Частный детектив. Выпуск 1 — страница 40 из 78

ЗАГАДКА СЕМИ БАШЕН

Глава 16ПАЛЬТО-ХАМЕЛЕОН

По мере приближения времени ленча с мистером Петтисом, доктор Фелл становился все мрачнее.

Сначала доктор отказался вернуться с Хедли на Рассел–сквер. По словам доктора, в комнате Флея должен был скрываться ключ к разгадке, и он должен был немедленно отправиться туда. Рэмпола он пожелал оставить подле себя для какой–то “грязной работенки”.

— Так что же вы там собираетесь найти? — спросил Хедли. — Ведь там уже побывал Самерс!

— Единственное, на что я надеюсь, — проворчал доктор, — это найти там следы пребывания братца Анри. Так сказать, его фирменный знак. Его дух, в конце концов. Его… где моя шляпа? Черт бы побрал этого братца Анри!

Потом доктор задержал всех, пристав с расспросами к мисс Хэйк, домовладелице.

Перед этим О’Рурк галантно развлекал ее воспоминаниями о своих гастролях; оба оказались отчаянными болтунами, так что неизвестно, чьих рассказов было больше, — его или мисс Хэйк.

По признанию доктора Фелла, расспросы мисс Хэйк оказались безрезультатны.

Домовладелица — увядающая старая дева довольно приятной наружности, но слегка свихнутая — рассказывала только о грабежах и убийствах. Доктору Феллу стоило больших трудов убедить ее, что Барнэби — не скрывающийся от правосудия преступник Впрочем, кое–какие сведения она дала. Прошлым вечером с восьми до одиннадцати часов ее не было дома, ходила в кино, а потом почти до полуночи гостила у своих друзей на Грэйс—Инн–роуд. Она не могла сказать, кто мог воспользоваться комнатой Барнэби, и даже не слышала об убийстве до самого утра. Что касается других ее квартирантов, то это американский студент с женой, снимающие первый этаж, и ветеринар, живущий этажом выше. Все трое накануне вечером отсутствовали.

Проверить это поручили Самерсу, а Хедли вместе с Розеттой Гримо и Барнэби отправились на Рассел–сквер в дом профессора. Тем временем доктор Фелл, искавший еще какую–нибудь общительную домовладелицу, нарвался на необщительного домовладельца.

Помещение над табачной лавкой в доме № 2 выглядело как декорация в бедном спектакле — темно, пусто, и пахнет чем–то затхлым. Энергичное звяканье колокольчика извлекло из глубины лавки Джеймса Долбермана, хозяина к продавца одновременно. Это был пожилой, невысокого роста человек с поджатыми губами и узловатыми пальцами. Он обитал в убежище из дешевых романов и засушенной мяты. До всего случившегося ему не было ровным счетом никакого дела.

Глядя мимо Фелла, сквозь витрину, словно ожидая, что кто–нибудь войдет и даст повод уклониться от разговора, Долберман выдавил из себя несколько скупых фраз. Да, у него был постоялец. Да, его звали Флей, он был иностранцем. Он занимал комнату на верхнем этаже. Он прожил там две недели, заплатив вперед. Нет, домовладелец о нем ничего не знает и не желает знать, кроме того, что он не причинял ему никакого беспокойства. У жильца была привычка разговаривать с самим собой на непонятном языке, и это все. Домовладелец ничего о нем не знал, потому что почти не видел его. Почему Флей выбрал верхний этаж? А откуда ему знать? Спросили бы у Флея.

А разве вы не знаете, что Флей убит? Да, знает. Здесь был полицейский, который тоже задавал глупые вопросы и водил его на опознание тела. Но ему до этого нет никакого дела. А что он думает о выстреле, раздавшемся в двадцать пять минут одиннадцатого вчера вечером? Было похоже, что здесь Джеймс Долберман мог бы что–то сказать, но он только крепче стиснул зубы и еще пристальнее стал вглядываться в окно. Он находился тогда на кухне и слушал радио, выстрела не слышал, а услышал бы — все равно бы не вышел. Приходил ли кто–нибудь к Флею? Появлялись ли какие–нибудь незнакомцы, как–нибудь связанные с Флеем? И тут последовал неожиданный ответ. Губы домовладельца по–прежнему двигались вяло, но он стал разговорчивее. Да, здесь есть кое–что такое, чем следовало бы заняться полиции, вместо того чтобы попусту тратить деньги налогоплательщиков. Он несколько раз видел одну личность гнусной наружности, крутившуюся возле дома. Этот тип явно что–то высматривал. Один раз он о чем–то разговаривал с Флеем, а потом молниеносно исчез. Этот человек похож на преступника. Мистер Долберман не любит людей, которые крутятся везде просто так, неизвестно зачем. Нет, он не может его описать — это не его дело, да и видел он этого человека в сумерках.

— А не могли бы вы, — спросил доктор Фелл, из последних сил сохраняя терпение, — описать хоть что–нибудь, одежду незнакомца, например?

— Не исключено, — сдался мистер Долберман, — что он был одет в довольно экстравагантное пальто из светло–желтого твида и, похоже, с красными пятнами. Тут уж вы сами разбирайтесь. До свиданья, джентльмены. Вот вам ключи от его комнаты.

Как только они оказались на темной узкой лестнице, Рэмпола прорвало:

— Вы были правы, сэр, что все дело оказалось перевернутым с ног на голову. И самое непонятное — это пальто. Мы искали зловещую фигуру в длинном черном одеянии, а вместо нее появился некто в желтом окровавленном пальто. Так какого же все–таки оно было цвета? И может ли вся проблема упираться в цвет пальто?

Доктор Фелл шумно вздохнул и сказал:

— Вообще–то я имел в виду другое, когда говорил, что дело может повернуться на сто восемьдесят градусов. Но оказалось, что все как раз заключается именно в пальто. Гм, Некто–О–Двух—Пальто. Да, я думаю, что даже если пальто и разные, носит их один и тот же преступник.

— Вы говорили, что знаете, кто убийца.

— Да, я знаю, кто он, — ответил доктор Фелл. — А известно ли вам, почему я испытываю непреодолимое желание пнуть самого себя? Не только потому, что все это время он был у меня под носом, а потому что практически все время он говорил мне правду, а я, несмотря ни на что, так и не сумел почувствовать это. Он был настолько правдив, что даже сама мысль, что я не верил ему и считал его наивным, причиняет мне боль.

— Трюк с исчезновением?

— Вот этого я пока не знаю… Ну, вот мы и пришли.

На верхнем этаже, куда едва проникал дневной свет, помещалась всего одна комната. В нее вела грубо сколоченная дверь, окрашенная в зеленый цвет. Потолок в комнате был низкий, окна, по всей видимости, не открывались уже давно. Пошарив в полумраке, доктор Фелл нащупал газовую лампу под обшарпанным абажуром. Дрожащее пламя осветило аккуратно прибранную, однако довольно бедную комнату, оклеенную грошовыми обоями. Из мебели здесь были только белая железная кровать и облезлое бюро. На последнем лежала записка, придавленная пузырьком из–под чернил. Над мутным зеркалом висела дощечка, на которой витиеватым старинным шрифтом была написана цитата на Священного Писания: “Мне отмщение и аз воздам”.

Тяжело дыша, доктор Фелл подошел к бюро и развернул записку. Рэмпол отметил в строках этого краткого сообщения даже некую напыщенность:

“Джеймсу Долберману, эсквайру.

Я оставляю Вам мои немногочисленные пожитки, как они есть, взамен недельного уведомления об освобождении квартиры. Они мне более не понадобятся. Я возвращаюсь в свою могилу.

Пьер Флей”.

— Почему он с такой настойчивостью твердит о возвращении в могилу? — спросил Рэмпол. — Все это выглядит так, словно здесь заключен какой–то смысл, даже если его там нет… Ведь Флей — реальная личность, а не кто–то, выдававший себя за Флея!

Доктор Фелл не ответил, он снова впал в мрачное настроение, которое усугублялось по мере изучения потертого серого ковра на полу.

— Ни одного следа, — простонал он, — ну хоть бы какая–нибудь отметина, автобусный билет или еще хоть что–нибудь! Нет, осматривать его имущество я не собираюсь. Полагаю, что Самерс уже сделал это. Идемте отсюда! Возвращаемся на Рассел–сквер, к Хедли.

Молча они шли в направлении Рассел–сквер. Хедли заметил их из окна гостиной и отправился открывать парадную дверь. Он встретил друзей в слабо освещенной прихожей. Дьявольская маска на висевших позади него самурайских доспехах являла собой замечательную карикатуру на него самого.

— Я чувствую, что у нас прибавилось проблем, — почти с мягкостью в голосе произнес доктор Фелл. — Мне нечего вам сообщить. Я предполагал, что моя экспедиция окончится ничем, но не нахожу утешения в том, что оказался провидцем. Что нового у вас?

— Это пальто… — начал Хедли. — Послушайте, Фелл, получается бессмыслица. Если Мэнгэн лжет, то я не могу найти здравого объяснения, зачем он это делает. Это пальто уже у нас. Новое пальто, совершенно новое. Карманы пустые — в них не найдено даже обычного мусора, пуха или табачной трухи, появляющихся, стоит лишь поносить пальто совсем немного Однако если сначала мы столкнулись с загадкой двух пальто, то теперь возникла другая, которую можно назвать “загадкой пальто–хамелеона”.

— А что случилось с пальто?

— Оно поменяло цвет.

Доктор Фелл прищурился, что свидетельствовало о его нарастающем любопытстве.

— Я никоим образом не думаю, — сказал доктор, — что это событие так сильно повлияло на ваш рассудок, не так ли? Гм, поменяло цвет, вы говорите? Уж не собираетесь ли вы сообщить мне, что теперь пальто стало ярко–изумрудным?

— Я только хочу сказать вам, что оно поменяло цвет. Идемте!

Он открыл дверь в гостиную. Комната была обставлена в духе старомодной тяжеловесной роскоши: светильники из бронзы, позолоченные карнизы, тяжелые шторы, напоминавшие застывший водопад. Все лампы были зажжены. Барнэби развалился на кушетке, Розетта нервно ходила по комнате взад и вперед. В углу за радиоприемником стояла Эрнестина Дюмон, уперев руки в бедра и закусив верхнюю губу, с язвительным выражением на лице. И наконец, Бойд Мэнгэн стоял спиной к камину, от возбуждения раскачиваясь из стороны в сторону.

— Я знаю, что эта вещь чертовски здорово на мне сидит, — яростно твердил Мэнгэн. — Я знаю. Согласен, пальто мне впору, но оно не мое! Во–первых, я всегда ношу непромокаемый плащ — он висит в прихожей. Во–вторых, я никогда не позволил бы себе купить такое пальто — оно стоит не меньше двадцати гиней. И в-третьих…

Хедли постучал по дверному косяку, привлекая внимание. Появление доктора Фелла и Рэмпола, казалось, успокоило Мэнгэна.

— Не могли бы вы повторить все это еще раз? — попросил Хедли. Мэнгэн закурил. Пламя спички отразилось в его темных глазах кровавой точкой. Он затянулся и выпустил клуб дыма с видом человека, которому на роду написано пострадать за правое дело.

— Лично я не понимаю, — возразил Мэнгэн, — почему все вечно упирается в меня. Возможно, существовало другое пальто, хотя мне опять–таки не понятно, почему кому–то приспичило повсюду разбрасывать свой гардероб… Послушай, Тед. Сейчас я покажу его тебе.

Он схватил Рэмпола за руку и потащил к камину, словно собираясь выставить на всеобщее обозрение.

— Придя сюда вчера вечером, я собирался повесить свое пальто — я имею в виду непромокаемый плащ — в гардероб прихожей. Как правило, там нет необходимости включать свет, вы нащупываете первый попавшийся крючок и вешаете свою одежду на него. И я бы особо не беспокоился, но у меня был с собой сверток с книгами, который мне хотелось положить на полку, поэтому я включил свет. И увидел еще одно пальто, висевшее в дальнем углу. Оно было примерно такого же размера, как и то желтое твидовое, что у вас. Точно такое же, только черное.

— Еще одно пальто, — повторил доктор Фелл, с любопытством взглянув на Мэнгэна. — Мой мальчик, почему вы сказали “еще одно пальто”? Если вы в чьем–нибудь доме увидели сразу несколько пальто, вам пришло бы в голову так сказать? Из собственного опыта знаю, что наименее приметная вещь в доме — это висящая на вешалке одежда. И даже если вам кажется, что одна из вещей — ваша, вы не можете точно знать, какая именно. Не так ли?

— Я знаю пальто всех присутствующих здесь, — возразил Мэнгэн. — А на это я обратил особое внимание, так как решил, что оно должно принадлежать Барнэби. Мне не сказали, что он уже здесь, и я поинтересовался, пришел ли он…

Барнэби держал себя по отношению к Мэнгэну грубовато–снисходительно. Он уже не был таким жалким, как на Калиостро–стрит.

— Мэнгэн, — произнес он, обращаясь к доктору Феллу, — очень, ну просто очень наблюдательный молодой человек. Ха–ха–ха! Особенно там, где дело касается меня.

— А у вас есть возражения? — спросил Мэнгэн, понизив голос.

— А пусть он расскажет вам одну историю. Розетта, дорогая! Разрешите предложить вам сигарету. Между прочим, могу сказать, что это было не мое пальто.

Мэнгэн обернулся к доктору Феллу и продолжал:

— Как бы то ни было, я запомнил его. А сегодня утром пришел Барнэби и обнаружил, что пальто с кровью на подкладке — то, что светлое — висит на старом месте. Разумеется, единственным объяснением может быть то, что на вешалке было два пальто. Сумасшествие какое–то. Я могу поклясться, что вчера вечером пальто никому из присутствующих не принадлежало. И вы сами можете убедиться в этом. Было ли на убийце одно пальто, или оба, или ни одного? Кроме того, у черного пальто был какой–то странный вид…

— Странный? — перебил его доктор Фелл так резко, что Мэнгэн вздрогнул. — Что значит: странный?

Эрнестина Дюмон вышла из–за радиоприемника. Этим утром она выглядела еще более осунувшейся: щеки ее ввалились, вокруг глаз залегли темные круги, придававшие ее внешности таинственность. Но несмотря на это, черные ее глаза не утратили блеска.

— Боже, что за резон продолжать обсуждать все эти глупости? — воскликнула она. — Почему вы не спросите меня? Очевидно, что я должна знать об этом больше, чем он. Разве не так? — Она взглянула на Мэнгэна и нахмурилась. — Нет, нет! Я думаю, что вы старались рассказать правду, как вы ее поняли, но слегка напутали. Да, желтое пальто было здесь вчера вечером. Рано вечером, перед обедом. Оно висело на том же крючке, на котором Мэнгэн, как он сказал, видел черное. Я тоже видела его.

— Но… — возмутился было Мэнгэн.

— Послушайте, — загудел, успокаивая его, доктор Фелл. — Давайте подумаем вместе: а не можем ли мы разобраться во всем этом? Если вы видели пальто, мадам, не поразило ли оно вас чем–нибудь необычным? Не показалось ли оно странным, если вы знали, что оно никому из присутствующих здесь не принадлежит?

— Ну, не совсем так, — Эрнестина Дюмон кивнула в сторону Мэнгэна. — Я не видела, как он вошел. Я просто предположила, что это его пальто.

— А между прочим, кто впустил вас? — спросил доктор Фелл Мэнгэна сонным голосом.

— Энни. Но я сам вешаю свои вещи. Я готов поклясться…

— Хедли, пригласите–ка служанку, если она здесь, — попросил Фелл. — Это пальто–хамелеон меня просто заинтриговало. О боже! Да оно просто замучило меня! Итак, мадам, я не утверждаю, что вы говорите мне неправду, за исключением того, что вы сказали о нашем друге Мэнгэне. Некоторое время назад я говорил Теду Рэмполу о том, насколько отдельные личности бывают, к сожалению, правдивыми… Хедли! Вы беседовали с Энни.

