— У нас договоренность. — Леня протянул им какую-то ксиву.
Охранники внимательно изучили документ, после чего, окинув недобрыми взглядами собравшихся, расступились.
Прозвучал короткий сигнал, и дверь сама собой распахнулась. Из зала повеяло холодом и сыростью.
— Здесь поддерживается примерно такая же температура, как и на улице, — нервно передернув плечами, пояснил Леня. — Минус три градуса по Цельсию. Специальные кондиционеры, цифровая аппаратура, высокие технологии…
Туристы понимающе закивали и зацокали языками.
Зал был огромен, по размеру он был схож разве что с гимнастическим, но больше трех шагов вглубь сделать было нельзя — путь преграждала черная бархатная лента.
— Дальше идет зона дезинфекции. — Леня остановил оператора, который хотел было перемахнуть через ленту. — На вас много микробов, они разрушат микрофауну. Снимайте отсюда, вам ведь все прекрасно видно!..
Гроб с телом Ленина был установлен на высоком дубовом столе посреди зала и окружен с трех сторон полупрозрачным балдахином. Закрепленные на потолке прожекторы проливали на вождя мирового пролетариата трогательный голубоватый свет.
— Заметьте, на нем настоящая одежда, — сказала Верочка. — И костюм, и ботинки, и даже галстук в свое время принадлежали Ленину. Их взяли из музея.
Леня одобрительно посмотрел на подругу, тогда как все остальные уперлись восторженными немигающими взглядами в содержимое гроба.
Лицо покойного Владимира Ильича выражало смирение и покой. Кому-то даже могло показаться, что Ленин улыбался доброй, отеческой улыбкой…
— При жизни он очень любил детей, верил в их счастливое будущее… — тихо комментировал Леня. — Великий русский писатель Горький говорил о нем: «Какая глыба, какой матерый человечище…»
— Я не знаю, как будет «глыба» и «матерый», — ткнула его локтем в бок Верочка.
— Замени на «камень» и «опытный», — предложил Леня.
— Но тогда же теряется весь смысл!..
— Это твои проблемы… — И вдруг губы парня задрожали: — Собака…
— Сам ты собака!.. — обидчиво скуксилась Верочка.
— Собака… Ему же нельзя… Он же… Мадам, — Леня обратился к старушке с пекинесом, — вы не могли бы?… Я совсем забыл предупредить. Нельзя с собаками, нельзя…
Клюев говорил по-русски, и бабушка абсолютно не врубалась, а оскорбленная Верочка очень вовремя решила встать в позу. Фыркнув, она отошла в сторонку и демонстративно скрестила руки на пышной груди.
— Нельзя с собаками!.. — понимая, что от подруги помощи не дождаться, Леня попытался подтолкнуть старушку к двери, но это явно не понравилось пекинесу. Он вдруг зарычал, оскалил зубки и вообще всем своим видом показывал, что не даст хозяйку в обиду, чего бы ему это ни стоило.
— Ноу, Мики, ноу!.. — укоризненно посмотрела старушка на песика, но того будто прорвало.
Лязгая челюстями, он норовил цапнуть Леню за палец, а не добившись желанной цели, вырвался из старушечьих рук и принялся остервенело терзать штанину своего заклятого врага.
— Не надо, маленький, дяде больно… — С трудом сохраняя спокойствие, Леня дрыгнул ногой, однако сбросить разъяренную собаку смог лишь с большим трудом.
Пекинес вылетел за ограждение, очумело завращал плоской головой и неожиданно переключил все свое внимание на усыпальницу. Мгновенно сменив гнев на милость, он осторожно приблизился к дубовому столу, заинтересованно обнюхал каждую его ножку, после чего как-то виновато оглянулся на хозяйку и…
— Ноу, Мики! — заверещала бабулька. — Кам ту ми, май дарлинг! Кам ту ми!
Вероятно, Мики натерпелся в автобусе, и теперь по полу растекалась желтоватая лужица.
— Это черт знает что такое! — Леня перепрыгнул через бархатную ленту и побежал к гробу. — А ну, пошел вон? Вон, кабысдох! Вон!!!
И в этот момент случилось невероятное: Ленин чихнул.
