— С кем договор? — Наташа конечно же была счастлива, она буквально задыхалась от восторга, но внешне это почему-то никак не выражалось. Напротив, Виктор даже подумал, что она рассержена.
— С Гринштейном! Отличный мужик! А деловой!
— То Гольдберг, то Гринштейн… Ты нормально можешь объяснить?
— А че объяснять-то? Гринштейн — мой спонсор. У него знаешь как дело поставлено? Фирма «Гаудеамус», слыхала? Миллионами ворочает! И мы с его помощью бабулеточек огребем — не будем знать, на что потратить!
— А ему-то от этого какая польза?
— Как — какая?! — удивленно воскликнул Виктор, мол, чего же тут непонятного.
— Какая? Я тебя спрашиваю.
— А мне есть до этого дело? Он сам на меня вышел, сказал, что я… что я… Даже неудобно как-то…
— Что ты гений? — шутливо предположила Наташа.
— Нет, — Виктор зарделся. — Непризнанный гений…
Шутка оказалась недалека от истины. А может, и вправду Витькины концепты, как он сам их называет, достойны всемирного признания?…
— Значит, тебе предоставляют такую сумасшедшую услугу и ничего не требуют взамен?
— Ни-че-го! — развел руками Виктор. — А что можно потребовать от бедного художника? Ну разве только… — Он что-то вспомнил. — Кажется, иногда выставка будет закрываться на какие-то час-полтора…
Гринштейн хочет проводить в Манеже закрытые совещания. Там зал большой, удобно.
— Совещания в галерее?
— Не знаю, Тат, не знаю, — затараторил Клюев. — Может, я что-то путаю, чего-то недопонял. Но главное-то не в этом! Татка, мы же теперь заживем как нормальные люди! Давай с тобой подсчитаем… Я выставлю сорок семь картин, так? Предположим, на каждую вторую найдется покупатель… Нет, почему на каждую вторую? На четыре из пяти!
— Лучше уж на девять из десяти, — в тон ему возразила Наташа.
— Нет, мать, загибаешь, так не бывает. Будем довольствоваться малым. — Виктор закатил глаза, что-то подсчитывая в уме, но подсчеты явно не клеились. — Это сколько ж будет?
— Тридцать шесть и еще две картины…
— Так, если по пять тысяч «зеленых»…
— Почему по пять?
— По пять, по пять, не наглей. — Виктор опять закатил глаза. — Тридцать восемь на пять… Тридцать восемь на пять…
Ожесточенную работу его головного мозга нарушил дверной звонок. Пришла Наташина мама, Антонина Федоровна.
— Кто будет распаковывать гостинцы? — Она поставила на пол две тяжеленные сумки.
— Ма, не надо… Опять ты?…
— Знаю-знаю, вы голодаете и пухнете! — Антонина Федоровна расцеловала Виктора, а уж потом только обняла Наташу.
Когда это появилось у мамы? Совсем недавно. Она чуть ли не ежедневно начала навещать дочку с зятем, и не с пустыми руками — приносила продукты, да в таком количестве, будто Клюевы действительно пухли с голоду.
А ведь раньше не было ничего такого. Антонина Федоровна совсем не походила на курицу-наседку мысли которой заняты лишь своими птенцами. Она никогда не ставила интересы семьи выше общественных. И вдруг…
«Неужели испугалась одинокой старости? — с болью в сердце однажды догадалась Наташа. — Неужели боится, что никто ей воды не поднесет? Такой пассивный инстинкт самосохранения… А по сути дела, баш на баш. Я вам сейчас помогаю, а вы мне потом… Мамочка, как ты могла подумать?…»
Но, как бы то ни было, в тот вечер Антонина Федоровна попала в яблочко, ее съедобные приношения пришлись как нельзя кстати.
Разумеется, Виктор тотчас же сообщил теще радостную весть. Реакция ее была достаточно неожиданной — ей стало дурно, и только смоченная нашатырным спиртом ватка привела ее в чувство.
— Говорила я тебе, Ната, — раскинувшись в кресле, слабым голосом произнесла Антонина Федоровна, — из Вити выйдет толк, он станет человеком. А ты не верила, смеялась над ним…
— Она не смеялась, — вступился за жену Виктор, хоть высказывание тещи и потешило его самолюбие.
— Да это я образно выражаясь. — Антонина Федоровна расстегнула верхние пуговки кофты. — Ох, будто по башке чем-то тяжелым… Подготовили бы, что ли!.. Нельзя же так сразу!..
— А ты Леньку одного дома оставила? — спохватилась Наташа. — Сбежит!
— Не сбежит. Я давеча замки сменила, чтоб изнутри нельзя было открыть.
— А если он через окно?
— С восьмого-то этажа?
— Да ему хоть со сто восьмого!
— Да, доча, ты права… — помрачнела мать. — Надо будет решетки на окна поставить…
— Ага, чтоб к тюрьме привыкал, — не очень удачно пошутил Виктор.
— Типун тебе на язык! — в один голос цыкнули на него Наташа и Антонина Федоровна.
Виктор уже дрых, когда Наташа решила заняться стиркой. Последний раз она общалась со стиральной машиной еще до отпуска, так что грязного белья накопилось уйма!..