— О да, — ответил Хедли, в то время как Розетта Гримо прошла мимо него, звоня в колокольчик, — она сказала, что вчера вечером ее не было, она возвратилась домой около полуночи. Но я не спрашивал ее о том, о чем хотите спросить вы.

— Я не пойму, из–за чего поднят весь этот шум? — воскликнула Розетта. — Какая разница? У вас что, нет других дел, кроме того как заниматься ерундой, выясняя, какого цвета было пальто — желтого или черного?

— Это существенно меняет дело, — возразил ей Мэнгэн, — и вы отлично понимаете это. Я не знаю, кто из нас прав, но ведь прав же кто–то! Хотя я допускаю, что Энни вообще не в курсе дела. О господи! Я вообще ничего не знаю!

— Все нормально, приятель! — иронически заметил Барнэби.

— Идите вы к черту! — огрызнулся Мэнгэн.

Хедли втиснулся между ними и заговорил тихо, но настойчиво. Барнэби, который выглядел достаточно бледно, снова сел на кушетку. Когда вошла служанка, нервное напряжение присутствовавших в комнате достигло предела, однако все старались сохранять внешнее спокойствие.

Энни была востроносой здравомыслящей девицей, за которой никогда не замечали никаких глупостей. Слегка склонив голову в наколке, которая сидела на ней как влитая, она преданно посмотрела на Хедли своими спокойными карими глазами. Она была немного расстроена, но, по крайней мере, не нервничала.

— Я забыл спросить вас кое о чем в отношении вчерашнего вечера, — произнес Хедли, с трудом подбирая слова. — Ведь вы впускали мистера Мэнгэна, не так ли?

— Да, сэр.

— В какое примерно время?

— Не могу сказать, сэр, — она казалась озадаченной, — должно быть, за полчаса до обеда. Точно не помню.

— Вы видели, как он вешал свои шляпу и пальто?

— Да, сэр Мистер Мэнгэн никогда не доверяет их мне, иначе я бы, конечно…

— Вы заглядывали в гардероб?

— О, я понимаю… Да, сэр, заглядывала! Видите ли, когда я впустила его, я сразу же направилась в столовую, однако меня тут же позвали вниз, на кухню. Поэтому я возвращалась через прихожую. Там я заметила, что мистер Мэнгэн, уходя, оставил свет в гардеробе, поэтому я и заглянула туда и убедившись, что там никого нет, выключила свет.

Хедли подался вперед.

— А теперь будьте внимательны. Вам знакомо светлое твидовое пальто, обнаруженное в гардеробе сегодня утром? Вы знали о нем, не так ли? Отлично! Вы помните, на каком крючке оно висело?

— Да, сэр, помню. — Она поджала губы. — Этим утром я была в прихожей, когда его обнаружил мистер Барнэби, а вслед за ним — и все остальные. Мистер Миллз сказал, что мы должны оставить его там, где оно висит, прямо с кровью и всем прочим, потому что полиция…

— Точнее, Энни! Я спрашиваю о цвете этого пальто. Когда вы заглянули вчера вечером в гардероб, это пальто было желтым или черным? Вы можете вспомнить?

Энни пристально посмотрела на Хедли.

— Да, сэр, я помню… Сэр, вы спрашиваете, желтое или черное? Вы это имеете в виду? Ну что ж, сэр, если быть абсолютно точной — ни то, ни другое. Потому что на том крючке никакого пальто вообще не было.

В комнате роем носились голоса: гневный — Мэнгэна, истерически–насмешливый — Розетты, радостный — Барнэби. Только Эрнестина Дюмон с выражением усталости и презрения на лице продолжала хранить молчание. Целую минуту Хедли изучал воинственно серьезное лицо свидетельницы — Энни стояла, гордо откинув голову и сжав кулачки. Хедли, сохраняя агрессивное молчание, направился к окну. Тут доктор Фелл захохотал.

— А ну, не унывать! — призвал он всех присутствующих. — В конце концов мы же не изменили своего цвета. И я настаиваю на том, что это весьма разоблачающий факт. Гм. Ха–ха! Пойдемте, Хедли. Хороший завтрак — это именно то, что нам сейчас нужно!

Глава 17ЛЕКЦИЯ О ЗАКРЫТОЙ КОМНАТЕ

На столе стоял кофе, винная бутылка была пуста, сигары — зажжены. Хедли, Петтис, Рэмпол и доктор Фелл сидели за столом вокруг лампы с красным абажуром в полутемном ресторане гостиницы. Они задержались дольше всех, и лишь несколько человек продолжали сидеть за соседними столиками в этот располагающий к безделью полуденный час зимнего дня, когда особенно остро чувствуешь уют камина, а за окном падает снег. На фоне тусклого блеска рыцарских доспехов доктор Фелл более чем когда–либо, напоминал барона–феодала. Он с презрительным видом разглядывал кофейную чашечку, которую, казалось, опасался проглотить. Доктор сделал широкий жест сигарой, прокашлялся и вполне дружелюбно объявил:

— А сейчас я прочту лекцию, друзья мои, по общей механике и развитию ситуации, известной в детективной литературе как “закрытая комната”.

Хедли застонал.

— Как–нибудь в другой раз, — предложил он. — Слушать лекции, когда у нас есть дела…

— А сейчас я прочту лекцию, — безжалостно повторил доктор Фелл, — по обшей механике и развитию ситуации, известной в детективной литературе как “закрытая комната”. Кхе. Всех возражающих просим опустить эту главу. Кхе–кхе!

Итак, джентльмены, для начала могу сказать, что в течение последних сорока лет, развивая свой ум чтением шедевров беллетристики…

— Если вы собираетесь анализировать неанализируемые ситуации, — перебил его Петтис, — при чем тут детективная литература?

— А при том, — доверительно произнес доктор, — что мы оказались героями детективного романа, и не делаем вид, что сами все знаем и лишь водим за нос доверчивого читателя. Давайте не будем искать оправданий тому, что мы ввязались в дискуссию о детективных романах, а честно воздадим хвалу благороднейшим устремлениям книжных героев.

Однако продолжим, джентльмены. Обсуждая эту тему, я не собираюсь искать аргументы путем навязывания каких–либо правил. Единственное, о чем я намерен говорить, — это о личных вкусах и пристрастиях. Перефразируя Киплинга, мы скажем: “Существует девять и еще шестьдесят способов организовать хитроумное убийство, и каждый из них — верный”. Вариант с “закрытой комнатой” является самым интересным в детективной литературе. Мне нравится, когда мои убийства часты, кровавы и нелепы. Я люблю, когда мой сюжет насыщен яркими красками и воображением, хотя не могу вспомнить, чтобы какая–либо история основывалась единственно на том, что она могла бы произойти в действительности. Я не намерен слушать унылый гул повседневности. Куда более предпочтительнее грохот Ниагары или звон колоколов собора святого Павла. Все подобные вещи, должен вам признаться, доставляют счастье и радость и не побуждают подвергать критике содеянное.

Некоторые люди, которым не нравятся мрачно–трагические оттенки, настаивают на том, чтобы их вкусы воспринимались как норма. Осуждая, они употребляют слово “неправдоподобно”. И таким образом они вводят себя в заблуждение, полагая, что “неправдоподобно” всего–навсего означает “плохо”.

Теперь, по–видимому, имеет смысл подчеркнуть, что слово “неправдоподобно” является единственным, которое не следует употреблять, предавая проклятью детективную литературу. Значительная часть нашей любви к детективам основывается на любви к неправдоподобию Когда совершено убийство А, а В и С находятся под подозрением, кажется неправдоподобным, что выглядящий вполне невинно Д может быть виновен. Однако именно он и является убийцей. Если Д имеет надежное алиби и дал показания под присягой, кажется неправдоподобным, что преступление совершено им. Однако именно им оно и совершено. Когда детектив обнаруживает на пряже щепотку угольной пыли, кажется неправдоподобным, что такой пустяк может иметь какое–то значение. Но это именно так. Короче говоря, мы подошли к тому месту, где значение слова “неправдоподобно” как в насмешку теряет смысл. Никакой правдоподобности вообще не может быть до самого конца книги. И если вы пожелаете увязать убийство с лицом, причастность которого маловероятна, вам вряд ли придется скучать, так как мотивы его действий в отличие от лица, первым попавшего под подозрение, менее правдоподобны и обязательно глубже завуалированы.

Когда у вас вырывается вопль “этого не может быть”, когда вам уже поперек горла все эти маньяки–убийцы, и при этом вы говорите, что вам эта история не нравится, — это достаточно честно. Если вам что–то не нравится, вы вправе об этом сказать. Но когда вы свое собственное отношение к чему–либо превращаете в узаконенный критерий оценки достоинства или даже правдивости истории, ваши слова звучали бы уже так: “Эти события не могли произойти, потому что, если бы они произошли, мне бы это не понравилось”.

Так где же правда? Мы должны проверить это на примере, условно именуемом “запертой комнатой”, так как этот случай в силу своей неправдоподобности оказался под наиболее ожесточенным огнем мнений.

К своему удовольствию скажу, что большинство людей испытывает интерес к запертым комнатам. С удовольствием признаюсь, что и я сам отношусь к числу этого большинства. Так посмотрим, что нового мы можем для себя открыть? Почему мы испытываем двойственное чувство, когда слушаем объяснения по поводу запертой комнаты? Вовсе не от нашего скептицизма, а просто потому, что подсознательно чувствуем какое–то разочарование. А от этого ощущения — что вполне естественно — всего один шаг к тому, чтобы все происходящее назвать неправдоподобным или просто нелепым.

Вкратце, чтобы быть точным, — разошелся доктор Фелл, размахивая сигарой, — отсылаю вас к тому, что рассказывал нам сегодня О’Рурк об иллюзиях, которые имеют место в действительности. О господи! Да разве может история иметь шансы на успех, если мы начинаем язвить даже по поводу происходящего в действительности? Уже сам факт, что это происходит, а параллельно с происходящим отлично уживаются и сами иллюзионисты, заставляет нас с вниманием относиться к подобным трюкам. Когда такие трюки встречаются в детективных романах, мы называем это неправдоподобным. Когда же это случается в повседневной жизни, мы вынуждены признать правдоподобность, однако, получив объяснения, попросту испытываем разочарование. Секрет разочарования в обоих случаях кроется в одном и том же — мы ожидаем слишком многого.

Видите ли, когда результат фокуса воспринимается как нечто магическое, ожидаешь увидеть магию и в процессе исполнения этого фокуса. Однако, если волшебства не обнаруживается, мы называем фокус надувательством. И, наконец, последняя черта характера убийцы, которую мы должны обсудить, — это непостоянство линии его поведения. Смысл эксперимента состоит в том, чтобы выяснить, может ли быть совершено убийство? Если да, то могло бы оно быть совершено без проникновения в запертую комнату? Человек исчез из запертой комнаты — так? Очевидно, что нарушение им законов природы дает ему право нарушать законы правдоподобия. Если человек изъявил желание стоять на голове, мы вряд ли согласимся, чтобы при этом его ноги оставались на земле. Примите это к сведению, джентльмены, когда будете давать оценку. Вы можете назвать результаты эксперимента неинтересными или еще как–нибудь — это дело вкуса. Однако остерегитесь заявлять, что это неправдоподобно или таит в себе уловку.

— Хорошо, хорошо! — заерзал на стуле Хедли. — Лично я не считаю себя большим специалистом в этом вопросе, однако, если вы настаиваете на лекции, тема которой, очевидно, имеет некоторое отношение к нашему делу…

— Да.

— …то при чем тут запертая комната? Вы сами сказали, что убийство Гримо не представляет для нас особой проблемы. Главная загадка в том, что человек застрелен среди пустой улицы…

— Ах, это! — доктор Фелл отмахнулся с таким презрением, что Хедли удивленно уставился на него. — Я уже знал разгадку, когда еще не рассеялся дым выстрела. Я вполне серьезно. То, что не дает мне покоя в настоящий момент, — это исчезновение из комнаты. И в поисках ключа к разгадке я намерен провести классификацию различных способов убийства, которое можно совершить в запертой комнате. Упомянутое вами преступление совершено одним из таких способов.

Итак, перед вами комната с одной дверью, одним окном и прочными стенами. Рассматривая способы исчезновения из комнаты, где дверь и окна закрыты наглухо, я не стану упоминать примитивные способы проникновения в запертую комнату, которые уважающий себя автор просто обойдет молчанием. Нет необходимости рассматривать также различные варианты этого способа, например, когда в оконной раме имеется щель, позволяющая просунуть руку; или когда в потолке проделывается отверстие, через которое бросается нож, затем отверстие закрывается потайной заглушкой, при этом пол на чердаке присыпается пылью в целях маскировки и т. п. Принцип остается тот же, вне зависимости от того, через какое отверстие убийца проникает внутрь, будь оно меньше наперстка или больше амбарных ворот… Что касается классификации, то вы, мистер Петтис, могли бы делать кое–какие пометки…

— Хорошо, — усмехнулся Петтис. — Продолжайте.

— Первое. Преступление совершено в наглухо закупоренной комнате, которая действительно как бы загерметизирована. Объяснения:

1. Это — не убийство, а цепь случайных совпадений, которые привели к несчастному случаю, напоминающему убийство. Ранее, до того как комната была заперта, совершено нападение с целью ограбления — жертве нанесены ранения, в комнате сломана часть мебели — очевидно, в результате смертельной схватки грабителя и жертвы. Позже, уже за запертой дверью, грабитель либо непреднамеренно убивает жертву, либо душит ее, при этом допускается, что все эти события происходили в одно и то же время. В указанном случае способом умерщвления является проламывание головы предметом типа дубинки, фактически же — с использованием какого–либо предмета обстановки. Это может быть угол стола или острый край кресла, но наиболее распространенным предметом является каминная решетка.

2. Это — убийство, однако жертву вынуждают совершить самоубийство или умереть в результате несчастного случая. Цель достигается имитацией присутствия в комнате призраков, внушением или, что наиболее распространено, применением газа, вводимого в данное помещение извне. Газ или яд вызывает у жертвы состояние невменяемости, заставляет ее крушить все вокруг себя, создавая ложные признаки борьбы, а затем убить себя ударом ножа. В других случаях жертва протыкает себе голову шипом канделябра, вешается на электрическом проводе или душит себя своими же руками.

3. Это — убийство, совершаемое механическим устройством, заранее устанавливаемым в комнате и маскируемым под какой–либо невинно выглядящий предмет обстановки. Это может быть ловушка, устроенная кем–либо давно умершим и срабатывающая либо автоматически, либо после того, как ставится на взвод преступником уже в наше время. Это также может быть какое–нибудь новшество современной науки. Например — огнестрельное оружие, вмонтированное в телефонную трубку и стреляющее в голову жертве, когда трубка снимается с телефонного аппарата. Или пистолет, нажатие спускового крючка которого производится за счет расширения воды в результате замерзания. Мы имеем часы, которые стреляют, когда вы начинаете их заводить; это могут быть старые настенные часы с отвратительным дребезжащим боем, и, когда вы, пытаясь унять дребезжание, касаетесь механизма боя, выбрасывается лезвие, вспарывающее вам живот. Мы знаем случаи, когда для проламывания черепа используются весовые гири, сбрасываемые с потолка. Существуют кровати, испускающие ядовитый газ, когда вы нагреваете их своим телом, отравленные иглы, не оставляющие следов…

— Видите ли, — сделал отступление доктор Фелл, — когда мы имеем дело с механическими устройствами, область неправдоподобных ситуаций рассматривается шире и выходит за рамки только запертой комнаты. Здесь можно продолжать до бесконечности, вплоть до использования механических устройств для умерщвления электрическим током. Например, пропускание тока через шнур, ограждающий картины, или шахматную доску, или даже перчатку. Смерть может таиться в любом предмете домашнего обихода, включая электрокипятильник. Однако в нашем случае подобные способы, похоже, применения не нашли. Итак, мы продолжаем:

4. Это — самоубийство, совершенное с целью создать видимость преднамеренного убийства. Человек наносит сам себе удар сосулькой, сосулька тает, в запертой комнате никакого оружия не обнаруживается, предполагается убийство. Человек стреляет в себя из пистолета, привязанного к резиновому жгуту, другой конец которого выведен в дымоход — пистолет втягивается туда после выстрела и, таким образом, пропадает из поля зрения. Вариантом этого трюка (уже не связанного с запертой комнатой) является пистолет, привязанный к перекинутой через перила моста гире и падающей после выстрела в воду. Таким же способом пистолет может быть выброшен из окна в сугроб.

