Бортмеханик, скривив лицо, как от зубной боли, наблюдал за происходящим.
Джипы разворачивались.
— Скорость принятия решения, — доложил второй.
Бортмеханик увидел, что крохотные фигурки на задних сиденьях джипов расчехляют и направляют на кабину пулеметные стволы.
— Экипаж, взлетаем, — распорядился командир. Как по сигналу, раздались пулеметные очереди. Впереди что-то взорвалось, и в следующий момент машина, вздрогнув, оторвала переднее шасси от взлетной полосы.
Нос задрался и вошел в густой белый дым, заволокший просеку.
Затем под брюхом самолета мелькнули раскачивающиеся ветви деревьев, и земля, словно оттолкнувшись от тяжелой машины, пошла вниз, повернулась ребром и пропала.
— Слава Богу, — одними губами прошептал командир.
— Чтобы я еще раз… когда-нибудь… да ни за какие деньги!.. — проговорил бортмеханик.
В салоне стояла тишина, нарушаемая лишь мерным гулом двигателя.
— Кажется, пронесло, — сказал наконец усатый. Петрович смерил его неприязненным взглядом.
— Да? А куда девать вот это? — Он кивнул в сторону постанывающего блондина в окровавленной рубахе. — А это? — Он посмотрел на огромные ящики-контейнеры, загромождавшие большую часть салона. — Может, в море?…
И он нехорошо засмеялся своей злой шутке.
ГРУДЬ АРТЕМИДЫ
— Вот что я хотел прежде всего потрогать, так это ее сисечки. Сисечки у нее знатные, это точно. Белые, круглые, теплые от прикосновения, твердые. Ах, какие сисечки!.. — Граф мечтательно закатил глаза, и его пухлое лицо приняло по-детски наивное, мечтательное выражение. — Если бы у моей жены такие сиськи были, я бы ее до смерти любил!..
— Граф! — укоризненно покачала головой Наташа, отбрасывая тыльной стороной ладони ниспадавшую на глаза прядь волос. — Фи!
— Отчего же «фи», милая моя? Очень даже и не «фи». — Граф залихватски встряхнул седой шевелюрой и обнажил в улыбке ровный ряд мелких, желтоватых от табака зубов. — Будьте естественнее. Что естественно, как говорится, то не безобразно. Древние это понимали, я бы сказал, с пронзительной отчетливостью. Обратите внимание на их искусство: в нем все откровенно до последней черточки, а вот вы не краснеете. Почему? Потому что это прекрасно. Вы ведь не краснеете перед, извиняюсь, голым Аполлоном в музее, верно?
Отложив в сторону веничек с мягкой щетиной на конце, каким пользуются при археологических раскопках матерые профессионалы, он весело поглядел на собеседницу.
— Перед Аполлоном не краснею, — согласилась Наташа, лукаво сощурив глаза. — А вот перед тобой, прости, покраснела бы.
— Так это потому, что старый я хрен! — обрадовался Граф. — У тебя муж молодой, на что тебе мои сушеные мощи!..
— Невозможно с тобой разговаривать, — всплеснула руками Наташа, но про мощи опровергать не стала.
— Будь естественнее, — повторил Граф назидательно. — Мне порой кажется, что я и археологией увлекся как раз ради этой цели!..
— Ради того, чтобы я не краснела перед голыми? — озорно уточнила Наташа.
— Ради того, чтобы человечество вспомнило про свои корни и отбросило прочь наносное, — будто не уловив иронии, сказал Граф. — А иначе зачем мы без конца роемся в земле и выискиваем всякий хлам, битые черепки и прочее!..
— Как ни странно, — заявила Наташа, — сейчас я с тобой абсолютно согласна. Рыться в земле не хочется и черепки искать тоже. Может, пойти позагорать, а?
— Ах, молодость, — вздохнул Граф и с двойным усердием принялся сметать веничком вековую пыль с древней каменной кладки. — Это у вас впереди целая жизнь, это вам кажется, что все еще успеется. А я должен торопиться. Иди загорай, красавица! — Великодушно разрешил он.
Наташа отложила в сторону инструменты.
— Если вдруг наткнешься на что-нибудь, обязательно позови, — сказала она. — Я тоже хочу присутствовать при историческом моменте…
— Э нет, сначала я никого не позову. Сначала я вот этими руками возьму се за сисечки и приподыму, красавицу! — возвратился к прежнем теме Граф, однако Наташа не слушала.
Она пошла вдоль берега, раскинув в стороны руки и подставляя лицо теплому соленому ветру.
Морские волны пенились у ног и холодили ступни.
Погода сегодня выдалась дивная, нежаркая, мягкая, и работать было — одно удовольствие, а не работать — и вовсе замечательно.
«Вот пусть Граф и ищет свои драгоценные сисечки, если ему так хочется, а я в конце-то концов имею право и отдохнуть в отпуске». - решила для себя Наташа.
Три недели в компании друзей-археологов провела она на этом крохотном каменистом островке со старой баржей вместо причала, изрытом древними катакомбами и едва заметном с берегов Большой земли.
Заезжие туристы, которые едва ли не каждый день приставали к барже на прогулочных катерах, чтобы табуном пронестись по усеянному раскаленной галькой берегу и оставить после себя кучи всяческого сора, вяленые рыбьи хвосты и мятые банки из-под пива, досаждали экспедиции и мешали нормальной работе.
