— Я потеряла его, — поспешно сообщила Лидия.
— Где?
— Если бы я знала, то вернулась бы на это место и подобрала.
— Он пытался узнать, была ли ты знакома с молодым воришкой, которого убили вчера за городом…
— И что ты ответил?
— Я сказал, что ни о чем таком мне не известно. Он требовал, чтобы ты вернула то, что взяла. О чем это он говорил?
Лидия пожала плечами.
— Кстати, — прибавил муж, — я просыпался минувшей ночью, и тебя не было…
— Стояла духота, и я выходила на улицу подышать.
— Странно. Я просыпался не однажды.
— Не говори ерунды. Ты спишь как убитый.
— Я просыпался! — настаивал муж с капризной интонацией. — Где ты ходила всю ночь?
— Перестань. Я устала.
— Он сказал, чтобы ты вернула, что взяла, иначе будет хуже.
— Дай мне отдохнуть.
Муж рассерженно схватил молочный сосуд и принялся огромными глотками пить принесенное с рынка молоко.
Воспользовавшись этим, Лидия ушла в глубь жилища и растянулась на ложе, сделав вид, что задремала.
…Она пробудилась среди ночи от внезапного шороха. Лидия приподнялась и прислушалась. Кто-то в темноте осторожно бродил по жилищу.
Это был не муж — шаги мужа она не спутала бы ни с чьими другими. Это был чужой.
Лидия хотела было позвать на помощь, криком разбудить мужа и соседей, когда услыхала тихий шепот:
— Мы даем тебе три дня. Ты должен заставить ее говорить. Это в твоих же интересах. Заставь ее признаться, иначе пожалеешь!
— Да-да, — прозвучал в ответ торопливый испуганный голос, — я все понимаю, не беспокойтесь. Считайте, что деньги уже возвращены вам…
Конечно, Лидия не могла не узнать интонаций мужа.
— Не вздумай провести меня вокруг пальца. Разумеется, если не хочешь заплатить за это головой.
— Я вытряхну из нее все, что надо! Мерзавка, гадина, она втянула меня в такую историю!.. Когда все закончится, я вышвырну ее из этого дома. Пускай идет куда глаза глядят.
— Когда все закончится, она уже никуда не сможет пойти, — мрачно возразил собеседник.
— Это уже ваше дело, — сказал муж. — Только, прошу вас, позаботьтесь, чтобы никто в этом городе не вздумал потом обвинить во всем меня.
До боли кусая губы, Лидия прислушивалась разговору.
Но все стихло. Лишь из темноты прозвучал слабый шелест удаляющихся по улочке шагов.
Затем молодая женщина почувствовала, что кто-то неслышно приближается к ее ложу.
Она тотчас опустилась на подушки и притворилась спящей. Темная фигура наклонилась над нею, и Лидия почувствовала несвежее, частое дыхание мужа. Она не шевелилась, ожидая, что же случится дальше.
Сердце гулко стучало в груди, и молодой женщине казалось, что даже стены жилища сотрясаются до самого основания от этих тяжелых ударов. Однако на самом деле стояла полнейшая, ничем не нарушаемая тишина.
Несколько мгновений муж глядел на казавшуюся спящей Лидию, а затем вздохнул и поплелся к своему ложу.
Наутро, едва забрезжила заря, молодая женщина, так и не сомкнув более глаз, тихонько поднялась со своего ложа и выскользнула вон из жилища. За спиной ее раздавался сиплый мужнин храп и тоненькое посапывание детей во сне.
Она шла по пустынным еще улочкам, не разбирая дороги и мечтая лишь об одном: поскорее оказаться за пределами городской черты, на пустынном скалистом берегу, чтобы в тишине и одиночестве хорошенько обдумать ситуацию.
Заспанные торговки время от времени попадались ей на пути. Они волокли на рынок тяжеленные корзины со всяческой снедью, и долго еще тянулся за ними хвост разнообразных пряных запахов.
Вооруженный стражник, выходивший из ворот лупанария и еще переполненный чувственными впечатлениями, проводил Лидию похотливым взглядом.
Голенький карапуз помочился у стены дома и, беззубо улыбнувшись молодой женщине, отправился досматривать прерванный сон.
Наконец позади остались последние городские строения, и Лидия оказалась на каменистой равнине, окаймленной с обеих сторон высокими грядами.
Вдалеке шумело море.
Молодая женщина непроизвольно ускорила шаг, услыхав эту величавую песнь стихии. Она задыхалась от стремительной ходьбы, но все-таки не останавливалась, будто боялась, что сердце не вынесет даже малейшего промедления.
В руке она сжимала свой маленький талисман, свидетель состоявшейся мести, — монетку достоинством один асе.
Прибрежные камни были холодны как лед.
Обессиленная, Лидия опустилась на огромный, поросший буро-зеленым мхом покатый валун, и глаза ее наполнились слезами.
Волны то и дело жадно обступали камень со всех сторон, а потом откатывались прочь, шурша галькой, и оставляли на пути отступления грязную пузырящуюся пену. Окрашенная лучами восходящего солнца, она казалась кроваво-красной.
Должно быть, хищные рыбы давно уже обглодали скелет сброшенного со скалы предателя, подумала Лидия.
Боги позволили ей совершить возмездие, но теперь жестоко наказывают за это.
Она утратила драгоценный браслет, подарок возлюбленного, и вместо него сжимает в ладони крохотный асс.