5. Это — убийство, в основу которого положена иллюзия и перевоплощение. Так, жертва, для всех еще считающаяся живым человеком, уже лежит убитая в комнате, за дверью которой ведется наблюдение. Убийца, либо одетый как его жертва, либо принятый со спины за жертву, быстро входит в комнату, сбрасывает маскирующее его платье и тут же выходит, уже будучи самим собой. Иллюзия состоит в том, что он, выходя из комнаты, как бы пропускает входящего в нее человека. В любом случае у него есть алиби: когда позже обнаруживается тело жертвы, убийство рассматривается как событие, произошедшее после того, как воображаемая “жертва” вошла в комнату.

6. Это — убийство, которое, хотя оно и совершено преступником, находящимся в момент убийства вне комнаты, тем не менее дает основания предполагать, что совершивший убийство должен был находиться внутри комнаты.

— В своих пояснениях, — прервал рассуждения доктор Фелл, — я классифицирую этот вид убийства под общим наименованием “Убийство на расстоянии” или “Сосулечное убийство”. Я уже говорил о сосульках, и вы понимаете, что я имею в виду. Дверь заперта, окно слишком мало, чтобы позволить убийце проникнуть в комнату, и тем не менее жертве внутри комнаты наносятся колотые раны, при этом оружие не обнаруживается. Или извне производится выстрел, где в качестве пули используется сосулька, — не будем рассуждать, насколько это практично, — которая тает бесследно. Такой способ убийства находил широкое применение в период правления династии Медичи, а появился он в Риме в I веке н. э. Итак, сосулька может выстреливаться из огнестрельного оружия или лука и метаться, как нож. Кроме того, известны случаи применения соляных пуль, а также пуль, изготовляемых из замороженной крови.

Все это иллюстрирует мои соображения о преступлении, совершенном внутри комнаты преступником, находившимся за ее пределами. Существуют также другие способы. Например, жертве может быть нанесен удар очень тонким лезвием, настолько тонким, что она даже не почувствует его и, лишь уйдя в другую комнату, вдруг упадет замертво. Или на голову жертве, выглянувшей из окна, недоступного снизу, сбрасывается сосулька; череп пробит и при этом никакого оружия — оно растаяло.

К этому же пункту (хотя это также имеет отношение и к пункту 3) мы можем отнести убийства, совершаемые с использованием ядовитых змей и насекомых. Змей можно спрятать не только в комод и сейф, но и в цветочный горшок, книгу, канделябр, а также трость. Я даже помню одну веселую историю, когда янтарный черенок курительной трубки, выполненный в виде скорпиона, на самом деле явил к жизни скорпиона, когда жертва намеревалась взять трубку в рот. Что касается величайшего в истории детективного жанра убийства на расстоянии, то это случай, когда убийцей стало солнце: проникший в запертую комнату сквозь окно солнечный луч переотразился в стоявшей на столе бутылке, сыгравшей роль увеличительного стекла, и воспламенил капсюль патрона в висевшем на стене ружье — спавший в комнате остался лежать в своей кровати с развороченной грудью.

А теперь я перехожу к заключительному пункту моей классификации:

7. Это убийство, в основу которого положены действия, прямо противоположные описанным в пункте 5. Это означает, что фактическая смерть жертвы наступает значительно позже предполагаемой. Жертва, приняв наркотики, спит в запертой комнате. Стуком в дверь разбудить ее не удается. Тогда убийцы поднимают ложную панику, выламывают дверь, врываются в комнату и, допустим, перерезают жертве горло, при этом они пытаются доказать другим, что увидели нечто, чего на самом деле не видели…

— Минуту! — прервал его Хедли, постучав по столу. Доктор Фелл, сияя от своего красноречия, повернулся к нему с милой улыбкой. Хедли продолжал:

— Все это очень хорошо! Вам приходилось иметь дело со всеми случаями, связанными с запертыми комнатами…

— Со всеми? — фыркнул доктор Фелл, широко открывая глаза. — Конечно же нет. Я не могу всесторонне рассмотреть случаи даже в рамках этой классификации. Ведь это только общая схема, сделанная экспромтом… А еще я намеревался поговорить о различных способах таинственного запирания изнутри дверей и окон. Итак, господа, я продолжаю…

— Пока воздержитесь, — упрямо произнес Хедли. — Я намерен возразить вам, пользуясь вашими же аргументами. Вы говорите, что мы можем получить ключ к разгадке, формулируя ряд способов, к которым прибегает убийца–трюкач. Вы сформулировали семь пунктов, каждый из которых применительно к данному делу может быть опровергнут на основании вашей же собственной классификации. Ведь общая идея вашей классификации состоит в том, что никакой убийца не исчезал из комнаты, потому что никакого убийцы в момент совершения преступления там не было. Все это не так! Единственно, что мы знаем точно, если не допускать, уто Миллз и Дюмон — лгуны, это то, что убийца действительно был в комнате! Господа, что вы думаете об этом?

Петтис, сидевший впереди всех и отражавший своей лысиной свет красной лампы, делал аккуратные пометки тонким золотым карандашом. Но вот он поднял свои выразительные глаза.

— Э-э… да! — произнес он, слегка кашлянув. — Я думаю, что пункт 5 наводит на размышления. Иллюзия! А что, если Миллз и госпожа Дюмон действительно не видели, чтобы кто–то входил в ту комнату; что, если они стали свидетелями мистификации, если все случившееся было иллюзией подобно волшебному фонарю?

— Я думал над этим тоже, — заметил Хедли. — Я втолковывал Миллзу эту мысль вчера вечером и обменялся с ним парой слов на эту тему сегодня утром. Где бы ни был убийца, он не был иллюзией и он действительно вошел в ту дверь. Он был вполне материален, чтобы отбрасывать тень и сотрясать пол вестибюля шагами, чтобы вести разговоры и хлопать дверью. Вы согласны со мной, Фелл?

Доктор мрачно кивнул и затянулся своей дорогой сигаретой.

— О, да, я с этим согласен. Он был вполне материален и он вошел в комнату.

— И при этом, — развивал тему Хедли, в то время как Петтис заказал еще кофе, — утверждаете, что все, что мы знаем, — неправда, что все было совершено тенью из волшебного фонаря. Но не тень из волшебного фонаря убила Гримо, это был реальный пистолет в реальной руке. И наконец, Гримо не был застрелен механическим устройством. Более того, он не стрелял сам в себя и не прятал пистолет в дымоход, согласно одной из ваших версий. Во–первых, человек не может выстрелить сам в себя с расстояния нескольких футов. А во–вторых, пистолет не может махом вылететь в дымовую трубу, пронестись над крышами домов до Калиостро—Стрит, застрелить Флея, а после всего этого шлепнуться на землю. Черт возьми, Фелл! Я рассуждаю точно так же, как и вы! Мои рассуждения находятся под очень сильным влиянием вашего образа мышления. В любую минуту я ожидаю вызова из участка, поэтому хочу вернуться к здравому смыслу… Что с вами, доктор?

Доктор Фелл, широко раскрыв глаза и уставившись на лампу, медленно опустил кулак на стол.

— Дымоход! — произнес он. — Дымоход! О господи! Хедли, каким же я был ослом!

— А что дымоход? — спросил полицейский. — Мы же доказали, что убийца не смог бы выбраться через дымоход.

— Да, конечно. Но я не это имею в виду. Я начинаю кое–что понимать, пусть даже мой проблеск — тусклый, как лунный свет. Я должен еще раз осмотреть дымоход.

Петтис фыркнул от смеха.

— Как бы там ни было, — предложил он, — вы могли бы также свернуть эту дискуссию. Я согласен с Хедли в отношении одного — вам бы лучше поэкспериментировать о дверями, окнами и дымоходами.

— К моему сожалению, — продолжал доктор, выходя из состояния прострации и обретая свой прежний пыл, — в детективной литературе способы побега с использованием дымоходов популярностью не пользуются. В детективах дымоходу отводится особая роль. Например, бывают дымоходы с примыкающими к ним потайными комнатами, проникнуть в которые можно через заднюю стенку камина или даже отодвинув весь камин. Бывают даже комнаты под каминами. Более того, через дымоход можно сбросить все что угодно, преимущественно что–нибудь отравленное. Однако убийцы выбираются через дымоход крайне редко. Кроме всего прочего, этот способ намного грязнее, чем через двери и окна, при этом дверь намного более предпочтительна. I мы можем классифицировать несколько способов создания иллюзии того, что дверь заперта изнутри:

1. Манипулирование с ключом, оставленным в замке. Это старый излюбленный способ, однако слишком хорошо всем известный, чтобы он мог использоваться всерьез. Черенок ключа захватывается клещами и поворачивается с наружной стороны двери; мы проделали это сами, когда открывали кабинет Гримо. Один из специально предназначенных для этого инструментов состоит из узкой металлической планки длиной около двух дюймов, к которой привязан кусок прочной веревки. Перед выходом из комнаты планка вставляется в отверстие головки ключа таким образом, чтобы ее можно было использовать как рычаг, а веревка пропускается под дверью наружу. Затем дверь изнутри запирается — для этого вам достаточно потянуть за веревку, чтобы повернуть ключ в замке. Далее подергиванием веревки вы высвобождаете планку из головки ключа, планка падает на пол и вы вытягиваете ее под дверью из комнаты.

2. Простое снятие петель с двери, не трогая замка или задвижки. К этому трюку прибегает большинство школьников, желая забраться в буфет со сладостями, однако он возможен при условии, что петли расположены с наружной стороны двери.

3. Манипуляции с задвижкой. И снова — веревка, на этот раз используемая в сочетании со шпильками или штопальными иглами. Так, шпилька втыкается в дверь с внутренней стороны и используется как рычаг, перемещающий задвижку. Рычаг приводится в действие веревкой, выведенной наружу через замочную скважину. Существует также более простой способ: на конце веревки особым образом завязывается петля, которая может быть распущена резким рывком за другой конец веревки; петля набрасывается на набалдашник задвижки, другой конец веревки пропускается под дверью; дверь закрывается и запирается на задвижку перемещением веревки вправо или влево.

4. Манипуляции со шпингалетом или падающей щеколдой. Шпингалет стопорится в верхнем положении каким–либо подкладываемым под него предметом. Дверь закрывается, предмет вытягивается и позволяет шпингалету упасть в гнездо. Наилучшим средством стопорения шпингалета является кубик льда.

5. Простая, но эффективная иллюзия. Преступник, уже совершивший убийство, запирает дверь снаружи и оставляет ключ у себя. При этом все остальные считают, что ключ вставлен в замок с внутренней стороны. Убийца поднимает панику, разбивает верхнюю панель двери, просовывает в пролом руку с ключом и, делая вид, что он обнаруживает его с внутренней стороны, отпирает дверь.

Существуют также некоторые другие способы, например запирание двери снаружи и возвращение ключа внутрь комнаты с помощью все той же веревки, однако вы сами видите, что ни один из всех этих способов не нашел применения в нашем деле, потому что дверь в интересующую нас комнату находилась под постоянным наблюдением Миллза.

— Итак, — подвел итоги Петтис, — вы исключаете дверь как вариант исчезновения убийцы. Но при этом, насколько я понимаю, вы также исключаете и дымоход?

— Да, именно так, — подтвердил доктор Фелл.

— В таком случае, — потребовал Хедли, — следующим пунктом нашего маршрута должно быть окно — не так ли? Безостановочно рассуждая о способах, которые явно не нашли бы применения, вы напрочь упустили из вида единственный способ, которым убийца мог бы воспользоваться…

— Да потому, что это не было запертое окно, вы что, не понимаете этого? — возопил доктор Фелл. — Я могу привести массу интереснейших случаев с окнами, но при условии, что эти окна заперты. Вы можете разбить окно, осторожно запереть его на шпингалет, а перед тем, как уйти, просто заменить все оконное стекло на новое и зашпаклевать его — новое стекло выглядит как старое, а окно заперто изнутри. Окно же в нашем случае не было ни заперто, ни просто закрыто — оно было всего лишь неприступно.

— Похоже, я читал где–то про человека–паука, — заметил Петтис.

Доктор Фелл покачал головой:

— Давайте не будем обсуждать возможности человека–паука разгуливать по совершенно гладким стенам. Важнее другое, он должен был откуда–то начать и в каком–то месте остановиться. Однако следов нет ни на крыше, ни на земле под окном, — доктор потер виски. — Но если хотите, я могу высказать одно–два предположения на сей счет.

Он замолчал и поднял глаза. В конце опустевшего зала возник силуэт какого–то человека, в нерешительности переминавшегося с ноги на ногу. Затем он стремительно приблизился, и все увидели, что это Мэнгэн. Лицо его отличалось удивительной бледностью.

— Есть ли что–нибудь новое? — спросил Хедли, стараясь сохранять максимальное спокойствие. — Что–нибудь новое о пальто, меняющих свой цвет?

— Нет, — ответил Мэнгэн, переводя дыхание. — Что–то случилось с Дрэйменом, видимо — апоплексический удар. Нет–нет, он жив, но очень в плохом состоянии. Он пытался связаться с вами, когда его хватил удар… Он постоянно твердил о каких–то диких вещах: будто кто–то ходит по его комнате, о фейерверках, о дымоходах.

Глава 18ДЫМОХОД

Снова три человека — напряженных, с измученными нервами — собрались в гостиной. Стюарт Миллз, стоя спиной к камину, прочищал свое горло способом, который приводил Розетту в неистовство. Эрнестина Дюмон спокойно сидела у огня, когда Мэнгэн ввел в гостиную доктора Фелла, Хедли, Петтиса и Рэмпола. Свет не зажигали, тень Миллза закрывала слабые проблески огня, только бледные отсветы снеговой пелены дня проникали через тяжелые кружевные занавеси. Вошел Барнэби.

— Вы не сможете его увидеть, — сказала Эрнестина, сосредоточив свое внимание на тени Миллза. — С ним сейчас доктор. Все одно к одному. Возможно, он сошел с ума.

Розетта, скрестив руки на груди, ходила взад–вперед с присущей ей кошачьей грацией. Она повернулась лицом ко вновь пришедшим и заговорила неожиданно резко:

— Я, знаете ли, больше не в силах всего этого вынести. Это может продолжаться еще очень долго… У вас есть какие–нибудь соображения по поводу того, что случилось? Вы знаете, как был убит мой отец или кто его убил? Ради бога, скажите что–нибудь, даже если вы обвините во всем меня!

— Вы не могли бы рассказать нам подробно о том, что случилось с мистером Дрэйменом, — спокойно произнес Хедли, — когда это произошло, насколько опасно его положение?

Мадам Дюмон пожала плечами:

— Возможно, опасность достаточно серьезная. Его сердце… Я не знаю. Он — в полном изнеможении. Лежит сейчас без сознания. И станет ли ему лучше, я тоже не могу сказать. Что же касается того, что с ним произошло, у меня нет никаких предположений…

Миллз снова кашлянул, прочищая горло. Голова его качалась из стороны в сторону, а на лице застыла страдальческая улыбка.

— Сэр, — обратился он к Хедли. — Если вы полагаете, что мы имеем дело с нечестной игрой, или думаете, что совершено нападение с целью убийства, — оставьте эти мысли. Как бы это ни казалось странным, вы получите объяснения по поводу этого от нас, так сказать, попарно. Я имею в виду то, что те же самые люди, которые присутствовали здесь вчера вечером, вновь собрались все вместе. Пифия и я, — он поклонился в сторону Эрнестины Дюмон, — находились вместе наверху в моем кабинете. И, как я понимаю, мисс Гримо и наш друг Мэнгэн были здесь внизу…

Розетта кивнула головой:

— Вы бы лучше послушали все с самого начала. Вам Бойд не рассказывал, что Дрэймен спускался сюда?

