Если так, необходимо было со всех ног бежать на каменистую гряду, где все и случилось, чтобы опередить тех, кто неизбежно появится на месте преступления.
Лидия накинула на тело легкую тунику и осторожно выскользнула из жилища. Увлеченные игрой дети не заметили ее ухода.
Запыхавшись от быстрой ходьбы, она миновала городскую черту и по каменистой тропинке направилась к цели.
На счастье, дорога была пустынна. Вокруг — ни души, лишь у горизонта, в голубом морском мареве, были видны покачивающиеся рыбачьи шлюпки.
Она уже благодарила богов за то, что без помех добралась до места, как вдруг ее ушей достиг звук колокольчика. Лидия метнулась в сторону и исчезла в камнях.
Звук повторился, а затем зазвучали приглушенные голоса. Молодая женщина осторожно подкралась поближе и выглянула из своего укрытия.
Подле ямы стояли трое: старик-пастух, которого Лидия не раз встречала на травянистом пастбище, когда он скликал по вечерам стадо овец, торговец рыбой, громко расхваливавший на рынке свой залежалый товар, и еще один мужчина, — его молодая женщина видела впервые.
Глупая овца, тыча мордой в камни, пыталась освободиться от веревки, один конец которой был надет ей на шею, а другой сжимал старик пастух.
Тяжелый колокольчик позвякивал на свисавшем с шеи конце веревки.
— Это он, я точно знаю, — твердил торговец рыбой, торопливо покачивая головой, — я часто видел его на рынке, когда он пытался стянуть у кого-нибудь круг сыра или амфору с молодым вином.
Я сам не разгонял его, но, в сущности, он был безобидным малым. Уж не знаю, кому он мог так досадить…
— Совсем мальчик, — сказал пастух, — я знаком с его отцом. Сын выбрал не ту дорожку, и отец порвал с ним всякие отношения. По-моему, они даже не виделись в последние годы…
— С какими людьми он якшался? — спросил неизвестный.
— Его наставник не так давно умер, — сообщил пастух, — а про других его знакомых я не слыхал.
— У него была любовница?
— Вряд ли. Наставник был ревнив; я не думаю, чтобы несчастный мог с легкостью заводить интрижки на стороне. Он ведь целиком зависел от благодетеля и в случае чего оказался бы на улице — без денег, без средств к существованию. Я слыхал, как однажды он бахвалился, что побывал в лупанарии и насладился тремя гетерами сразу, а наставник жестоко избил его, потому что все эти речи были ложью, и только ложью. У мальчика не было лишнего асса, чтобы купить себе чашу вина, не то что ласки гетер…
— И все-таки в убийстве замешана женщина, — мрачно произнес неизвестный. — Это очевидно.
Лидия с ужасом увидела, как он поднес к глазам и стал внимательно рассматривать небольшой, поблескивающий на солнце предмет.
Это был ее браслет, подарок Скилура.
— Я передам эту штуку его отцу, — помедлив, сказал неизвестный. — Вряд ли у нас найдется много женщин, которые носили бы такие дорогие вещи. По браслету вполне можно отыскать убийцу. В конце концов, если отец захочет отомстить за смерть сына, это его право. Нам же остается лишь перенести тело на кладбище и предать земле согласно обычаю… Овца запрокинула голову и протяжно заблеяла.
Лидия почувствовала, как озноб пробрал ее с головы до кончиков пальцев.
Она была в западне.
ХЛЫСТ
— …Но я действительно ничего больше не знаю, гражданин начальник! — восклицал Ярошенко, отирая со лба крупные капли пота тыльной стороной ладони. — Понимаю, что в это трудно поверить, но войдите в мое положение!..
— Ваше положение — ваших рук дело, — довольно холодно отрезал Порогин, — и входить в него я не собираюсь.
— Гражданин начальник, вы должны мне верить! — настаивал Ярошенко.
Было видно, как трудно дается ему это обращение «гражданин начальник», которое сам привык выслушивать из уст задержанных.
Битый час шел допрос Ярошенко, и все без толку. Точнее было бы сказать: допрос стоял на одном месте.
— Итак, вы продолжаете утверждать, что не знакомы с руководителем группировки, в которую входили? — произнес Порогин.
— Именно так, незнаком, — поспешно закивал Ярошенко.
— Александр Дмитриевич, вы же взрослый человек, я просто удивляюсь. Представьте, что это вы меня — не я вас, а вы меня — допрашиваете, и я вам в качестве показаний рассказываю: никого не знал, ничего не видел, денег не получал, преступления не совершал. А у вас на руках документы, и в них такие суммы — Рокфеллеру мало не покажется…
Ярошенко тоскливо вздохнул и вновь вытер пот со лба.
Игорь внимательно поглядел на него, выдерживая паузу, и продолжал:
— Следствием установлено, что за рассматриваемый отрезок времени вами и вашей семьей был сделан ряд дорогостоящих покупок. Дача на Дмитровском шоссе…
— Это не я, это тесть купил! — пылко возразил Ярошенко.
— На пенсию?
— У него были сбережения!