Порою Наташа с трудом сдерживалась, чтобы не рявкнуть на какого-нибудь настырного дядьку в шортах, который лез с расспросами и усаживался рядышком, изображая из себя аса археологических наук.
— Позвольте поинтересоваться, неужели вы ищете динозавра?
— Ага, — отвечала Наташа, не подымая глаз.
— Позвольте поинтересоваться, а разве здесь водились динозавры?
— Ага.
— Что, вот такие большие, с длинной шеей и уродливой башкой?…
— Ага, — говорила Наташа, смерив взглядом настырного туриста, — очень похоже.
Ей было совершенно непонятно, зачем сворачивают к острову прогулочные катера.
Достопримечательностей здесь было ноль целых шиш десятых; с Наташиной точки зрения, сам остров представлял собой одну сплошную достопримечательность.
Однако разве прогуливающимся по морю зевакам было хоть какое-нибудь дело до знаменитых катакомб, выложенных обветренными, с осповыми рытвинами древними камнями; разве кого-то из горланящих бездельников интересовало, что на заре цивилизации здесь был город, и жили люди, и была своя культура, и свой театр, украшенный восхитительными скульптурами гениальных мастеров. Разве кто-нибудь из них вздрогнул бы, если бы узнал, что где-то под ногами покоится шедевр Праксителя Аполлон, стоявший когда-то на постаменте перед входом в театр, а теперь скрытый под наслоениями почвы, — тот самый Аполлон, который и был покровителем Ольвии. Единственное, от чего вздрогнули бы эти бездельники, так это от цены.
В недрах каменистого островка зарыта скульптура стоимостью сотни миллионов долларов — есть от чего вздрогнуть.
Впрочем, участников археологической экспедиции, возглавляемой Графом, цена как раз интересовала меньше всего.
Наверное, думала Наташа, нынешним дельцам и бизнесменам этого не понять. Но их вели сюда азарт, жажда великого открытия; и именно поэтому каждое лето собирались они с рюкзаками и гитарами на Киевском вокзале в Москве и на поезде перемещались к морю, на юг, и целый месяц по-спартански жили на этом острове, будто кроты, раскапывая остров в надежде однажды наткнуться на шедевр Праксителя.
Увы, археологические венички смели тонны древней земли, однако прекрасный Аполлон все не показывался на свет.
…Перебравшись через гряду огромных валунов, Наташа оказалась в небольшой бухточке, давно облюбованной ею и надежно скрытой от чужих глаз.
Наташа всегда купалась в море обнаженной и считала, что купальник — уродливая условность цивилизации. Именно поэтому она никогда не бывала на пляжах и места для отдыха выбирала дальние и безлюдные.
Она сбросила футболку, расправила плечи и расслабленно потянулась.
Здесь она чувствовала себя семнадцатилетней девчонкой — приятное ощущение, черт возьми!
На работе, в коридорах здания суда, на ходу посматривая в зеркало, Наташа порой ловила себя на мысли, что видит отражение серьезной (и даже излишне серьезной), умудренной жизненным опытом женщины лет пятидесяти.
Нет-нет, не то чтобы женщина в зеркале выглядела старой, — просто слишком велик был груз забот и проблем, опустившихся на плечи, и это читалось в усталом и проницательном взгляде.
Поэтому на работе при ней редко кто заговаривал о возрасте, в присутствии Наташи говорить о возрасте казалось неприличным.
Однажды — она и сама удивилась собственной реакции — Наташу настолько задели эти вежливые недомолвки, что она в лицо секретарше Шурочке брякнула:
— Да, мне тридцать лет, ну и что?!
Шурочка пошла пурпурными пятнами, и на физиономии ее против воли отразилось искреннее изумление: тридцать?… Неужели же только тридцать?!
Однако когда заботы отступали и не надо было думать о мере наказания, составе преступления, о семейном бюджете и прочем, столь же обременительном, Наташа становилась похожей на девчонку-студентку, бесшабашную, озорную и юную.
Приятели-археологи тоже очень удивились, узнав о ее возрасте, но это удивление было с прямо противоположным, нежели у Шурочки, знаком: тридцать?!.. Неужели уже тридцать!.. А мы и не заметили…
Итак, сбросив одежду, Наташа с удовольствием, не торопясь, вошла в теплую воду.
Кому не знакомо это состояние покоя и гармонии, вряд ли поймет улыбку, которая порхала на губах молодой женщины.
Оттолкнувшись ногами от каменистого дна, Наташа медленно поплыла к правому берегу бухточки.
Там, на горячих от солнца каменных плитах, можно всласть позагорать, не опасаясь чужого беззастенчивого взгляда.
Она уже была в трех метрах от берега, когда вдруг услыхала слабый плеск весла.
Растерянно оглянувшись, Наташа увидела скользнувшую по воде из-за камней тень. Она даже не успела сообразить, что к чему, — инстинкт подсказал ей набрать в легкие побольше воздуха, и она нырнула поглубже, а затем несколькими сильными гребками одолела расстояние до прибрежных валунов.
Отсюда Наташа могла наблюдать за происходящим, оставаясь невидимой. Притаившись за мокрым мшистым камнем, она осторожно подалась вперед и увидела плывущую лодку.