Чтобы добраться до клиники Мордехая Питерса, надо ехать по Бенедикт–каньон шоссе к горам Санта—Моника, затем свернуть на Хилл—Роуд. Через полмили — частная подъемная дорога, которая ведет к очаровательному владению, откуда открывается потрясающий вид на соседние Беверли—Хилл и Голливуд, а в погожий день даже на Тихий океан.
Я проезжал мимо раза четыре, но внутри так и не бывал. С доктором Питерсом я тоже не знаком.
По дороге я припоминал все, что слышал об этом типе.
Он разработал теорию нового лечения психических заболеваний, которую неофициально называли “Питеризацией мозгов”. Еще совсем недавно царствовавший психоанализ Фрейда с его “комплексом Эдипа”, заполнявший пьесы, сценарии, радио и телепередачи, был полностью забыт. Мистер Мордехай Питерс стал новым героем, чуть ли не гением космического значения. Он писал книги, предисловия к книгам, рецензии на книги и на рецензии… и загребал по сотне долларов в час.
Вот этого–то знаменитого человека мне предстояло увидеть.
Свернув с Хилл—Роуд, я поднялся по асфальтированной дороге на высокое плато, которое, естественно, уже успели окрестить “Высотами Питеризации”, на котором раскинулась в антисептической белизне клиника.
Ровно три. Увидев надпись “место стоянки машин”, я припарковался, поднялся по широким ступенькам и вошел в офис.
Во внешнем офисе была кушетка, несколько стульев с изогнутыми спинками и стол с десятком непривлекательных журналов. За письменным столом сидела костлявая особа и что–то печатала на белых карточках. ’ Не иначе как интимные мысли пациентов. Я ее, сразу отнес к категориям старых дев (ей было уже за 30), потерявшей надежду расстаться официально или, на худой конец, неофициально со своей девственностью.
Я подошел к ней и заявил:
— Я — мистер Скотт.
Она кивнула головой и пробормотала:
— Вы можете присесть.
И продолжала печатать.
На столе секретарши раздался зуммер. Она перестала печатать, посмотрела на меня и сказала:
— Можете войти, мистер Скотт… — и добавила еще несколько слов, которые я не расслышал. Вскочив с удивительно неудобного стула, я был уже у двери и нажимал на ручку, когда раздался истерический вопль секретарши:
— Не сейчас! Я же сказала: через минуту.
Слишком поздно.
Я замер, превратившись, если не в соляной столб, то во что–то наподобие. Все слова вылетели у меня из головы. Представляете: через всю комнату мелкими шажками шла абсолютно голая молоденькая красотка. Я вас не обманываю. Совершенно без ничего.
Единственным минусом было то, что она шла не ко мне, а от меня.
Автоматически я охнул. Наверное этот звук произвел на нее такое же впечатление, как боевой клич диких индейцев на мирных поселенцев прошлых столетий. Девушка замерла на месте точно так же, как и я, повернулась и посмотрела на меня. Через секунду испуганное выражение исчезло с ее лица, она оказалась тоже немногословной, ограничившись одним лишь “у–у–у-х”.
У нее были волосы цвета шерри: коричневатого янтаря с огоньком внутри, они спускались кудрявой волной, закрывая половину ее лица, так что был виден один прекрасный зеленый глаз. Высокая, с потрясающей грудью, плоским животом и крутыми бедрами; ноги — стройные и длинные, как у танцовщицы. С такой я бы потанцевал…
Произнеся “о–о–о”, она повернулась и без особой спешки прошла к той самой двери, к которой и направлялась прежде, отворила ее довольно широко, так что я успел заметить кусочек стола, какие–то ширмы и кресло.
Войдя в комнату, девушка снова обернулась и закрыла дверь. Не захлопнула, а медленно прикрыла. Мне показалось, что она заулыбалась, но, возможно, я ошибаюсь.
Вот так состоялось мое появление у известного доктора Мордехая Питерса.
Но не она была доктором Питерсом. Он все время сидел в огромном мягком кресле, но надо быть круглым идиотом, чтобы в подобной обстановке обратить на него внимание.
Невысокий, с симпатичным розовощеким лицом, редеющими русыми волосами и довольно бесцветными широко расставленными глазами, скрытыми за большими очками в роговой оправе. На вид — около шестидесяти. Вокруг шеи у него был красный шелковый шарф, концы которого были засунуты за вязаный розовый джемпер, костюм дополняли желтые брюки и высокие лакированные сапоги для верховой езды. Наряд попугая. Килограммов 10–12 веса — лишние. Чем–то он смахивал на голливудского Санта—Клауса, побритого, но готового к рождественскому представлению.
В одной руке у него была бумага, во второй — карандаш. Он постучал карандашом по листочку и скомандовал:
— Раздевайтесь.
— Не хочу.
— Ох, послушайте. Разве моя секретарша не объяснила вам процедуру?
— Нет.
— Таково требование. Это необходимо.
— Для чего?
— Для психоанализа.
— Что вы собираетесь анализировать?
— Ох, прекратите это глупое препирательство! — он повысил голос.
— Я вовсе не псих, не волнуйтесь… Что за прелестное создание только что вышло отсюда?
— Мисс Планк? Какое вы имеете отношение к мисс Планк? В каком смысле она вас интересует?
— К чему это все?