Символ любви она заменила на символ мести.
Ее муж, ничтожество из ничтожеств, предал ее. Ее дети перестали видеть в ней мать.
Она дорого расплачивается за свою несостоявшуюся любовь. Что ждет ее впереди?… Свобода или смерть? Или — и то и другое вместе.
СТУКАЧ
Хайнц Кунце добродушно улыбнулся, когда Чернов с лицом темнее тучи вошел в камеру.
Гулко захлопнулась тюремная дверь.
— Ну? — спросил немец, блеснув линзами очков. — Какие дела?
Вместо ответа Чернов оглянулся и прислушался. Шаги надзирателя удалялись.
— Все в порядке? — поинтересовался Кунце. — Что сказал следователь?
— А вот что, — рявкнул Чернов и, размахнувшись, тяжелым кулаком врезал немцу по челюсти. Тот от неожиданности не успел увернуться и, нелепо взмахнув руками, отлетел к противоположной стене.
— Хочешь знать, какие дела? — грозно произнес Чернов и, навалившись на щуплого сокамерника всей своей тяжестью, стал наносить ему мощные удары.
Немец болтал головой, будто тряпичная кукла, и жалобно всхрюкивал при каждой новой затрещине.
— Немчура поганая, — приговаривал Чернов, — доносчик, стукач, фашист хренов!..
Кунце понадобилось несколько мгновений, прежде чем он пришел в себя от внезапного нападения и, мелко засучив ногами, заверещал во всю глотку.
— Убью гада! — пообещал Чернов, подняв Хайнца за грудки и метнув его в дверь камеры.
Плашмя ударившись о металл, немец сполз на пол. Изо рта у него хлынула ярко-красная жижа.
В следующее мгновение дверь отворилась, и двое дюжих контролеров ввалились в полутемное помещение, сразу заняв собой едва ли не все пространство камеры. Один из них подхватил немца в полуобморочном состоянии, а второй навалился на Чернова и принялся мутузить его резиновой палкой.
— Найн! — закричал Кунце, отплевываясь. — Не трогайте его! Это ошибка! Он не виноват! Я сам ударился!..
— Чего? — не поверил охранник.
— Все о'кей, — закивал Хайнц. — Я ударился. Это бывает. Он хотел мне помочь. Все о'кей.
— Смотри мне, — грозно пророкотал контролер, но Чернова все-таки отпустил.
— А что будет на ужин? — резво поинтересовался Кунце, незаметно отирая с подбородка кровь рукавом. — Опять каша?
— Много будешь знать, скоро состаришься, — буркнул контролер, второй сплюнул, и оба они удалились, захлопнув дверь.
Тяжело дыша, Чернов уставился на сокамерника.
Тот приложил палец к губам, прислушиваясь, пока шаги удалялись по коридору.
— Гад, — проговорил Чернов, — какой же ты гад все-таки. Я же тебе как человеку… по дружбе…
— Что случилось, Гриша?
— Настучал на меня, да?
— О чем ты говоришь? — удивился немец, протирая уцелевшие в схватке очки замшей. — Я не понимаю!..
— Не понимаешь!.. Настучал на меня, а теперь не понимает!
Хайнц растерянно глядел на сокамерника.
— Ладно придуриваться, — махнул на него рукой Чернов. — Это ведь ты рассказал следователю про самолет, который я видел…
— Какой самолет? — не понял Кунце.
— Ну я же вчера тебе говорил… Самолет, из которого сержанта раненого выносили…
— А… Ну и что?
— Как это — что? Я только тебе это и рассказывал, а откуда следователь знает?
Кунце улыбнулся соболезнующей улыбкой.
— Гриша, — прошептал он, — неужели ты не понимаешь… здесь же все много радио!..
— В каком смысле?
— В таком! — Кунце сделал жест, обводя рукой стены и потолок. — Как это у русских говорится: и стена имеет ухо.
Чернов даже съежился.
— Ты думаешь? — растерянно переспросил он.
— Я знаю, — со значением отвечал Хайнц.
— Тьфу ты… Я как-то не подумал об этом…
— У тебя неприятности? — осторожно поинтересовался Кунце.
Чернов кивнул:
— По-моему, да. И еще какие…
— А в чем тебя обвиняют?
— Во взятках, что ли… Сам понять не могу. А, — махнул он рукой, — я-то ладно, а вот что с женой будет и с сыном?… Ее же уволить с работы могут, раз муж под подозрением, верно? Она же на таможне, понимаешь?
Он с надеждой поглядел на Кунце, ожидая, что тот начнет опровергать, но Хайнц лишь сокрушенно вздохнул.
— У меня сын школу заканчивает, — грустно сообщил Чернов, — а у нас как считается: если отец в тюрьме, значит, и сын такой же… Никто его на учебу не примет… даже грузчиком не возьмут работать…
— Это не только у вас, это везде так, — сказал Кунце.
— Что же делать?
— Тебе решать, — пожал плечами Хайнц. — Русская полицай хитрая, она все равно заставит сознаться…
— Ты думаешь?
— Я знаю. Всех заставляет и тебя заставит. А если сам сознаешься, может, лучше будет. Быстрее отпустят.
— Так сознаваться ведь не в чем! — с отчаяньем выкрикнул Чернов, понимая, что лефортовское приключение, которое поначалу казалось чем-то несерьезным и легким, начинает принимать, нешуточный оборот. — Я же не виноват ни в чем!
— А ты сказал это следователю?