— Следствием установлено, что все сбережения Катайцева Андрея Антоновича были обесценены в результате экономической реформы девяносто второго года: семь тысяч триста двадцать восемь рублей шестьдесят четыре, копейки. Вот соответствующий документ из сберегательной кассы, а вот, — Порогин сделал поспешный жест, чтобы не дать Ярошенко произнести заведомую ложь, — вот объяснительная записка, подписанная Катайцевым А. А., проживающим по адресу… Словом, узнаёте руку тестя?…
Ярошенко мрачно поглядел на разлинованный листок с кривыми строчками.
— Не хотите читать, не надо, — пожал плечами Игорь. — Смысл записки сводится к тому, что никаких сбережений, помимо вклада на книжке, у Катайцева не было. Дача была куплена вами, на ваши деньги и для вашего же пользования и лишь фиктивно записана на тестя. Желаете опровергнуть?
— Гражданин начальник, — вновь занудил арестованный милиционер, — я на дачу двадцать лет копил…
— А на машину «вольво» новейшей модели?
Ярошенко вздохнул.
— А как насчет евроремонта и покупки соседних с вашей квартир на лестничной клетке? — продолжал допытываться Порогин. — Рыночную стоимость сделки даже наши видавшие виды эксперты затрудняются оценить с точностью плюс-минус двадцать тысяч долларов. Около ста пятидесяти штук, никак не меньше, верно?
Ярошенко громко засопел.
— И вы хотите убедить меня, что совершенно безвозмездно помогали неизвестному махинатору, проворачивавшему с вашей помощью миллионные сделки?…
— Я его действительно не знаю, вот те крест, слово коммуниста! — выпалил арестованный и залился горячечным румянцем.
Порогин улыбнулся.
— Грустно, — наконец сказал он, — очень грустно, что мне приходится говорить офицеру милиции о последствиях подобной неразговорчивости.
Александр Дмитриевич, ну подумайте хорошенько, ради чего вы скрываете человека, который так вас подставил!.. Он ведь подставил вас, это точно. Бросил на произвол судьбы. Взвалил на вас с десяток статей Уголовного кодекса, а сам ушел в водоросли, как угорь, — ищи его, свищи!.. В ваших интересах предоставить следствию наиболее полную информацию об этом человеке. Иначе, вы же понимаете, вам придется отвечать за его преступления, — а у вас и своих предостаточно…
Ярошенко слушал, угрюмо наклонив голову.
Капли пота катились по его одутловатому, бледному лицу и падали на колени, оставляя на брюках темные круглые следы.
— Но я действительно мало что знаю, гражданин начальник, — пробормотал он.
— Ага. Теперь уже «мало что». «Мало что» — это уже кое-что, — скаламбурил Порогин. — Не так давно вы утверждали, что вообще ничего не знаете. Итак?…
Ярошенко покосился на лежащие перед следователем мелко исписанные листы бумаги.
— А вы внесете мои показания в протокол? — опасливо поинтересовался он.
— Разумеется.
— И запишете, что это было чистосердечное признание?
— Если это действительно будет признание…
— Тогда пишите. — Ярошенко зачем-то поднял и поднес к самым глазам свои тяжелые широкие ладони, будто внимательно изучал нанесенный на них природой рисунок линий жизни. — Мы переправляли на Юго-Восток лекарства, презервативы, внутриматочные спирали… словом, всякую мелочь, которая здесь стоит недорого, а там — вдесятеро больше. От меня требовалось только одно: закрыть глаза на внеплановый рейс и отправить в качестве сопровождающих нескольких моих людей, для надежности.
— Погодите, как — ваших людей? Они что, в свободное время летали?
— В рабочее, — еле слышно произнес майор. — Утром приходили на дежурство, улетали, а вечером…
— Ясно. Дальше — про самолет.
— Как правило, самолет приземлялся где-нибудь в тропиках, на секретном аэродроме, его быстро разгружали и отправляли восвояси…
— Пустым?
Ярошенко помялся и нехотя сообщил:
— Не всегда. Иногда везли груз.
— Какой? — напирал Порогин.
— Ну… например, драгоценные камни… Я толком не знаю. Не интересовался.
— От кого вы получали инструкции?
— Не знаю.
Игорь с раздражением отшвырнул прочь карандаш.
— Но я и вправду не знаю, гражданин начальник, поверьте! — взмолился несчастный начальник отделения милиции аэропорта. — Мне звонили по телефону и называли время вылета, номер борта и прочее. Оставалось лишь точно следовать распоряжениям.
— Кто звонил: мужчина… женщина?
— Мужчина, по-моему. Хотя… — Ярошенко помедлил. — Вы же знаете, гражданин начальник, сейчас такие женщины пошли, пьют-курят, голос погрубее, чем у мужика, бывает. Может, и женщина. Но скорее, мужчина.
— Он не представлялся?
— Я узнавал его сразу. Между собой мы его прозвали Хлыстом.
— Почему?
— Ну голос у него такой. Резкий. Никогда не здоровался. Сразу выкладывал, что к чему, и бросал трубку.
— Каким образом с вами расплачивались?
Ярошенко хотел было вновь занудить насчет собственного бессребреничества, но наткнулся на суровый взгляд Порогина и, обреченно вздохнув, проговорил:
— Деньги лежали в камере хранения. Хлыст звонил мне и называл номер ячейки и шифр. Я шел и вынимал пакет.
— Вы никогда не пробовали вычислить, кто оставляет деньги? — недоверчиво прищурился Игорь.