— Нет, я ничего не говорил об этом, — ответил Мэнгэн с некоторой горечью. — После того случая с пальто я хотел бы получить некоторые объяснения у кого–нибудь. — Он повернулся, мышцы его лица напряглись. — Полчаса назад, как вы можете убедиться, мы с Розеттой были здесь одни. У меня вышла ссора с Барнэби, обычное явление. Все переругались из–за того пальто, и мнения наши разделились. Барнэби ушел. Я вообще не видел Дрэймена, он оставался у себя в комнате все сегодняшнее утро. Каким–то образом Дрэймен вошел сюда и спросил меня, как он может связаться с вами.

— Вы считаете, что он что–то обнаружил?

Розетта презрительно фыркнула.

— Скорее всего он думал, что обнаружил. Очень загадочно. Он вошел, подергиваясь, как он это обычно делает, и, как уже сказал Бойд, спросил о том, как ему поговорить с вами. Бойд спросил его, что случилось…

— Не вел ли он себя так, как будто он обнаружил, гм, что–то существенное?

— Да, именно так. Мы оба аж подпрыгнули.

— Почему это?

— С вами было бы то же самое, — сказала невозмутимо Розетта, — если вы ни в чем не виноваты. — Она поежилась как от холода. — Итак, мы спросили, что случилось в конце концов? Он подергался немножко и сказал; “Я обнаружил, что у меня из комнаты пропала одна вещь, и это напомнило мне кое–что, о чем я забыл прошлым вечером”. Глупо полагаться на память сумасшедшего человека, хотя он выглядел вполне разумным. В общем, ему показалось, что, когда он лег вчера вечером спать, приняв снотворное, кто–то входил в его комнату.

— До убийства?

— Да.

— И кто же входил к нему в комнату?

— В этом–то весь вопрос! Он или не знал, или не хотел говорить, или это было просто видение. Вероятнее всего последнее. Я не вижу, — сказала Розетта столь же безучастно, — другого варианта. Когда мы задали ему этот вопрос, он уклонился от ответа и произнес: “Я действительно не могу этого сказать”. О господи! Как я ненавижу людей, которые не могут открыто сказать, что они имеют в виду! Мы оба были так раздосадованы.

— Бог с ним, — сказал Мэнгэн, чувствуя все большую неловкость. — Черт бы побрал все это, тогда я сказал ему…

— Сказали что? — быстро спросил Хедли.

— Я сказал ему: “Ну, если вы обнаружили так много, почему бы вам не пойти на место, где совершено это страшное убийство, чтобы обнаружить еще что–нибудь?” Да, я был обижен. Он задел меня за живое. В течение минуты он смотрел на меня, а потом сказал: “Да, кажется, я так и сделаю. Мне следует получше во всем убедиться”. С этими словами он вышел. Приблизительно через двадцать минут мы услышали такой звук, как будто кто–то с грохотом скатился вниз по лестнице… Как видите, мы не покидали комнаты, хотя… — тут он запнулся.

— Ты мог бы продолжать, — обратилась к нему Розетта с удивительным безразличием. — Я не возражаю, пусть все знают об этом. Я хотела прокрасться за ним и проследить. Но мы ничего такого не сделали. И через двадцать минут мы услышали, как он, спотыкаясь, спускается по лестнице. Когда он делал, наверно, последний шаг, раздался сдавленный стон и глухой звук, шлепок, я бы сказала. Бойд открыл дверь: там, скрючившись, лежал Дрэймен. Лицо его покраснело от прилива крови, вены на лбу посинели. Страшное дело! Естественно, мы сразу же послали за доктором. Он, будучи в бреду, прошептал что–то вроде слов “дымоход” и “фейерверк”.

Эрнестина Дюмон, оставаясь абсолютно беспристрастной, не отводила глаз от огня. Миллз сделал небольшой шаг вперед.

— Позвольте мне вмешаться в рассказ, — сказал он, наклоняя голову, — я, возможно, смогу дополнить его. Если, конечно, Пифия мне разрешит…

— Бог ты мой! — вскричала Эрнестина. Ее лицо было в тени, когда она подняла голову, но Рэмпол успел все–таки заметить, как сверкнули ее глаза. — Вы всегда изображаете из себя шута. Может быть, хватит? Пифия, Пифия… Ну и замечательно! Я достаточно Пифия, чтобы знать, что вы не любите бедного Дрэймена и наша маленькая Розетта тоже его не любит. Господи! Что вы понимаете в людях? Дрэймен — хороший человек, несмотря на то, что он чуть–чуть сумасшедший. Он мог ошибиться. Он был накачан наркотиками. Но сердце у него доброе, и если он умрет, я буду молиться за его душу.

— Могу ли я начать — осведомился Миллз, ничуть не смутившись.

— Да, можете начинать. — Она состроила ему гримасу и замолчала.

— Пифия и я были в моем кабинете на верхнем этаже напротив кабинета Гримо, как вам известно. Дверь была открыта. Я перекладывал какие–то бумаги и заметил, как мистер Дрэймен поднялся наверх и вошел туда.

— Вы знаете, что он там делал? — спросил Хедли.

— К сожалению, нет. Он закрыл дверь. Я даже не могу предположить, чем он там занимался, так как из кабинета не доносилось ни звука. Спустя некоторое время он вышел оттуда в таком состоянии, которое я могу описать словами “неустойчивое положение”.

— Что вы подразумеваете под этим?

Миллз нахмурился.

— Я сожалею, сэр, но здесь невозможно подобрать более точное определение. Я только хочу сказать, что у меня создалось впечатление, что он позволил себе лишние перегрузки. Это, без сомнения, вызвало или ускорило коллапс, так как у него налицо была явная предрасположенность к апоплексии. Если можно, я поправлю Пифию: с его сердцем ничего не случилось. И еще я хочу добавить то, о чем до сих пор не упоминалось. После того, как его подняли с пола, я заметил, что его руки и рукава запачканы сажей.

— Опять дымоход, — тихо проворчал Петтис, а Хедли повернулся к доктору Феллу. Тут он оказался просто шокированным, потому что доктора Фелла в комнате не оказалось. Человек его веса и размеров, как правило, не может исчезнуть столь таинственно, но доктор исчез, и Рэмпол подумал, что знает, где он.

— Идите за ним скорее, — быстро сказал Хедли американцу, — и смотрите, чтобы он не устроил вам очередную мистификацию. Итак, мистер Миллз…

Вопросы Хедли гулом отдавались в голове Рэмпола, который вышел из гостиной в темный холл. В доме было очень тихо, так тихо, что когда он поднимался по лестнице, внезапный телефонный звонок на нижнем этаже заставил его слегка вздрогнуть. Проходя мимо двери Дрэймена, он услышал хриплое дыхание и тихие шаги по комнате. Через дверь он смог увидеть чемоданчик доктора и его шляпу на стуле. На верхнем этаже не горело ни одной лампы, и тоже стояла такая тишина, что он слышал голос Энни, разговаривавшей по телефону.

В кабинете Гримо царил полумрак. За окном кружились редкие снежинки. Слабый неясный свет предзакатного солнца проникал сквозь окно. Он разливался багрянцем по комнате, поблескивал на старинных доспехах, раззолотил каминную решетку и сделал призрачными белые бюсты на книжных полках. Казалось, после смерти Шарля Гримо, наполовину ученого, наполовину невежды, его призрак полюбил эту комнату, он прохаживался по ней и радостно посмеивался. Большое свободное пространство на стене между деревянными панелями, оставленное для картины, встретило Рэмпола с насмешкой. У окна в черном плаще неподвижно стоял доктор Фелл, опершись на свою трость, и пристально смотрел на закат.

Скрип двери не оторвал его от этого занятия. Рэмпол, чей голос звучал словно эхо, произнес:

— Ну, как?

Доктор Фелл оглянулся. С усталым раздражением он выдохнул табачный дым, так что тот свернулся в тонкую струйку.

— А? Что “ну, как”?

— Нашли что–нибудь?

— Мне кажется, я знаю правду, — ответил он и упрямо повторил, — мне кажется, я знаю правду. И к вечеру, вероятно, смогу это доказать. Гм, гм. Как видите, я стоял здесь, размышляя, как бы это сделать. Это старая проблема, сынок, и она с каждым годом все труднее и труднее: небеса становятся более снисходительными, кресло — более мягким, а человеческое сердце… — Он потер рукой лоб. — Что такое справедливость? Я спрашивал себя об этом почти после каждого дела, которым я руководил… Ну да ладно. Пойдемте вниз!

— Все–таки, как насчет камина? — настаивал Рэмпол. Он подошел к нему, начал его рассматривать, выстукивать, но так и не заметил ничего необычного. Немножко сажи высыпалось в очаг, на слое копоти, покрывающем заднюю стенку камина, была проведена линия, — Что же здесь не так? Может быть, существует какой–нибудь тайный проход?

— О нет. Здесь нет никаких оснований для твоих подозрений Никто там не стоял. Я боюсь, — добавил он, когда Рэмпол засунул руку в отверстие дымохода и стал ощупывать его, — ты напрасно теряешь время. Здесь нечего искать.

— Но, — с отчаянием в голосе произнес Рэмпол, — если этот брат Анри….

— Да, — раздался в дверях металлический голос, — брат Анри.

Этот голос был настолько не похож на голос Хедли, что они сразу не узнали его. Хедли стоял на пороге с листком бумаги в руке; лицо его было в тени, но столько мрачного спокойствия было в его голосе, что Рэмпол уловил в нем что–то вроде отчаяния. Тихо закрыв за собой дверь, Хедли продолжал:

— Наша ошибка заключалась в том, что мы поддались гипнотическому воздействию версии о брате Анри. Версия растаяла — и мы вынуждены начинать все сначала. Фелл, мне трудно поверить, что, когда вы говорили, что дело перевернуто с ног на голову, вы были абсолютно уверены в справедливости своих слов. Ведь это дело не только перевернуто с ног на голову, оно вообще неправдоподобно! У нас черт побери, выбита почва из–под ног! — Он с яростью посмотрел на бумагу. — Звонили из Скотленд—Ярда. Из Бухареста получено сообщение.

— Кажется, я догадываюсь, о чем вы собираетесь нам сообщить, — кивнул головой доктор Фелл. — Вы хотите сказать, что брат Анри…

— Брата Анри не существует, — произнес Хедли, — последний из трех братьев Хорватов умер тридцать лет назад.

Тусклый красноватый свет заката становился все слабее. В тишине холодного кабинета был слышен доносившийся издалека шум Лондона, готовящегося к наступлению ночи. Хедли подошел к письменному столу и развернул листок бумаги, чтобы все могли прочесть его.

— Ошибка здесь невозможна, — продолжал Хедли, — случай хорошо известен. Телеграмма, которую они прислали была слишком длинная, и я записал дословно наиболее существенные места из того, что они прочитали мне по телефону. Взгляните.

“Требуемая информация получена без труда… Два человека из моего собственного отделения работали тюремщиками в Зибентюрмене в 1900 году и подтвердили следующее. Факты: Кароль Гримо Хорват, Пьер Флей Хорват и Николас Реви Хорват были сыновьями профессора Кароля Хорвата (из Клаузенбургского университета) и Сесили Флей Хорват (француженки), его жены. За ограбление Банка Кунара в Брассо в ноябре 1898 года три брата были приговорены в январе 1899 года к двадцати годам тюремного заключения. Банковский сторож умер от нанесенных ран. Похищенное так и не было обнаружено, считается, что оно спрятано. Все трое при помощи тюремного доктора во время чумы в августе 1900 года предприняли отчаянную попытку совершить побег путем симулирования смерти с целью быть захороненными в чумной могиле. Тюремщики Дж. Ланер и Р. Георгей вернулись к могилам час спустя с деревянными крестами и обнаружили, что поверхность могилы Кароля Хорвата нарушена. Проведенное расследование показало, что гроб в ней открыт и пуст. Вскрыв две другие могилы, тюремщики обнаружили Пьера Хорвата, окровавленного и бесчувственного, но еще живого. Николас Хорват уже умер от удушья. Он был перезахоронен после того, как окончательно убедились в его смерти. Пьер был возвращен в тюрьму. Скандал замяли, беглеца искать не стали, и история оставалась неизвестной до конца войны. Пьер Флей Хорват никогда с тех пор не был умственно полноценным. Освобожден в январе 1919 года, отсидев полный срок. Заверяю вас, что третий брат без сомнения мертв.

Александр Куза,

директор полиции.

Бухарест”.

— Да, — сказал Хедли, — когда они закончили читать, — это подтверждает, что цель событий восстановлена правильно, за исключением одной маленькой детали: убийца, за которым мы гонялись, оказался призраком. Брат Анри (а если быть точным — то брат Николас) никогда не покидал своей могилы. Там он остается и по сей день. А что касается всего дела в целом…

— Это моя ошибка, Хедли, — признался доктор Фелл. — Я говорил вам сегодня утром, что вплотную подошел к величайшей в моей жизни ошибке. Я был постоянно парализован мыслью о брате Анри и не мог думать о чем–либо другом вообще!

Итак, нам не остается ничего другого, как признать свою ошибку. Однако где искать ключ к разгадке? Остается только месть в отношении Гримо и Флея. Но если исключить и это, то что же тогда?

— Не считаете ли вы, — спросил Хедли, — что кто–то умышленно повернул все дело таким образом, чтобы оно выглядело как месть? Сейчас я уже готов поверить во что угодно. Но существуют совершенно не объяснимые вещи, например: как настоящий убийца узнал бы, что мы можем забраться так далеко в прошлое, как бы он узнал, что мы должны увязать профессора Гримо с венгерским преступником, а также с Флеем? У нас появился чертовски замечательный повод задуматься над тем, что существует третий брат, который убивает первых двух, а это вызвало сомнения в том, что Николас мертв. Гримо сказал, что в него стрелял его третий брат, а когда человек чувствует, что умирает, он никогда не врет… Но может быть, он имел в виду Флея?

— Приношу свои извинения за то, что прерываю вас, — вмешался Рэмпол, — но это не объясняет, почему Флей также постоянно твердил о третьем брате. Так жив братец Анри или нет?

— А может быть, — предположил Хедли, — он действительно мертв, но убийца заинтересован в том, чтобы вернуть его к жизни. Полагаю, что это уже теплее. Реальный убийца принимает на себя роль человека, которого братья не видели в течение почти тридцати лет. Затем совершается убийство, мы нападаем на его след и классифицируем преступление как месть. Что вы думаете об этом, Фелл?

Доктор Фелл тяжело вздохнул и обошел вокруг стола.

— Неплохо, неплохо. Но каковы мотивы убийства Гримо и Флея?

— Что вы имеете в виду?

— Ведь должна быть какая–то канва, целая цепь мотивов. Миллз, Дюмон, Барнэби или еще кто–то должен был убить Гримо. Еще кто–то должен был убить Флея. А я должен указать на кого–то среди целой группы людей. Почему Флея должен был убить кто–то из тех, кто окружал Гримо, если ни один из них, вероятно, даже не видел его? Если эти убийства совершил только один человек, где же связывающая их нить? Уважаемый профессор из Блумсбери и балаганный актер с тюремным прошлым, что их связывает?

— Я полагаю, что это один и тот же человек, имеющий отношение к прошлому обоих, — заметил Хедли.

— Кто? Вы имеете в виду мадам Дюмон?

— Да.

— Тогда как быть с тем, кто олицетворяет собой брата Анри? В этом случае Дюмон оказывается вне подозрений.

— Я так не думаю. Послушайте, ведь вы основываете свою версию о том, что Эрнестина Дюмон не убивала Гримо на том, что, как вы полагаете, она его любила. Нет, Фелл, это не может служить веским доводом. Вспомните хотя бы ее абсолютно неправдоподобную историю…

— В сговоре… с Миллзом, — сардонически усмехаясь, сорвался доктор Фелл. — Способны ли вы вообразить себе еще каких–нибудь заговорщиков, которые могли бы так дурачить полицию своими сказками? А когда такие, как Дюмон да Миллз надевают маски да еще вступают в сговор, — это уж слишком! Учтите, что “двойной убийца Эрнестина Дюмон” абсолютно вне всяких подозрений, — ведь в момент смерти Флея она находилась здесь, в этой комнате.