«И что Витька за тряпка бессловесная такая? — думала она, замачивая „оскверненные“ трусики и лифчик. — Ведь знает, что в отношении одежды я брезглива… Душу воротит!.. Знает — и лезет в шкаф, и вынимает мое белье, и дает его какой-то девке… А кто поручится, что у нее нет чесотки?… Тьфу, аж мороз по коже…»
Наташа очень надеялась на поворот судьбы. Ведь часто так бывает: живет себе талантливый человек и чахнет от собственной невостребованности. И вдруг — покатило, жизнь сдвинулась с мертвой точки! Глядишь, а у него уже плечи распрямились, походка сделалась уверенной, а взгляд стал целеустремленным и волевым… Может, выставка в Малом Манеже как раз и будет этим поворотом?
— Витькина выставка… — прошептала вслух Наташа, как бы пробуя на вкус это словосочетание, И вдруг почувствовала прилив нежности.
Она прокралась на цыпочках в спальню, склонилась над сладко сопящим Виктором, поцеловала его в заросшую щетиной щеку. Он встрепенулся, приподнялся на локте, дико захлопал глазами.
— Ты чего?
— Ничего, — пожала плечами Наташа. — Просто я тебя люблю…
— А-а-а, сразу бы так и ска… — Виктор не договорил, упал носом в подушку.
И в этот момент в прихожей заверещал телефон. Наташа взглянула на часы — начало первого.
— Сразу прошу прощения за поздний звонок, — в трубке звучал незнакомый мужской голос. — Вас из Министерства обороны беспокоят. Меня звать Натаном Михайловичем, я по поводу дела Козявина.
— Простите, как ваша фамилия?
— А? Фамилия? Воронов моя фамилия, ага. — Мужчина говорил вкрадчиво и одновременно властно. — Скажите, Наталья Михайловна, что там с Козявиным? Надеюсь, вы уверены в том, что этот подонок должен получить по заслугам?
— А какое вы отношение…
— Да-да, я так и думал, что вы именно это спросите, — перебил ее мужчина. — Меня, знаете ли, коллектив уполномочил, а если конкретнее, лично генерал-полковник Федосеев…
«Ну вот. Началось. Какое сегодня Витька точное слово подобрал? Вспомнила: „закручивается“».
— Антон Михайлович…
— Натан, — поправил мужчина.
— Натан Михайлович, у вас есть мой рабочий телефон?
— Да, есть, но мне бы хотелось…
— Позвоните мне завтра на работу с десяти до шестнадцати, — сухо произнесла Наташа. — А дома я думаю только о личной жизни. Спокойной ночи. — И она нажала на рычаг.
Но через секунду телефон затрезвонил вновь.
У Наташи внутри закипело.
— Натан Михайлович, я же вам русским языком!..
— Натуленька, это я.
Знакомая хрипотца… «Господи, да это же Граф! Стыдно-то как…»
— Дорогой мой, прости меня, я…
— Натуленька, меня только что осенило!.. — Граф пропустил ее оправдания мимо ушей. — Мы таки были с вами дураки, целый месяц долбили эти чертовы каменюки, тогда как театр был совсем в другом месте! Он смотрел на нас и смеялся!
— И ты…
— Да, Натуленька, да! — давясь, вероятно, табачным дымом, воскликнул Граф. — Я теперь знаю это место!
СМЕРТЬ ДОДОНА
Джип промчался мимо, окатив ветровое стекло веером тяжелых брызг и едва не снеся с двери черновского «жигуленка» зеркало заднего обзора.
Переведя дух, майор негромко выругался.
С этими иномарками одно мучение — можно подумать, что их водители совсем не знают Правила уличного движения.
Впрочем, чаще всего так оно и бывает: к дорогой машине покупается «корочка» — водительские права. Деньги все могут.
Чернов укоризненно вздохнул.
Видимость на дорогах сегодня была хуже некуда, с раннего утра на город обрушился ливень.
Майор вел машину, напряженно вглядываясь вперед, в мерцающие размытые огни автомобилей.
Навстречу по Ленинградке шел сплошной поток машин, и без конца гудели резкие сигналы.
Движение в сторону Шереметьева было менее насыщенным, и почти не встречались пробки.
Пробки майор терпеть не мог (да и кто их любит, скажите на милость!).
Дорога была бы спокойной, если бы со встречной полосы не вылетала откуда ни возьмись очередная «хонда» или «мерседес» и не мчалась, плюя на все нормы и правила, прямо в лоб черновскому «жигуленку».
Это была игра на выдержку, и он сто раз давал себе слово держаться до конца, но в последний момент он уводил машину вправо, подальше от несущегося навстречу самоубийцы.
Жена всегда посмеивалась над ним, однако не так давно за спиной раздался жуткий визг тормозов и грохот: «хонда», из-за которой Чернову пришлось совершить крутой вираж, чтобы избежать столкновения, врезалась в «форд».
Водитель «форда» тоже был не промах и не собирался никому уступать дорогу.
Увезли обоих, предварительно накрыв простыней.
После этого случая жена больше не изъявляла желания прокатиться с ветерком, не обращая внимания на сумасшедшие иномарки.
Да, бешеные деньги могут стать и причиной гибели.
Хорошо, что Кати нет с ним, кажется, она не заметила, как Чернов принес в дом дорогой сверток. Вообще, у нее с утра разболелась голова. Она на работу не поехала.
Чернов нахмурился.
В тумбочке у кровати, завернутые в газету, лежали аккуратные долларовые пачки.
Может, для кого-то двадцать тысяч «зеленью» — тьфу, мелочевка; но не для Чернова.
В чудеса он не верил.
Такие суммы не падают в почтовый ящик из раскрывшихся благодатных небес.