Он издал какой–то странный звук носом:
— Снимите одежду и ложитесь на кушетку, и мы начнем.
— Нет. Понимаете… Видите ли…
— Очевидно, вы ничего не понимаете. Моя секретарша должна была вам объяснить. Это часть моей методики. Все мои пациенты должны полностью раздеться и лечь на кушетку.
— Зачем?
— Это поможет вам вместе с одеждой сбросить состояние подавленности.
— Мне — нет. Наоборот.
— Мне придется прекратить нашу встречу, мистер Чанг, если вы не желаете мне помочь. Вы не хотите исправиться?
— Я не болен, черт побери. И я не мистер Чанг.
— Вы не больны?
— Я абсолютно здоров.
— Невозможно. Все люди больны. Невоз…
Он помолчал.
— Что вы имеете в виду, говоря что вы не мистер Чанг?
— Кто он такой?
— Вы…
— Ничего подобного.
— А где же мистер Чанг?
— Откуда мне знать?
— Хм–м–м…
— Я приехал сюда вовсе не для анализов или психоанализа, как вы называете, мне такого не требуется. Я Шелл Скотт, частный детектив, я приехал сюда, чтобы поговорить с вами о смерти Чарли Вайта.
— Вы — Шелл Скотт! — сказал он.
Я взглянул на часы. Да, я приехал в точно назначенное время. Поэтому я спросил:
— Кто же еще?
Он внимательно осмотрел мои белые волосы, брови, уши, даже ноги; вообще–то все — самое обыкновенное.
— Кто еще? — повторил он растерянно и тут же добавил: — Раз вы пришли сюда не ради психоанализа… хм. Извините меня.
Он прошел по ковру в помещение, где находилась потрясающая голая девушка, и закрыл за собой дверь. Что за жизнь! Но через минуту он снова возвратился, сел на прежнее место и жестом пригласил меня сесть.
Я сел.
Потом он пробормотал:
— Извините, я ожидал вас в три часа.
— Я решил, что, поскольку нельзя опаздывать, постараюсь быть точным.
По–моему, он меня не понял.
— Вы хотели поговорить со мной о мистере Вайте?
— Да, он был одним из ваших пациентов, не так ли?
— Очень недолго. Практически мы даже не начали. Психоанализ, понимаете, требует нескольких лет.
— Это звучит, как старый фрейдовский…
— Нет! Ничего подобного! Мой метод совершенно другой, чем у Зигмунда Фрейда… Он противоположный, вот в чем секрет!
— В отношении Чарли…
— Понимаете, — продолжал он, не сбиваясь со своего курса, — на протяжении многих лет я был ортодоксом фрейдистского анализа. Вы об этом знали?
— Слышал краем уха, но…
— Лечил годами больных людей. Убедился, что их заболевания усиливались…
— О Чарли…
— Если фрейдистская методика давала отрицательный результат, значит надо применять противоположную методику. Правильно? Делать обратное тому, что делалось прежде, факт?
— Да, — ответил я, чтобы не молчать.
— Мне пришлось переделать каждое правило, закон, термин, срок и методику фрейдистского психоанализа. И мне это удалось!
— Так родилась “Питеризация мозгов”?
Он поморщился.
— Молодой человек, должен вам сказать, что это выражение мне не нравится. Его не я придумал. А газетчики. Правильное наименование моего научного открытия — Дйерфизм.
Он выжидательно посмотрел на меня.
— Фрейд — Дйерф, ясно?
— Ого. Как дерепанмодаз.
— Что? Что?
— Это “задом наперед”, сказанное задом наперед.
— Угу. В Дйерфизме нет таких смехотворных концепций, как “ид” или “эго”, зато имеется “ди” и “огэ”. И так далее. Понятно?
После этого последовала целая лекция, из которой явствовало, что все термины прежнего психоанализа следует читать наоборот. Не выдержав, я сказал:
— Доктор, до сегодняшнего дня я воображал, что фрейдистская философия, кроме того, что делает людей слабее, вместо того, чтобы делать независимыми — самая идиотская вещь на свете; но теперь, когда вы мне объяснили сущность Дйерфизма, — я повысил голос и благосклонно заулыбался, — я совершенно уверен, что в Дйерфизме столько же смысла.
— Да, да, — закричал он, — теперь извлечение человечества от всех психических заболеваний в наших руках!
Страшно возбужденный, переполненный восхищением и любовью к собственной особе, Питерс поднялся с кресла и взбрыкнул.
Но тут открылась дверь, и на пороге появилась очаровательная девушка, мисс Планк, как ее назвал доктор. Она была полностью одета: белый вязаный костюм с красной отделкой, белые лодочки на высоченных каблуках, в которых ее ножки выглядели еще лучше. Потрясающая, ей–богу!
Это было мое мнение.
Но доктор Питерс рассматривал ее в трансе. Глаза у него полезли на лоб, рот раскрылся, он в полном смысле упал на спинку кресла.
Неожиданно до меня дошло: этот блудливый козел не получал полного удовольствия от своих клиентов, если они одеты.
Стоит ли удивляться, что он заставлял их раздеваться?
Кто мог все это придумать? Доктор Мордехай — маньяк.
Глава 5
Прелестная мисс Планк с минуту постояла в комнате, — должно быть, сводила с ума Питерса, если судить по тому, какой эффект она произвела на меня, —