Доктор Фелл задумался, в его глазах замерцал огонек.

— А если обратиться к следующему поколению? Розетта — дочь Гримо. Думаю, что загадочный Стюарт Миллз на самом деле — сын мертвого брата Анри.

Хедли изучающе посмотрел на Фелла, почувствовав, как в нем начинает укрепляться зловещее подозрение.

— Я полагаю, что нам открывается еще более страшная мистификация, поэтому споры с вами считаю бесполезными. Почему вам так хотелось убедить меня в правильности вашей версии?

— Во–первых, — ответил доктор Фелл, — я хочу убедить вас в том, что Миллз говорит правду, а во–вторых, потому что я знаю, кто истинный убийца.

— Тот, кого мы неоднократно встречали и с кем беседовали?

— О, да! И очень часто.

— И у нас есть шанс?..

Доктор Фелл, еле сдерживаясь, некоторое время сверлил взглядом поверхность письменного стола.

— Господи, помоги нам, — произнес он странным тоном, — а я тем временем возвращаюсь домой…

— Домой?

— Да, чтобы заняться опытами по системе Гросса, — пояснил доктор Фелл.

Глава 19ЧЕЛОВЕК-ПРИЗРАК

Доктор Фелл заперся в маленькой каморке в библиотеке. Эта комнатка предназначалась для его “научного экспериментирования”, как это он называл, и что, по мнению его жены, было просто валянием дурака. Валять дурака — одно из любимых человеческих занятий, поэтому Рэмпол и Дороти предложили доктору свою помощь. Но он был столь серьезен и так непривычно взволнован, что они покинул” его, осознавая, что шутить в данном случае было бы неуместно. Неутомимый Хедли где–то бегал, проверял алиби. И Рэмпол, уходя, задал только один вопрос:

— Я слышал, вы собираетесь прочесть те сгоревшие письма, — сказал он. — И я знаю, что вы считаете их важными для нас. Но что вы ожидаете в них найти?

— Наихудшее из возможного, — ответил доктор Фелл, — то, что вчера вечером поставило меня в глупое положение. — И он, сонно кивнув, закрыл дверь.

Рэмпол и Дороти сидели около камина, глядя друг на друга. За окном кружился снег, и этот вечер не располагал ни к каким приключениям. Сначала Рэмпол подумал, что стоило бы пригласить Мэнгэна на обед, и позвонил ему. Но тот ответил, что Розетта, по–видимому, не сможет пойти, а ему лучше было бы не покидать ее. Соответственно, чета Фелл сослалась на необходимость работы в библиотеке.

— Еще со вчерашнего вечера, — произнес Рэмпол, — я слышу о методике чтения сгоревших писем, разработанной Гроссом. Но, кажется, никто толком не знает, в чем она заключается. Вероятно, она основывается на применении химических реактивов.

— А я знаю, в чем она заключается, — ответила ему Дороти с чувством собственного превосходства. — Я прочитала о ней сегодня днем, пока ты бегал по своим делам. Но бьюсь об заклад, что несмотря на всю свою простоту, эта методика не будет работать… Я могу поспорить на что угодно!

— Ты читала Гросса?

— Да, это достаточно просто. Он пишет о том, что надписи на сгоревшей бумаге светлеют. Ты никогда этого не замечал?

— Я не припоминаю, чтобы я когда–либо наблюдал нечто подобное, — заметил Рэмпол. — Но по правде говоря, я вообще редко видел открытый огонь до моего приезда в Англию.

Дороти нахмурилась.

— Вообще–то эта методика приемлема для картонных коробок, на которых что–нибудь напечатано, коробок из–под мыла или чего–нибудь еще в этом роде. Но обычное письмо… Во всяком случае, вот что нужно делать. Ты берешь побольше прозрачной копировальной бумаги и прикалываешь ее к доске булавками, а затем наклеиваешь на нее кусочки сгоревшего письма.

— А если кусочки бумаги сильно скомканы? Они ведь порвутся.

— Ага! В этом–то, по мнению Гросса, вся хитрость и заключается. Нужно размягчить эти кусочки. Для этого ты сооружаешь вокруг кальки рамку высотой 2–3 дюйма так, чтобы все кусочки были внутри нее. Затем ты протаскиваешь рамку через сложенную в несколько слоев влажную ткань. Это увлажняет бумагу и все кусочки расправляются. После того, как они уже разглажены и приклеены, ты отрезаешь лишнюю кальку вокруг каждого кусочка, а затем восстанавливаешь их расположение на куске стекла. Как мозаику. Потом ты накрываешь все вторым куском стекла, скрепляешь края обоих стекол и смотришь сквозь них на свет. Но я спорю на что угодно…

— Что ж, попробуем, — сказал потрясенный Рэмпол, загоревшись этой идеей.

Эксперименты со сгоревшей бумагой не были столь уж успешными. Сначала он вытащил из кармана старое письмо и поднес к нему спичку. Несмотря на все его старания, оно вспыхнуло слишком резко, свернулось в трубочку и, выскользнув из его рук, медленно упало в камин. От всего письма осталось около двух дюймов съежившейся черноты. И хотя он опустил на колени и тщательно обследовал вое уголки бумаги, никаких надписей не осталось и в помине. Рэмпол поджег еще несколько клочков, которые разлетелись в разные стороны, как маленькие ракеты во время салюта. Вскоре он просто обезумел и стал поджигать все, что попадалось ему под руки. И чем больше он входил в раж, тем сильнее он верил, что фокус удастся когда–нибудь, если он сделает все как нужно. Был опробован и печатный текст. Он напечатал несколько раз на пишущей машинке доктора Фелла: “Сейчас пришло время всем добрым людям прийти на помощь партии”, и вскоре весь ковер был усеян клочками бумаги.

— Кроме того, — продолжал убеждать себя Рэмпол, прислонившись щекой к полу и закрыв один глаз, изучая их, — они не просто обгорели, они сожжены до тла. Они абсолютно не удовлетворяют поставленным условиям. Ага! Держи–ка. Слово “партия” я вижу как при свете дня. Буквы несколько меньше, чем обычный шрифт, они как будто выдавлены на черном, но они существуют.

Дороти разволновалась, когда сделала следующее открытие.

В письмах удалось разобрать слова “11–я восточная улица”. Исследуя мелкие хрупкие кусочки, они в конце концов без труда обнаружили слова “субботний вечер”, “похмелье” и “джин”. Рэмпол удовлетворенно поднялся с коленей.

— Ну вот, если эти кусочки можно будет расправить, то метод себя оправдает, — провозгласил он. — Единственная загвоздка состоит в том, сможем ли мы отыскать столько слов, чтобы понять смысл письма? Кроме того, мы с тобой всего лишь дилетанты. Гросс смог бы разобрать все. Но что же все–таки собирается найти доктор Фелл?

***

Рэмпол проспал все следующее утро, частично из–за усталости, а частично из–за того, что наступивший день был таким мрачным, что до десяти часов ему не хотелось открывать глаза. Было не просто так темно, что нужно было зажигать свет, но и крайне холодно. Когда он спустился вниз в маленькую столовую позавтракать, горничная, подавая яйца и ветчину, была в негодовании:

— Доктор только что пошел принимать ванну, сэр, — сообщила она. — Он не спал всю ночь из–за своих научных штучек, и я обнаружила его спящим здесь в кресле в восемь часов утра. Я не знаю, что скажет миссис Фелл, просто не могу себе представить. Хедли тоже пришел сюда. Он в библиотеке.

Хедли нетерпеливо спросил о новостях:

— Видели ли вы Фелла? — спросил он. — Ходил ли он за теми письмами? И если так, то?..

Рэмпол поинтересовался:

— У вас есть новости?

— Да, и притом важные. Петтис и Барнэби исключаются. У них железное алиби.

По Адельфи—Террас кружил ветер, широкие оконные рамы дребезжали. Хедли продолжил:

— Я виделся вчера с карточными партнерами Барнэби. Один из них, между прочим, судья, старик Бэйли. Было бы довольно–таки трудно затащить человека в суд, когда судья может подтвердить его невиновность. В субботу вечером Барнэби играл в покер с восьми часов почти до половины двенадцатого. А сегодня утром Беттс побывал в театре, в котором Петтис, по его словам, смотрел в тот вечер пьесу. И он действительно смотрел. Один из буфетчиков в театре достаточно хорошо его знает.

Кажется, второй акт представления заканчивается в пять минут одиннадцатого. Несколькими минутами позднее, во время антракта, буфетчик может в этом поклясться, он обслуживал Петтиса, подавая ему в баре виски с содовой. Другими словами, он выпивал как раз в тот момент, когда Гримо был застрелен почти в миле от театра.

— Я ожидал этого, — помолчав, сказал Рэмпол. — То, что я услышал, лишний раз подтверждает мои догадки — я был бы рад предложить вам взглянуть на это.

И он достал свое расписание, которое он составил прошлой ночью. Хедли взглянул на него.

— О, да. Я и сам набросал нечто подобное. Это звучит убедительно, особенно пункт о девушке и Мэнгэне, хотя мы не можем слишком точно ручаться за время в данном случае. Однако, я думаю, это нам пригодится. — Он постучал листом по ладони. — Я допускаю, что это сужает круг наших поисков. Надо еще раз сходить к Дрэймену. Я звонил туда сегодня утром. Все там слегка в истерике, так как старика привезли назад в дом, и я не смог многого добиться от Розетты, кроме того, что Дрэймен находится в полусознательном состоянии и под морфием. Мы…

Он остановился, так как услышал знакомые неуклюжие шаги, которые замерли перед дверью при последних словах Хедли. Затем дверь открылась и в комнату вошел доктор Фелл. Взгляд его был тусклый, он казался частью этого хмурого утра и во взгляде его читался суровый приговор.

— Ну что, — затормошил его Хедли. — Вы нашли, что искали в этих бумагах?

Доктор Фелл пошарил по карманам и вытащил свою черную трубку. Прежде чем ответить, он, переваливаясь с ноги на ногу, подошел к камину и выбросил спичку в огонь. В конце концов он усмехнулся, но как–то чересчур криво.

— Да, я нашел, что хотел. Хедли, я дважды в моих гипотезах, высказанных в субботу вечером, неумышленно направил вас по ложному следу. Настолько ложному, с такой чудовищной, ошеломляющей нелепостью, что, если бы я не сохранил свое самоуважение пониманием очевидности этого, я бы заслуживал самого страшного наказания, предназначенного для дураков. Но мои соображения были не единственной грубой ошибкой. Случай и окружение способствовали еще большей ошибке, они объединились, чтобы создать ужасающую, необъяснимую головоломку из того, что в действительности было просто банальностью и безобразным, пустым убийством. О, убийца был проницателен, я не отрицаю этого. Но я узнал все, что хотел узнать.

— Итак, как все–таки насчет тех писем? Что в них было?

— Ничего, — сказал доктор Фелл.

Было что–то жуткое в том, как он медленно и трудно говорил.

— Это значит, — вскричал Хедли, — что метод не работает?

— Нет, метод работает. Я имел в виду, что в этих бумагах ничего не было, — прорычал доктор Фелл. — Мы вряд ли смогли бы найти там хотя бы одну строчку, либо отрывок, либо кусочек рукописного текста — слабый шелест в напоминание о тех страшных секретах, которые я поведал вам в субботу вечером. Вот что я имел в виду. Впрочем, да, гм. Там было несколько кусков плотной, как картон, бумаги, на которых были напечатаны одна или две буквы.

— Так почему же эти буквы…

— Потому что это были не буквы. Именно так. Вот поэтому–то мы и ошиблись. Разве вы до сих пор не понимаете, что это было?.. Так вот, Хедли, давайте–ка покончим с этим и выкинем всю эту мешанину из головы. Вы хотели бы встретиться с Невидимым убийцей, не так ли? С ужасным вурдалаком, с человеком–призраком, который проходит через наши сны? Хорошо, я вас представлю друг другу. Вы на машине? Тогда вперед. Посмотрим, смогу ли я получить признание.

— От кого?

— От одного лица из дома Гримо. Пойдемте.

Рэмпол смутно видел приближающуюся развязку и боялся, какой она может быть. Хедли вынужден был прокрутить вручную полузамерзший двигатель, прежде чем машина завелась. Они несколько раз попадали в уличные пробки, но Хедли не ругался. Спокойнее всех был доктор Фелл.

В доме на Рассел–сквер все шторы были опущены. Он выглядел еще более мертвым, чем вчера, так как смерть вошла вовнутрь и поселилась в нем. Было так тихо, что они снаружи услышали перезвон колокольчика, когда доктор Фелл позвонил. После долгого ожидания Энни открыла дверь. Она была без наколки и передника, выглядела очень бледной и напряженной, но достаточно спокойной.

— Нам бы хотелось увидеть мадам Дюмон, — сказал доктор Фелл.

Хедли нервно озирался по сторонам, стараясь внешне оставаться безразличным ко всему. Энни, отступая, произнесла из темноты коридора:

— Она дома с… она дома, — и направилась к двери гостиной. — Я позову ее, — тут она запнулась

Доктор Фелл покачал головой. Он переступил через порог и удивительно спокойно открыл дверь в гостиную.

Тяжелые коричневые шторы были опущены, и многослойные кружевные занавески приглушали слабые лучи, пробивавшиеся сквозь них. Комната выглядела теперь еще просторнее, так как вся мебель затерялась в полумраке, впрочем, за исключением одного предмета из мерцающего черного металла, обшитого белым сатином. Это был открытый гроб. У покойника, вспоминал потом Рэмпол, ему виден был только кончик носа. То ли свечи так подействовали, то ли запах цветов и ладана, но вдруг все происходящее сверхъестественным образом из каменного Лондона перенеслось в окрестности Венгерских гор, где золотой крест, неясно мерцая, охраняет от дьявола, а чесночный венок отгоняет завывающего вампира.

Но первое, что они заметили, силуэт Эрнестины Дюмон, которая стояла за гробом, положив руку на его край. Нежный свет свечей позолотил ее седеющие волосы, смягчил и сгладил сгорбленную линию спины. Когда она медленно повернула голову, они увидели, что глаза ее глубоко запали, хотя она не плакала. Ее плечи окутывал тяжелый ярко–желтый платок с длинной бахромой, красной вышивкой и бисерным шитьем.

И тут она заметила их. Ее руки стиснули край гроба, как будто она хотела заслонить умершего.

— Было бы лучше, мадам, если бы вы во всем сознались, — сказал доктор Фелл очень мягко. — Поверьте мне, так действительно было бы лучше.

На секунду Рэмпол подумал, что она перестала дышать. Затем она издала звук, напоминающий кашель, ее безутешное горе сменилось истерическим весельем.

— Признаться? — произнесла она. — Что еще вы придумаете, идиоты несчастные? И не подумаю. Признаться! Признаться в убийстве?

— Нет, — сказал доктор Фелл.

Его голос прозвучал очень громко. Она уставилась на него широко раскрытыми глазами, и впервые во взгляде ее появился страх — она увидела, что Фелл приближается к ней.

— Нет, — повторил доктор. — Вы не убийца. Позвольте мне сказать, кто вы.

Он нависал над ней, заслоняя собою горящие свечи, но говорил на удивление мягко.

— Видите ли, мадам, вчера человек по имени О’Рурк кое–что рассказал нам. Среди прочего — и то, что большинство фокусов, как на арене, так и вне ее, исполняются с помощью ассистента. Этот трюк не был исключением. Вы были ассистенткой фокусника и убийцы.

— Человека–призрака, — добавила Эрнестина с истерическим смехом.

— Человека–призрака, — повторил доктор и обернулся к Хедли, оцепеневшему от недоумения. — Хотите увидеть убийцу, за которым вы охотились все это время? Он перед вами, но господь не позволит предать его суду!

