалился вниз. Прошу извинить, если я помешал, но я очень хочу вам помочь. Может, у вас будет какое–нибудь поручение для меня?

— Разбудите мистера Дрэймена, — сказал Хедли, — если нужно, окатите его водой. А еще… Еще — Петтис! Если мистер Петтис все еще здесь, скажите ему, что я хочу его видеть. Что удалось обнаружить сержанту Беттсу?

Беттс ответил сам. Он, весь облепленный снегом, только что вошел.

— Сэр, — заявил он, — клянусь честью, что на крыше нет не только человечьих, но даже птичьих следов. Я осмотрел каждый дюйм, — он отряхнул перчатки, — я привязался веревкой к трубе, так что смог спуститься и осмотреть все карнизы. По краям крыши нет ничего, вокруг труб тоже ничего, нигде ничего. Если кто и поднимался вечером на крышу, то он должен быть легче воздуха. А сейчас я пойду осмотрю задний двор…

— Ну и дела! — воскликнул Хедли.

— Именно так, — сказал доктор Фелл, — пойдемте лучше посмотрим, что нашли наши ищейки в той комнате. Как там дела у Престона?

Сержант Престон покуривал у открытой двери, давая понять, что работу закончил.

— Это заняло у меня довольно много времени, сэр, — доложил он, — потому что надо было отодвинуть книжные полки и задвинуть их на место. Результат нулевой! Никаких потайных ходов! Дымоход целый и без всяких фокусов, ширина его всего два–три дюйма и поднимается он под углом… Это все, сэр. Ребята тоже закончили.

— Отпечатки пальцев?

— Их много, кроме того — вы поднимали и опускали окно, сэр? Я узнал ваши отпечатки пальцев.

— Обычно я бываю осторожнее. Что еще?

— Больше на окне ничего нет, ни одного отпечатка, словно и окно, и рама были протерты. Если кто–нибудь выходил через окно, он должен был ухитриться нырнуть в него, ничего не задев.

— Достаточно, благодарю вас, — оказал Хедли, — подождите внизу. Займитесь задним двором, Беттс… Нет, вы подождите, мистер Миллз. Престон пусть разыщет мистера Петтиса, если он еще здесь. А я хочу поговорить с вами.

— Похоже, — сказал Миллз, когда полицейские вышли, — что вы опять сомневаетесь в моей правдивости. А я уверяю вас, что сказал правду. Я находился здесь. Посмотрите сами.

Хедли открыл дверь Перед ними на тридцать футов тянулся холл, а напротив была дверь, ярко освещенная лампой из лестничного пролета.

— А не могли вы ошибиться, — спросил Хедли, — и на самом деле он не входил в комнату? Это мог быть обман зрения, я слыхал о таких вещах. Я не думаю, что женщина могла напялить маскарадный костюм… черт! Вы же видели их вместе…

— Никакого обмана зрения быть не могло, — сказал Миллз, — я видел всех троих очень ясно. Мадам Дюмон стояла напротив двери, чуть–чуть правее ее. Длинный человек был чуть левее, посередине — доктор Гримо. Длинный вошел внутрь точно и закрыл за собой дверь; оттуда он не выходил. И происходило это все не в полумраке.

— Я не вижу причин для сомнений, Хедли, — сказал доктор Фелл — А что вы знаете о Дрэймене? — спросил он Миллза.

Глаза Миллза сузились. Он заговорил тихо, оправдывающимся тоном:

— Это верно, сэр, что он любопытный тип. Но я знаю о нем слишком мало. Он живет здесь несколько лет, насколько мне известно, дольше меня. Он был вынужден оставить преподавательскую работу, потому что почти ослеп. Он и сейчас почти слепой, несмотря на лечение, хотя с виду этого не скажешь. Он помогает доктору Гримо.

— Он был ранее знаком с Гримо?

Секретарь задумался.

— Не знаю. Я слышал, что профессор знал его по Парижу, где он учился. Как–то раз профессор Гримо вроде как в шутку обмолвился, что мистер Дрэймен однажды спас его жизнь, и назвал его своим самым лучшим другом.

— Да? Интересно. А почему вы недолюбливаете его? — спросил доктор Фелл.

— Я не могу сказать, что я люблю его или недолюбливаю, он мне безразличен.

— Значит, его недолюбливает мисс Гримо?

— Мисс Гримо недолюбливает его? — переспросил Миллз. — Да, мне тоже так показалось, но я не могу быть в этом уверен.

— А почему он так любит маскарады?

— Маскарады? — удивился Миллз. — Простите, я вас не понял. Видите ли, он очень любит детей. У него было двое сыновей, которые погибли несколько лет назад. Это была трагедия. Жена его после этого прожила недолго. Тогда он и начал терять зрение… Он любит играть с детьми в их игры и сам иногда похож на ребенка. Его слабость — это новогодний праздник. Весь год он откладывает деньги на шутихи и фейерверки, мастерит карнавальные костюмы и…

В дверь постучали, и вошел сержант Престон.

— Внизу никого нет, — доложил он, — этот джентльмен, которого вы хотели видеть, уже ушел. Только что был посыльный из больницы, он принес вам вот это.

Он протянул конверт и квадратную картонную коробку, какие бывают у ювелиров. Хедли раскрыл конверт, пробежал глазами записку и выругался.

— Проклятье! Гримо скончался, — оказал он, — прочтите!

Рэмпол через плечо доктора Фелла прочел записку:

“Для старшего полицейского офицера Хедли: Гримо скончался в 11.30. Посылаю вам пулю. Как я и предполагал, она тридцать восьмого калибра.

Гримо находился в сознании почти до самого конца. Он говорил отдельные слова и фразы, которые слышали я и две–три сиделки, но он вероятно бредил и понять смысл слов трудно. Я хорошо его знал, но никогда не слышал, что у него есть брат.

Доктор сказал дословно следующее:

“Это сделал мой брат. Я не думал, что он выстрелит. Бог знает, как он вышел из той комнаты. Только что он был здесь и тут же его не стало. Возьмите карандаш и бумагу, быстрее! Я скажу вам, кто мой брат…”

Тут у него пошла горлом кровь и он умер, ничего больше не сказав. Жду ваших распоряжений относительно тела. Если нужна моя помощь, я всегда к вашим услугам.

Э.X.Питерсон, доктор медицины”.

Они переглянулись. Тайна получила свое логическое завершение, все факты были налицо и имелись свидетели, но за всем этим маячил человек–призрак. Выдержав паузу, Хедли повторил:

— Бог знает, как он вышел из той комнаты.

ГРОБ ВТОРОЙ