Фелл медленно поднял руку, указывая на мертвенно–белое, с плотно сжатыми бескровными губами лицо доктора Шарля Гримо.

Глава 20ДВЕ ПУЛИ

Доктор Фелл не сводил глаз с женщины, которая заслонила собой гроб, словно желая защитить мертвого.

— Мадам, — обратился он к ней. — Человек, которого вы любили, мертв. Теперь он недосягаем для закона и за все уже расплатился. Наша неотложная задача, ваша и моя, расставить все точки над “i”, чтобы не пострадал никто из живых. Вы замешаны в этом деле, хотя и не принимали непосредственного участия в убийстве. Поверьте, мадам, если бы я мог объяснить все сам, не прибегая к вашей помощи, я бы так и поступил. Знаю, что вам это приносит страдание. Но вы сами садите, что это необходимо. Мы должны убедить инспектора Хедли в том, что дело можно закрывать.

Что–то в его голосе, возможно — искреннее сочувствие, убедило ее. Истерика прошла.

— Вы знаете? — воскликнула она. — Не обманывайте меня! Вы действительно знаете?

— Да, это так.

— Идите наверх. Идите в ЕГО комнату, — грустно произнесла она. — Скоро я к вам приду. Я не могу начать разговор прямо сейчас. Я должна еще раз подумать обо всем. И ради бога, ни с кем ни о чем не говорите, пока я не приду. Прошу вас! Я никуда не убегу.

Доктор Фелл жестом удержал Хедли от высказываний. В полном молчании они поднялись по сумрачной лестнице на верхний этаж. Они никого не встретили, и никто не видел их. Войдя в темный кабинет, Хедли включил настольную лампу, Убедившись, что дверь плотно прикрыта, он обернулся к доктору.

— Вы хотите сказать, что Гримо убил Флея?

— Да, именно так.

— В то время, когда он лежал без сознания, умирая на глазах у свидетелей? Или он из больницы отправился на Калиостро–стрит и…

— Не тогда, — спокойно возразил доктор Фелл. — Видите ли, именно здесь кроется ваша ошибка. Она и направила вас по ложному пути. Вот что я имел в виду, когда сказал, что дело повернулось не с ног на голову, а пошло в ложном направлении. Флей был убит раньше Гримо! И что самое ужасное, Гримо пытался нам сказать об этом, зная, что умирает. А мы неверно истолковали его слова. Садитесь, я попробую объяснить вам. Когда вы уловите три основных момента, не понадобится больше никаких моих комментариев. Все объяснится само по себе.

Он уселся в кресло за письменным столом. Некоторое время молчал, разглядывая лампу, затем продолжил:

— Три основные момента заключаются в следующем: первое — братца Анри не существует, братьев было только двое; второе — оба они говорили правду; третье — вопрос времени повернул дело в ложном направлении.

Многое в этом деле связано с короткими промежутками времени и с тем, насколько они коротки. Можно смело сказать, что все это дело — следствие неправильно определенного времени. И вы легко в этом убедитесь, если вспомните кое–что.

Например, вчерашнее утро! Я уже тогда подумал, что есть что–то необычное в показаниях свидетелей на Калиостро–стрит. Выстрел прозвучал, как нам они сообщили с удивительным единодушием, в десять двадцать пять. Я заинтересовался, откуда такая потрясающая точность? Даже при обычном уличном происшествии большинство свидетелей расходятся в определении времени. Значит, у этих троих была какая–то причина для подобной точности. Почему время убийства не вызывало у них никаких сомнений?

Причина, конечно же, была. Как раз напротив того места, где упал Флей, находилась ярко освещенная витрина ювелирного магазина. Она была самой приметной точкой на всей улице. Свет из нее падал на убитого, к ней в первую очередь бросился констебль в поисках убийцы — короче, она не могла не привлечь внимания. А в ней стояли большие часы необычной формы и их не могли не заметить. И уж конечно никто не мог не обратить внимания на время, которое они показывали. Отсюда и такое единодушие.

Но меня насторожило еще кое–что. После того, как Гримо был убит, Хедли вызвал своих людей на Рассел–сквер и сразу же приказал одному из них задержать Флея в качестве подозреваемого. Во сколько же прибыли сюда эти люди?

— Около десяти сорока, — сказал Рэмпол, — по приблизительным подсчетам. Это отмечено в моей таблице.

— А когда мог прибыть на Калиостро–стрит полицейский, посланный задержать Флея? Между пятнадцатью и двадцатью минутами после того, как, предположительно, Флей был убит. Но что происходит за этот короткий промежуток времени? Невероятное количество событий! Флея отнесли в квартиру врача, где он умер. Врач констатирует смерть. Была предпринята безрезультатная попытка установить личность убитого, а потом, по словам газеты, “спустя некоторое время” приехала машина, которая увезла тело Флея в морг. Вот сколько всего! А когда человек, посланный Хедли, прибыл на место происшествия, все уже закончилось — даже констебль уже опросил жильцов соседних домов! И все утихло, просто невероятно!

К сожалению, я был настолько глуп, что не оценил важность всего этого вплоть до вчерашнего утра, пока не увидел часы в витрине того магазина. Вспомните еще раз. Вчера утром мы мирно завтракали у меня дома; ворвался Петтис, и мы проговорили с ним — до какого времени?

Возникла пауза.

— Ровно до десяти, — ответил Хедли и щелкнул пальцами. — Да! Я вспомнил потому, что как раз, когда он собрался уйти, пробили часы на Биг—Бене.

— Совершенно верно. Он ушел, а мы оделись и поехали прямо на Калиостро–стрит. Теперь прикиньте, сколько времени нам понадобилось, чтобы одеться, спуститься вниз, проехать небольшое расстояние по безлюдным улицам в воскресное утро? Эта поездка и в субботний вечер, когда улицы забиты транспортом и пешеходами, не займет больше десяти минут. В общем, все вместе едва ли заняло больше двадцати минут. Но на Калиостро–стрит мы увидели ювелирный магазин, часы в витрине которого показывали одиннадцать! Но даже тогда мое скудоумие не позволило мне усомниться в их точности — так же, как это произошло с тремя свидетелями убийства.

Сразу после этого, если вы помните, Самерс и О’Рурк провели нас в квартиру Барнэби. Мы довольно долго осматривали ее, а затем беседовали с О’Рурком. И пока он говорил, я услышал звон церковных колоколов. Когда начинают звонить церковные колокола? Не после одиннадцати часов, когда служба уже началась, а перед этим, естественно. Но если те немецкие часы были точны, то времени было бы уже далеко за одиннадцать! И тогда мой сонный разум пробудился. Я вспомнил Биг—Бен и нашу поездку на Калиостро–стрит. Сочетание этих колоколов и Биг—Бена против каких–то паршивых часов иностранного происхождения! Церковь и государство — так сказать — не могут ошибаться! А часы в витрине спешили больше чем на сорок минут. Следовательно, выстрел на Калиостро–стрит накануне вечером не мог прозвучать в десять двадцать пять. Он раздался в девять сорок.

Рано или поздно кто–нибудь должен был заметить это. Возможно, что кто–то уже заметил. Что–нибудь в этом роде непременно всплыло бы на дознании… Факт остается фактом: происшествие на Калиостро–стрит произошло за несколько минут до того, как человек в маске позвонил в дверь этого дома в девять сорок пять.

— Но я все равно не понимаю… — запротестовал Хедли.

— Невероятная ситуация? Нисколько! И я готов теперь рассказать вам всю эту историю с самого начала.

— Хорошо. Но позвольте мне прежде кое–что узнать, Если Гримо, как вы говорите, застрелил Флея незадолго до девяти сорока…

— Я не говорил этого, — перебил его доктор Фелл.

— Что?

— Вы поймете, если внимательно выслушаете мои рассуждения с самого начала. На прошлой неделе в среду, когда Флей впервые появился на нашей сцене, можно сказать, прямо из могилы, чтобы предстать с ужасными угрозами перед своим братом в “Уорвикской таверне”, Гримо принял решение убить его. В самом деле, Гримо — единственный, у кого были мотивы для убийств:”. И, черт побери, это были серьезные мотивы! Он жил в безопасности, был богат и уважаем в обществе, его прошлое похоронено. И вдруг — занавес! — и появляется некто, оказавшийся его братом Флеем. Гримо, совершив побег из тюрьмы, убил одного из своих братьев, оставив его заживо погребенным в могиле. Пьера Флея спас случай, и он принялся разыскивать предателя. Гримо грозила депортация и смертная казнь.

Теперь вспомните, что сказал Флей, представ перед Шарлем в тот вечер в таверне. Подумайте, почему он говорил и действовал так, а не иначе, и вы поймете, что полоумный Флей вовсе не был сумасшедшим, каким хотел бы казаться. Если он хотел отомстить, то почему появился в присутствии свидетелей — друзей Гримо? Он использовал в своих угрозах умершего брата только один раз. Зачем он так акцентировал его образ? Зачем он сказал: “Мой брат опасен для вас” и “Мне прислать моего брата”? И зачем, в конце концов, он оставил свою визитную карточку с адресом? Эта карточка в сочетании с угрозами и дальнейшими действиями очень важны. Вот что имел в виду Флей на самом деле; “Ты, мой брат, разжирел и разбогател на ограблении, которое мы совершили когда то вместе. Я беден и презираю свою работу. Ты должен прийти ко мне по этому адресу, чтобы обсудить наши дела. Или, может, мне лучше обратиться в полицию?”

— Шантаж, — заключил Хедли.

— Именно! У Флея, конечно, не все были дома, но он был далеко не дурак. Заметьте, как он закрутил в последних словах: “Я тоже в опасности, когда появляется мой брат, но я готов взять риск на себя”. Здесь он ясно дает понять Гримо: “Ты, братец мой, можешь попытаться убить меня, тебе не привыкать, но я готов рисковать. Договоримся по–хорошему или должен появиться умерший брат, чтобы отправить тебя на виселицу?”

Теперь припомните его действия вечером накануне убийства. Помните, как он сжигал свой реквизит фокусника? А что он при этом сказал О’Рурку? Этим словам, если их рассматривать в свете того, что нам сейчас уже известно, можно найти только одно объяснение. Итак, он сказал: “Они мне больше не понадобятся. Моя работа закончена, разве я не говорил тебе, что иду повидаться с братом? Мы должны уладить с ним одно старое дельце”. Он имел в виду, что Гримо принял его условия и Флей расстается со своей прежней жизнью бедняка–артиста. Но имея возможность в прошлом убедиться в коварстве Шарля, Пьер Флей решил подстраховаться и обиняками предупредить О’Рурка напоследок: “Если со мной что–нибудь случится, моего брата можно найти на той же улице, где живу я. Он не постоянно живет там, но сейчас снял квартиру”.

Я объясню это его заявление чуть позже. Но вернемся к Гримо. Профессор никогда и не думал принимать условия Флея. Флей должен быт умереть. Изощренный, коварный ум Гримо (который, как вам известно, больше чем кто–либо из всех, с кем мы столкнулись р этом деле, имел пристрастие к магическим трюкам) отказывался принять сумасбродные требования невесть откуда появившегося брата. Флей должен умереть — но сделать это было сложнее, чем кажется.

Если бы Флей пришел к нему без свидетелей, чтобы ни одна живая душа не видела и не могла потом как–то связать его с Гримо, все было бы очень просто. Но Флей был слишком опытен для этого. Он показал всем друзьям профессора свою визитную карточку и намекнул на страшную тайну, связанную с Гримо. Неудобно получается! Теперь, если Флея найдут убитым, кто–нибудь может сказать:

“Привет! Это не тот тип, который?..” и т. д. И следствие может заинтересоваться, потому что одному богу известно, что еще мог наговорить Флей другим людям о Гримо. Что бы ни случилось с Флеем, имя Гримо всплыло бы на следствии, Единственное, что он мог сделать, — это представить дело таким образом, будто Флей угрожает его жизни, посылать самому себе письма с угрозами, переполошить домашних, сообщив всем, что Флей грозится нанести ему визит в тот вечер, когда он сам собирается навестить Флея. Скоро вы поймете, как блестяще он спланировал это убийство.

Эффект, который он хотел произвести, заключался в следующем. “Смертельно опасного Флея” должны увидеть, когда он якобы пришел к Гримо в субботу вечером. Для этого нужны свидетели. Они должны видеть, как Флей вошел к нему в кабинет. Раздается шум борьбы, выстрел, падение тела. Дверь открывается. Гримо находят одного — с ужасно кровавой, но неопасной огнестрельной раной. Никакого оружия нет. Из окна свисает веревка, по которой, как все думают, Флей спустился вниз. (Вспомните: в прогнозе погоды говорилось, что к тот вечер снега не будет, так что следы искать бесполезно…) Гримо говорит: “Он хотел меня убить, я притворился мертвым и он скрылся. Кет, не вызывайте полицию — я не пострадал”. А на следующий день Флея находят мертвым в его собственной квартире. Его найдут с простреленной грудью, пистолет в руке и курок спущен, так что факт самоубийства не вызовет сомнений. На столе — записка самоубийцы. В расстройстве от содеянного он убил и себя… Вот какое впечатление хотел произвести Гримо, джентльмены.

— Но как он собирался это сделать? — спросил Хедли. — И, кстати, все было не так!

— Нет, конечно. План не удалось осуществить. О заключительной части фокуса — с Флеем, входящим к нему в кабинет, когда он на самом деле уже лежал мертвым в приемной врача на Калиостро–стрит, я скажу чуть позже. Гримо, не без помощи мадам Дюмон, провел необходимую подготовку.

Он договорился с Флеем, что встретится с ним у него на квартире на верхнем этаже над табачной лавкой. Он сказал Флею, что придет в девять часов вечера в субботу, чтобы уладить вопрос с деньгами (вы помните, что Флсй расстался со своим реквизитом и оставил свой театр в Лаймхаузе около восьми пятнадцати).

Гримо выбрал субботний вечер, потому что, по нерушимому обычаю, он должен был находиться в это время один в кабинете и никому не разрешалось беспокоить его ни под каким предлогом. Он выбрал этот вечер и потому, что должен был воспользоваться черным ходом, уйти и вернуться через полуподвал, а Энни, чья комната расположена там, в этот вечер уходит из дому — у нее выходной. Вы помните, что после того, как Гримо поднялся к себе в кабинет в семь тридцать, НИКТО не видел его до тех пор, пока он, согласно показаниям свидетелей, не открыл дверь кабинета перед незнакомцем в девять пятьдесят. Мадам Дюмон заявила, что разговаривала с ним в кабинете в девять тридцать, когда приносила ему кофе. Кратко объясню, почему я не поверил этому заявлению, — на самом деле его не было в кабинете, он находился на Калиостро–стрит. Мадам Дюмон было приказано спрятаться за дверью кабинета, а в девять тридцать выйти оттуда. Зачем? Затем, что Гримо попросил Миллза подняться наверх в девять тридцать и понаблюдать за дверью кабинета из комнаты напротив. Миллзу нужно было убедить в том, что Гримо работает. Но на всякий случай, если Миллзу вдруг взбредет в голову, проходя мимо кабинета, окликнуть профессора или заглянуть в кабинет, мадам Дюмон должна была помешать этому.

Миллзу была отведена в этом фокусе роль зрителя, которого дурачит фокусник. Почему? Во–первых, потому что хотя он и необычайно исполнителен и готов выполнить все инструкции в точности, он настолько запуган этим “Флеем”, что никогда не вмешается, когда человек–призрак начнет подниматься по лестнице. Он не только не попытается остановить человека в маске за те несколько опасных секунд, пока тот не зайдет в кабинет (как что могли бы сделать Мэнгэн или Дрэймен), но даже не выйдет за порог своей комнаты. Ему велели оставаться у себя, и он так и сделал. Во–вторых, Гримо выбрал его, потому что он очень маленького роста — значение этого факта станет понятно чуть позже.

Итак, в девять тридцать ему было приказано подняться наверх и наблюдать за кабинетом. Это потому, что человек–призрак должен был появиться сразу же после половины десятого, хотя на самом деле он опоздал. Отметим первое противоречие: Миллзу было сказано, что посетитель придет в девять тридцать, а Мэнгэну — в десять! Причина очевидна. Внизу должен был обязательно находиться кто–то, кто потом засвидетельствовал бы, что посетитель вошел через парадную дверь, подтвердив показания мадам Дюмон. Но Мэнгэн мог проявить любопытство к посетителю, мог окликнуть его, если бы профессор не сказал ему, что гость вообще не придет, а если и придет, то не раньше десяти. Было сделано все, чтобы ввести его в заблуждение, заставить его сомневаться до тех пор, пока человек–призрак не минует опасную дверь. А на всякий случай, чтобы исключить любую неожиданность, Мэнгэна и Розетту всегда можно было запереть.

Что касается остальных: у Энни выходной, Дрэймена обеспечили билетом на концерт, Барнэби играет в карты у себя в клубе, Петтис в театре. “Поле боя” свободно. Незадолго до девяти часов Гримо выскользнул из дома через черный ход. Игра началась.

Некоторое время, вопреки прогнозу, шел сильный снег. Но Гримо не принял его всерьез. Он был уверен, что успеет сделать свое дело и вернуться к половине девятого, и если снег к этому времени еще будет идти, то потом не придется объяснять, почему ускользнувший через окно посетитель не оставил следов. В любом случае Гримо зашел слишком далеко, чтобы остановиться.

Он вышел из дому, прихватив с собой старинный револьвер “Кольт”, заряженный только двумя патронами. Я не знаю, что за шляпа была на нем, но пальто было твидовое, желтое в красноватых пятнах. Он купил пальто на несколько размеров больше, весьма экстравагантного цвета, потому что ничего подобного он никогда не носил и никто не смог бы его узнать в нем, если бы увидел. Он…

Хедли перебил его:

— Подождите! Как насчет этих пальто, меняющих свой цвет? Это случилось чуть раньше. В чем тут дело?

— Я снова вынужден просить вас подождать, пока мы не дойдем до его заключительного трюка.

Итак, Гримо отправился к Флею. Там он должен был какое–то время проговорить с ним вполне дружелюбно. Он сказал бы ему что–нибудь вроде: “Ты должен бросить эту берлогу, братец! Теперь ты будешь жить в комфорте — я об этом позабочусь. Почему бы не оставить здесь все и не перебраться в мой дом? Оставь все это барахло своему домохозяину!” — я общем, все что угодно, лишь бы заставить Флея написать записку для домовладельца. “Я возвращаюсь в свою могилу”, — все, что могло потом быть истолковано как записка самоубийцы!

Доктор Фелл подался вперед.

— А потом Гримо вынимает свой “Кольт”, приставляет его к груди Флея и улыбаясь нажимает на спусковой крючок.

Это произошло бы на верхнем этаже пустого дома. Как вы заметили, стены там очень толстые и не пропускают звук. Домовладелец живет далеко внизу и он — самый нелюбопытный человек на всей Калиостро–стрит. Никакой выстрел, особенно из револьвера, приставленного к груди, не будет услышан. Пройдет некоторое время, пока обнаружат труп — это может случиться не раньше утра. А что в это время будет делать Гримо? Убив Флея, он повернет оружие стволом к себе, чтобы нанести себе легкое ранение, пусть даже если пуля застрянет в его теле — вы помните по эпизоду с тремя гробами, что он здоров как бык и чертовски хладнокровен. Револьвер он оставляет Флею. Приложив платок к своей ране и прилепив его пластырем — чтобы в нужную минуту сорвать, он отправляется домой с намерением завершить свой трюк, который должен доказать, что Флей приходил к нему, что Флей стрелял в него, а потом вернулся на Калиостро–стрит и застрелился из того же револьвера, так что никакое дознание ничего бы и не заподозрило. Я понятно объясняю? Это было бы преступление, направившее следствие в ложном направлении.

Именно так Гримо собирался действовать. Если бы ему удалось все, что он задумал, это было бы гениальное преступление, и вряд ли мы могли бы усомниться в самоубийстве Флея.

Была только одна загвоздка с осуществлением этого плана. Если бы кто–нибудь — не обязательно опознанный — был замечен входящим в дом Флея, дело запахло бы жареным. Тогда это не сошло бы так просто за самоубийство. С улицы имелся только один вход — дверь позади табачной лавки. А на Гримо было приметное пальто, в котором он вел разведку накануне (Долберман, владелец лавки, заметил, как он крутился возле дома). И Гримо нашел выход из положения в тайной квартире Барнэби.

Вы понимаете, что Гримо скорее всех мог узнать о логове Барнэби на Калиостро–стрит. Барнэби сам рассказал нам, что за несколько месяцев до убийства, когда Гримо заподозрил его в тайных мотивах для написания картины, он принялся не только расспрашивать его, но и следить за ним. Итак, Гримо знал об этой квартире. Ведя слежку, он узнал, что у Розетты есть ключ. И когда пришло время, он стащил его у нее.

Дом, в котором находится квартира Барнэби, был на той же стороне улицы, что и дом, где жил Флей. Все эти дома стоят вплотную друг к другу, их крыши соприкасаются и можно пройти вдоль всей улицы, просто переступая с одной крыши на другую. Оба — и Барнэби, и Флей, если вы помните, жили на верхних этажах. Вы помните, что мы увидели, когда поднимались к Барнэби?

— Да, конечно, — кивнул Хедли. — Лесенку, ведущую к люку на крышу.

— Именно. И возле квартиры Флея есть точно такая же. Гримо оставалось только пройти задами на Калиостро–стрит — через аллею, которую мы видели и, окна Барнэби. Он вошел через заднюю дверь (как позже это сделали Барнэби и Розетта), поднялся на верхний этаж, а затем на крышу. Потом он прошел по крышам до дома, где жил Флей, спустился через люк, так что никто не мог его заметить. Более того, он знал, что Барнэби будет в этот вечер играть в карты у себя в клубе.

Но вот тут–то все и пошло вкривь и вкось. Он должен был прийти к Флею раньше, чем тот возвратится домой, так как приход через крышу мог насторожить Флея. Но мы уже знаем, что Флей был предусмотрителен. Возможно, его насторожила просьба Гримо принести с собой одну из своих веревок, которая была нужна Гримо в качестве улики против Флея. А может быть, Флею стало известно, что Гримо в последнее время крутился на Калиостро–стрит.

Братья встретились в той квартире, освещенной газовой лампой, в девять часов. Мы не знаем, о чем они говорили, и никогда уже не узнаем. Но очевидно, что Гримо усыпил бдительность Флея, они как будто забыли старые счеты. Гримо удалось убедить его написать ту самую записку. И тогда…

— Я не оспариваю это, — вставил Хедли, — но как вы узнали?

— Гримо сам рассказал нам, — ответил доктор Фелл.

Хедли удивленно уставился на него.

— О, да! Когда я понял эту ужасную ошибку со временем, я начал кое–что подозревать. Итак, Флей написал записку. Он надел шляпу и пальто, чтобы идти — Гримо хотел, чтобы дело выглядело таким образом, будто он убил себя сразу же после своего визита к нему. Они собрались выходить. И тогда Гримо решил действовать.

Возможно, что Флей был начеку и, увидев пистолет, пытался убежать, а может быть, он бросился на Гримо, и это случилось во время борьбы — мы этого уже не узнаем. Но Гримо допустил ужасную ошибку. Он выстрелил, и пуля попала не в грудь жертвы, а вошла ему под левую лопатку. Рана была смертельной, но не из тех, что вызывают мгновенную смерть. План Гримо рушился на глазах. Флей успел вскрикнуть, и Гримо уже мерещились голоса преследователей. Но он не потерял присутствия духа даже в эту трудную минуту. Он вложил пистолет в руку упавшего Флея. Потом взял моток веревки. Как бы то ни было, план должен был быть выполнен. Но у него не было времени, и он не хотел рисковать, стреляя еще раз. Он бросился вон из квартиры. Крыша — слышите, крыша! Крыша была его единственным шансом. Ему везде мерещились полицейские. Возможно, он вспомнил о трех могилах, затерянных в Карпатских горах. Итак, он вернулся на крышу дома Барнэби и спустился в его квартиру.

Только там он начал приходить в себя.

А что произошло за это время? Пьер Флей смертельно ранен, но у него железная закалка — ведь он пережил погребение заживо. Убийца скрылся. Но Флей не сдается. Он должен идти — идти к врачу. Помните, Хедли? Вы вчера спросили, почему он шел в дальний конец улицы, в тупик? Да потому что там (как мы узнали из газеты) жил врач, тот самый, к которому его потом отнесли. Он смертельно ранен и знает это, но он не побежден! Пистолет все еще в его руке — он сует его в карман, на всякий случай, и спускается вниз — из последних сил на пустынную улицу, где нет возможности даже поднять тревогу. Он идет…

Вы задавали себе вопрос: почему он шел посередине улицы и озирался по сторонам? Самым правдоподобным объяснением будет следующее: он знал, что убийца где–то рядом, и опасался нового нападения. Ему казалось, что посередине улицы он будет в большей безопасности. Впереди него шли двое. Он проходит освещенную витрину и видит впереди справа уличный фонарь…

Но где же Гримо? Он не обнаружил за собой погони, но все еще боится. Он не осмеливается выйти на крышу и посмотреть. Но постойте! Он не может удержаться от того, чтобы не проверить, как там — все ли спокойно? Он может выглянуть из парадного и уйти по улице, не так ли? В этом нет ничего опасного, поскольку дом, где обитает Барнэби, пуст.

Гримо потихоньку спускается вниз, открывает дверь, перед этим расстегнув пальто, чтобы намотать на себя веревку. И как раз под фонарем он видит Флея, медленно идущего посередине улицы, — человека, которого он всего минут десять назад оставил умирать в соседнем доме.

И это была последняя встреча братьев. Рубашка Гримо служила хорошей мишенью в свете фонаря, и Флей, теряя рассудок от боли и ярости, не колебался ни секунды. Он громко произносит: “Вторая пуля — тебе!”, вскидывает оружие и стреляет.

Это отнимает у него последние силы. У него сильное кровотечение. Он вскрикивает, выпускает из руки револьвер, которым пытался запустить в Гримо, и падает вниз лицом. Это, друзья мои, и был выстрел, который трое свидетелей слышали на Калиостро–стрит. Это был тот выстрел, которым Гримо был ранен в грудь прежде, чем успел закрыть дверь.

Глава 21РАЗГАДКА

— А потом? — спросил Хедли, когда доктор Фелл умолк.

— Трое свидетелей, конечно, не видели Гримо, — ответил Фелл после долгой паузы, — потому что он не выходил за дверь и не приближался к лежащему посреди пустынной улицы человеку.

— Черт побери! — тихо сказал Хедли. — Это же все объясняет, но я бы никогда и не подумал, что… Простите. Продолжайте, Фелл!

— Гримо находится за дверью. Он знает, что ранен в грудь, но не знает, что это серьезно. Ему случалось переживать и не такое — мы это знаем. В конце концов, он получил рану — то, чего сам хотел. Но план его летит ко всем чертям! Но откуда ему было знать, что часы в витрине у ювелира врут? Он даже не уверен, что Флей мертв. Ему, конечно, повезло с этими часами, но он–то не догадывался об этом. Единственное, что он знает — это то, что Флей уже не будет найден в своей комнате как жертва самоубийства. Флей, возможно, лишь тяжело ранен и сможет говорить. Гримо в панике, он уже видит себя на виселице.

Все последующее происходит сразу после выстрела. Он не может оставаться там, в темном парадном. Лучше всего осмотреть свою рану и убедиться, что он не оставил следов крови. Где это сделать? Наверху — квартира Барнэби. И он идет туда, открывает дверь и включает свет. Вокруг него обмотана веревка — больше она ему не нужна. Он уже не может представить все так, как будто Флей приходил к нему, потому что Флей, возможно, в это время уже дает показания в полиции. Гримо отбрасывает веревку. Потом — осмотр раны. Желтое твидовое пальто все перепачкано кровью изнутри, кровь и на остальной одежде. Но входное отверстие or пули невелико. Гримо достает носовой платок и пластырь и заклеивает рану. Кароль Хорват, которого ничто не могло убить, плевать хотел на эту ерунду! Он тверд и решителен как никогда. Но в ванной комнате у Барнэби остались следы крови, и он пытается смыть их. Который час? О боже! Он опаздывает — уже без четверти десять! Скорее домой, пока его не схватили…

И он забывает выключить свет. Когда нагорело электричества на шиллинг и свет выключился, мы не знаем. Во всяком случае, минут сорок–сорок пять спустя свет еще горел и Розетта видела его.

Но по дороге домой, я думаю, к Гримо полностью вернулось самообладание. Кем бы ни был Гримо, по натуре он оставался игроком. Не стоит рисовать его одной черной краской. Он убил своего брата, но мне кажется, что он не смог бы убить своего друга или женщину, которую любил. Так где же выход? Есть только один шанс, крохотный, но шанс. Он заключается в следовании его первоначальному плану и в попытке представить дело так, будто Флей все же побывал у него и нанес ему рану в его собственном доме. Оружие осталось у Флея. Гримо скажет, а свидетели подтвердят, что он никуда не отлучался из дому весь вечер. Если они подтвердят, что Флей приходил к нему — пускай тогда полиция попробует что–нибудь доказать! А почему бы и нет? Снег? Он кончился, и следов Флея не осталось. Гримо отбросил веревку, которой Флей якобы должен был воспользоваться для бегства.

Флей выстрелил в него в девять сорок. Гримо вернулся домой около десяти. Как он вошел в дом, не оставив следов? Очень просто! Просто для человека с его здоровьем, лишь слегка раненого (а рана была нетяжелой и если бы он не делал того, что он сделал, то сейчас был бы жив, чтобы отправиться на виселицу). Он возвращается через черный ход и полуподвал. Каким образом? На ступеньках, ведущих вниз к полуподвалу, конечно, есть снег. Но над дверью нависает козырек, поэтому непосредственно перед входом снега нет, а расположен черный ход недалеко от дорожки, ведущей к соседнему дому. Он мог запрыгнуть с этой дорожки прямо на ступеньки, ведущие вниз. Вы помните звук, напоминающий падение тела, как раз перед тем, как раздался звонок в дверь?

— Но он же не звонил в дверь!

— Нет, звонил, но изнутри, зайдя с черного хода. Наверху его уже ждала Эрнестина Дюмон. Теперь они были готовы исполнить свой фокус.

— Да, — сказал Хедли, — вот мы и подошли к фокусу. Как же он был исполнен и откуда вам это известно?

— Откуда мне известно? — отозвался доктор Фелл. — Первое, что навело меня на размышления — это вес картины, — он лениво указал на прислоненный к стене холст. — Да, это был вес картины. Это было не слишком ценно, пока я не вспомнил кое–что еще…

— Вес картины? Да, картина, — пробормотал Хедли, — я совсем забыл о ней. Какова же ее роль в этом деле? Что Гримо собирался с ней делать?

— Это я и хотел выяснить.

— Но вес картины! Она весила не так уж много. Вы же сами поднимали и вертели ее одной рукой.

Доктор Фелл гордо распрямил плечи.

— Вот именно. Вы попали в самую точку! Я поднимал ее одной рукой и вертел ее… Так зачем же Гримо понадобились двое крепких мужчин, таксист и еще один, чтобы затащить ее наверх?

— Что?

— Да, именно так. Об этом нам говорили дважды. Гримо, забрав картину из мастерской Барнэби, легко отнес ее вниз по лестнице. Тем не менее, вернувшись домой с той же самой картиной, он был вынужден нанять двух человек для ее переноски. Где же она успела набрать столько веса? Картина не была вставлена под стекло — сами видите. Где был Гримо все это время — с утра, когда он купил картину, и почти до обеда, когда он вернулся домой? Это слишком большая вещь, чтобы таскать ее с собой просто так. И почему Гримо так настаивал на том, чтобы ее завернули?

Нетрудно догадаться, что он использовал картину для того, чтобы спрятать с ее помощью нечто, что грузчики занесли к нему вместе с картиной, сами о том не подозревая. Нечто в той же упаковке. Что–то очень большое — семь футов на четыре…

— Но там ничего не могло быть, — возразил Хедли, — иначе мы нашли бы это в комнате, не так ли? В любом случае, этот предмет должен быть абсолютно гладким, иначе он был бы заметен сквозь обертку. Что может быть таким большим — семь футов на четыре — и одновременно таким, что незаметно сквозь оберточную бумагу?

— Зеркало, — ответил доктор Фелл.

В наступившей тишине он поднялся с кресла и лениво продолжал.

— И его можно было спрятать хотя бы в очень широком и тесном дымоходе, в который мы все пытались пропихнуть кулаки и упирались в выступ в том месте, где дымоход делает изгиб. Здесь не нужна магия. Нужно просто иметь сильные руки и плечи.

— Вы хотите сказать, что этот чертов фокус?..

— Новый вариант фокуса, — сказал Фелл, — очень эффектный. Взгляните на эту комнату. Что вы видите на стене напротив двери?

— Ничего, — ответил Хедли. — Я хочу сказать, что там были книжные полки, которые он убрал. Теперь там голая стена.

— Вот именно. А есть какая–нибудь мебель между дверью и этой стеной?

— Нет.

— Значит, если вы посмотрите из холла, то увидите только черный ковер, никакой мебели, а в конце — голую стену, обшитую дубовой панелью?

— Да.

— Теперь, Тед, откройте дверь и выгляните в холл. Какого цвета ковер и стены там?

Рэмпол пошел взглянуть, хотя уже знал ответ.

— Они точно такие же, — сказал он, — на полу лежит ковер, как здесь, и стена тоже дубовая.

— Правильно! Кстати, Хедли, вы можете вытащить это зеркало из–за шкафа — вон того? Оно стоит там со вчерашнего дня, когда Дрэймен обнаружил его в трубе. Вынимая и опуская его вниз, старик и надорвался. Мы проведем маленький эксперимент. Не думаю, что кто–нибудь из живущих в доме помешает нам, но мы должны на всякий случай убедиться в этом. Я хочу, чтобы вы взяли это зеркало, Хедли, и поставили его напротив дверного проема — так, что когда вы распахнете дверь (она открывается вовнутрь направо), край двери будет в нескольких дюймах от зеркала.

Инспектор с трудом поднял зеркало, которое действительно было спрятано за шкафом. Оно было больше, чем те вертящиеся зеркала, которыми пользуются портные, — на несколько дюймов выше и шире, чем дверь. Оно прочно стояло на ковре и поддерживалось в вертикальном положении откидывающейся опорой. Хедли с любопытством осматривал его.

— Так нормально?

— Да. Теперь, если вы откроете дверь, то собственно комнату вы увидите на пару футов, не больше. Попробуйте!

— Я понял вас, но если вы это сделаете, тогда тот, кто сидит в комнате напротив, например Миллз, увидит свое отражение в зеркале.

— Вовсе нет. Только не под таким углом — очень небольшим, но вполне достаточным, под которым будет установлено зеркало. Вы сейчас убедитесь в этом. Идите оба туда, где сидел Миллз, а я пока установлю зеркало. Не смотрите, пока я не скажу.

Хедли, пробормотав, что, мол, все это чепуха, но все равно любопытно, вышел вслед за Рэмполом. Они не оглядывались, пока не услышали оклик Фелла.

Холл был сумрачным, с высоким потолком. Пол до самой двери покрывал черный ковер. Доктор Фелл стоял возле двери, как церемониймейстер во дворце. Он стоял немного правее двери и держал руку на дверной ручке.

— И вот она открывается, — провозгласил он, быстро распахнул дверь и тут же снова ее закрыл.

— Ну, и что же вы увидели?

— Я увидел комнату внутри, — ответил Хедли, — или мне по крайней мере показалось, что это так. Я видел ковер и противоположную стену. Комната показалась мне очень большой.

— Вы ее не видели, — сказал доктор Фелл, — на самом деле вы видели отражение стены, находящейся справа от того места, где вы стоите, и ковер, лежащий перед вами. Вот почему комната кажется вам такой большой. Зеркало, как вы знаете, больше двери. И вы не видите отражения самой двери, потому что она открывается вовнутрь. Если вы внимательно посмотрите, то увидите нечто, похожее на тень, лежащую в дверном проеме. Это то место, где находится основание зеркала. Но ваше внимание будет наверняка сосредоточено на том, что отражается в зеркале… Кстати, вы меня видите?

— Нет, вы в стороне, мы видим только вашу руку на дверной ручке.

— Да, здесь и стояла мадам Дюмон. Теперь — последний эксперимент, пока я не объясню, как сработал весь этот механизм. Тед, вы сидите за тем столом, где сидел Миллз. Вы значительно выше его ростом, но это сейчас неважно. Я буду стоять снаружи, дверь будет открыта, и я буду смотреть на свое отражение а зеркале. Теперь скажите мне, что вы видите.

При тусклом освещении, с частично открытой дверью эффект был ошеломляющим. Фигура доктора Фелла стояла в дверном проеме напротив другой фигуры — неподвижной и зловещей.

— Я не прикасаюсь к двери, как вы заметили, — раздался голос доктора, но судя по движению губ, и Рэмпол мог в этом поклясться, говорило отражение! Зеркало отражало звук.

— Кто–то услужливо открывает и закрывает для меня дверь, иначе мое отражение выдаст мое движение Быстро — что еще вы заметили?

— Ну, один из вас, кажется, длиннее, — ответил Рэмпол, рассматривающий отражение.

— Который?

— Вы сами, стоящий в холле.

— Вот именно. Во–первых, это потому, что вы смотрите с некоторого расстояния, но самое главное — это то, что вы сидите. Для человека ростом с Миллза я буду выглядеть великаном. Теперь, если я сделаю быстрое движение, схватившись за ручку двери (представьте, что я сделал такое движение), а мой помощник, стоящий справа, тоже сделает резкое движение и захлопнет дверь. А что будет делать отражение?

— Метнется навстречу вам, вроде как пытаясь преградить вам дорогу.

— Да. Теперь идите сюда и вновь прочтите показания Миллза, если они у Хедли с собой.

Когда они вернулись в кабинет, доктор Фелл сел в кресло и тяжело вздохнул.

— Извините меня, джентльмены. Я должен был установить правду уже давно, из показаний Миллза. Позвольте мне напомнить его слова. Послушайте, Хедли!

“Она (мадам Дюмон) хотела уже постучать в дверь, когда я увидел, как следом за ней по лестнице поднимается высокий мужчина. Она обернулась и увидела его. Потом она произнесла несколько слов, которых я не расслышал, но смысл их был понятен, — она спрашивала его, почему он не подождал внизу, и было заметно, что она рассержена. Этот тип не ответил. Он подошел к двери, на ходу опустил воротник пальто, снял с головы лыжную шапочку и сунул ее в карман…”

— Вы видите, джентльмены? Он должен был сделать это, потому что отражение не должно было быть с поднятым воротником и в шапочке. Тот, кто якобы находился в комнате, должен был предстать в халате. Но я заинтересовался, почему незнакомец не снял маску?

— Да, а как насчет маски? Миллз сказал, что он не снял ее…

— Миллз не видел, как он ее снял. Мы найдем объяснение этому позже, когда вспомним показания Миллза:

“Мадам Дюмон воскликнула что–то, отскочив к стене, и поспешила открыть дверь. Доктор Гримо появился на пороге”.

— Появился! Именно это он и сделал! А что же мадам Дюмон? Это — самое слабое место. Испуганная женщина, глядя на угрожающую фигуру, стоя перед комнатой, в которой находится мужчина, способный ее защитить, никогда не отскочит в сторону! Она бросится к двери в поисках защиты. Вспомним показания Миллза. Он сказал, что Гримо был без пенсне (оно бы просто не поместилось под маской). Но человек в двери, как ему показалось, поднял руку, чтобы надеть пенсне. Далее Миллз говорит: “Мне кажется, что мадам Дюмон хотя и прижалась к стене, сама закрыла за ним дверь Я помню ее руку на дверной ручке”. Не совсем естественное движение! Она возражала, но Миллз был прав.

Нет смысла продолжать. Но здесь я столкнулся с трудностью. Если Гримо был один в этой комнате, если он свободно вошел в нее, как насчет его одежды? Как насчет длинного черного пальто, коричневой лыжной шапочки и особенно — карнавальной маски. В комнате их не было. Тогда я вспомнил о бывшей профессии мадам Дюмон — изготовлении костюмов для парижской Оперы, я вспомнил историю, которую нам рассказал О’Рурк, и я понял…

— Что?

— Что Гримо сжег их. Он сжег их, потому что они были сделаны из бумаги, как костюм “Исчезающего всадника”, о котором нам рассказал О’Рурк. Гримо не мог рисковать, сжигая в камине настоящую одежду, — у него было слишком мало времени. И вместе с ними он сжег чистые — абсолютно чистые! — листы бумаги. Он сделал это, чтобы скрыть факт сожжения бумажного костюма. Опасные письма! Я готов прибить себя за то, что мне в голову пришла такая глупость! — Он стукнул кулаком по столу. — Ведь на столе не было кровавых следов, ведущих к ящику, где он держал свои письма! Была еще одна причина жечь бумагу — необходимо было уничтожить следы “выстрела”.

— “Выстрела”?

— Не забывайте, что в этой комнате должен был прозвучать выстрел из пистолета. Но то, что слышали свидетели, было на самом деле взрывом шутихи — из запасов Дрэймена для новогоднего праздника. Клочки взорвавшейся петарды разлетелись далеко. Она была сделана из плотного картона, который плохо горит. Я нашел часть обрывков в куче сгоревшей бумаги. Теперь ясно, почему мы не нашли никакого оружия. В современных патронах — в частности, и в тех, что используются в револьвере Кольта, который был найден на Калиостро–стрит, используется бездымный порох. Вы можете ощущать его запах, но никогда не увидите дым от него Но в комнате плавали клубы порохового дыма, несмотря на открытое окно, — они остались от взрыва шутихи. Теперь подведем итоги! Карнавальный костюм Гримо состоял из черного пальто, длинного, как халат и — если опустить воротник — неотличимого от халата. Костюм включал также бумажную шапочку, к которой была прикреплена маска так, что снимая шапочку, ее владелец снимал и маску, и прятал и то и другое в карман. И весь этот наряд висел вчера вечером внизу, а до этого был спрятан в кабинете.

К сожалению, Мэнгэн заметил его, что не укрылось от наблюдательной мадам Дюмон, и она перенесла костюм в более безопасное место как только он ушел. Конечно, она никогда не видела там желтого твидового пальто. Гримо держал его наверху в готовности к своему предприятию. Но оно было обнаружено вчера после обеда в гардеробе, и всем показалось, что оно было там все это время. Вот вам и пальто–хамелеон.

Теперь вы можете восстановить то, что произошло, когда Гримо, убив Флея и сам получив пулю, вернулся в дом в субботу вечером. В самом начале своего фокуса он и его помощница были в смертельной опасности. Вы помните, что Гримо опоздал. Он рассчитывал вернуться к девяти тридцати, а смог это сделать только без четверти десять. Чем больше он опаздывал, тем ближе было время, когда он велел Мэнгэну ждать посетителя, и Мэнгэн уже был на своем посту. Дело было на грани краха, а Гримо — на грани безумия. Он вошел через черный ход, где его ждала помощница. Твидовое пальто с пятнами крови отправилось в гардероб, чтобы больше уже не появиться, — пока он не умер. Дюмон открыла дверь, позвонила в звонок, высунув руку, и закрыла ее, пока Гримо надевал свой маскарадный костюм. Но они слишком затянули это дело. Мэнгэн окликнул их. Гримо, все еще не пришедший в себя, впал в панику от страха перед разоблачением. Он зашел слишком далеко. Он не мог позволить себе проиграть из–за какого–то бездарного юноши. Поэтому он и представился Петтисом, воспользовавшись сходством голосов и даром подражания — предварительно заперев дверь. Да, это было ошибкой, но Гримо уже походил на футболиста, перед которым стоит одна цель: пройти через защитников к воротам и забить гол.

Фокус был исполнен, он — один в своей комнате. На нем — маскарадный костюм поверх рубашки, рана заклеена пластырем. Ему остается лишь запереть за собой дверь, надеть халат, уничтожить бумажную одежду и засунуть зеркало в дымоход…

Так, как я сказал, было задумано. Но дело усложнилось — началось кровотечение. Гримо не был убит пулей сразу же, но физические напряжения, особенно при заталкивании зеркала в тайник, усугубили рану в легком. У него пошла кровь горлом, он упал на диван, оттолкнув при этом стул, и последним усилием попытался схватиться за кочергу. Жизнь угасала в нем. Не сумев позвать на помощь, он понял, что умирает… И, как ни странно, был рад этому.

Голос доктора Фелла глухо отдавался в холодной комнате. Потом они увидели, как дверь открылась и на пороге появилась фигура женщины с отрешенным лицом.

— Он сознался, — голос доктора Фелла не изменился. — Гримо пытался сказать нам правду об убийстве Флея и о том, как Флей убил его. Но мы предпочли не понять, пока я не догадался по часам, когда на самом деле все произошло. О боже! Неужели вы не видите? Вспомните его последние слова, произнесенные перед смертью!

“Это сделал мой брат. Я не думал, что он выстрелит. Бог знает, как он вышел из той комнаты…”

— Вы имеете в виду комнату Флея на Калиостро–стрит? — уточнил Хедли.

— Да, и шок, перенесенный Гримо, когда он увидел в свете уличного фонаря дважды убитого им брата. Вспомните:

“Только что он был здесь, и тут же его не стало… Возьмите карандаш и бумагу, быстрее! Я скажу вам, кто мой брат…” Он не думал, что кто–нибудь знает о Флее. И попытался объяснить все это дело.

Во–первых, он пытался сказать нам о братьях Хорватах и руднике. Затем перешел к Флею и к тому, что произошло: “Не самоубийство”. Увидев Флея на улице, он больше не пытался представить его смерть самоубийством. “Он не мог использовать веревку” — Флей этого действительно не мог сделать после того, как Гримо выбросил веревку за ненадобностью. Затем “Крыша” — Гримо имел в виду не эту крышу, а другую, по которой он прошел в квартиру Флея. Далее — “Снег”, который сломал все его планы. “Слишком светло” — вот тут–то заключается самое главное, Хедли! Светло было от уличного фонаря, благодаря чему Флей заметил Гримо и выстрелил, не промазав. “У него был пистолет” — это ясно. “Новый год” — это про маску. И наконец: “Не вините бедного…” — не Дрэймена он имел в виду, а Петтиса. Это было “последнее прости” Петтису, имя которого было использовано Гримо в панике.

Возникло долгое молчание.

— Да, — сказал Хедли, — все ясно, кроме одного. Как насчет изрезанной картины и где нож?

— Нанесение порезов картине было, как я думаю, одним из последних штрихов в этом трюке. Это сделал сам Гримо — он любил такие эффекты. Что касается ножа, то я не знаю. Он был у Гримо где–то здесь, видимо спрятан вместе с зеркалом. Но сейчас в дымоходе его нет. Я думаю, что Дрэймен нашел его вчера и унес…

— Здесь вы не правы, — раздался голос.

Эрнестина Дюмон стояла в дверях и улыбалась. Руки ее были сложены на груди.

— Я слышала все. Вы можете повесить меня, а можете и не вешать. Мне все равно. После стольких лет, проведенных с Шарлем… Нож взяла я. Он нужен мне для других целей.

Она все еще улыбалась и глаза ее гордо блестели. Тут Рэмпол заметил, что в руке у нее — нож, но было уже поздно. Эрнестина Дюмон резко взмахнула рукой…

Доктор Фелл вскочил с места и замер, глядя как ее лицо покрывается мертвенной бледностью.

— Я совершил преступление, Хедли, — произнес он. — Я снова угадал правду.

Перевод С. МИНИНОЙ

Джеймс Чейз