Чихнул громко, смачно, от всей души. Затем Владимир Ильич начал хватать ртом воздух, пытаясь сдержать новый чих, но безуспешно…
Туристов хватил паралич. Бедные иностранцы завороженно наблюдали за поистине фантастической картиной — мертвец приподнялся на одном локте, часто заморгал вспухшими веками и, утирая кончиком галстука свой нос, выдал целую очередь чихов, с вариациями, стонами, вздохами и стенаниями. На лысине вождя выступили капельки пота, его знаменитая бородка клинышком вдруг сместилась на щеку и поползла, поползла вниз…
Леня остановился и, поймав на себе затравленный взгляд Верочки, беспомощно развел руками…
ПРИВЫЧКА — ВТОРАЯ НАТУРА
Чернов объявил голодовку. Не объявил даже, а просто отказался от еды, не притрагивался к тюремной баланде вот уже вторые сутки. На самом деле протеста никакого не было — просто кусок в горло не лез, тошнота подкатывала.
Канину приходилось лопать за двоих, чтобы не привлекать внимания тюремной администрации. Иначе Григорию могла грозить опасность быть накормленным через задний проход.
— Это от нервов, — успокаивал сокамерника Артур, давясь мутной жижей, почему-то называвшейся супом. — Не переживай, стресс пройдет, аппетит появится.
Канин хоть и пытался всячески утешить Чернова, рассказывая ему забавные истории из собственной и не очень собственной жизни, сам находился в довольно аховом положении. Его уже ознакомили с официальным обвинением, и дело должно было вот-вот перекочевать в суд. Артуру инкриминировали пропаганду физического насилия и распространение порнографии, с чем обвиняемый был категорически не согласен. Но его мнением никто особо не интересовался, и Канину светило капитально — до двух лет лишения свободы. Это в лучшем случае.
— Эх, надо было мне смотать из этой поганой страны, — приступая ко «второму», говорил Канин. — В Штаты, в Канаду, в Нидерланды, да куда угодно, лишь бы подальше от этого ханжества, ублюдства, непонимания… Но не смог, Гриша, не смог! Были же варианты, уже квартиру хотел продавать, а не смог! Держит меня эта паскудная родина, держит, цепляется, не отпускает… Почему, Гриша?
— Ну… — Теперь уже на плечи Чернова была возложена миссия утешителя. — Родился ты здесь, вырос…
— И что из этого? Тот же Пикассо, например, родился в Испании, а работал во Франции. И ничего, нормалек, по березкам не скучал. Это же дело случая, где появиться на свет. Я бы мог родиться в Африке, на Аляске, в любой нормальной, цивилизованной стране, где правительство не лезет в постель к своим гражданам, не указывает им, что хорошо, а что плохо, что это порнография, а это эротика!.. Так нет же, угораздило… Сами не работают и другим не дают. Сами бездарны и других душат, топят, терзают… Это же страна серости и подлости, Гриша. Что дает человеку наша с тобой родина? Ни-че-го! Только отнимает, хапает, побольше, побольше! Не успел парень школу окончить, мать его больная лежит, отца с работы уволили, а тут повесточка в армию — почетная обязанность! Кому обязанность, Гриша? За что обязанность? За какую такую услугу? А потом цинковый гроб, «груз двести». Родина-уродина… А все равно намертво привязывает, не отпускает… Не живешь же, а борешься за существование! Ну за что меня судить будут? За что?
— А меня за что?
— У тебя, Гриша, другая ситуёвина. Совсем другая, посложней. С одной стороны, ты сам виноват, вляпался, смалодушничал, а с другой…
Чернов приложил палец к губам: мол, не болтай лишнего, камера прослушивается.
Канин все понял, вышел из-за «стола», подсел к Григорию и зашептал ему на ухо:
— Безвыходных положений не бывает, Гриша… Всегда найдется какая-нибудь скрытая от глаз лазеечка.
— Какая уж тут лазеечка?…
— Ты вникай, вникай… Как они с тобой? Честно? Благородно? А почему бы тебе не попробовать их методы? Хватит из себя героя-мученика строить. Борись! Всеми возможными способами!
— Я думал… Я много думал… — хмуро пробормотал Чернов. — Я скажу на суде всю правду…
— Не о том думал, Гриша… — Артур с сочувствием посмотрел на сокамерника. — Поздно, батенька, пить боржоми, когда почки отказали. Ты уже завалил следователя ложными показаниями, оклеветал себя.
— Так ведь семья…
— Верно, семья. И если ты вдруг упрешься на суде, откажешься от показаний… Ну, ты понимаешь? Они шутить не будут, и этот вариант мы сразу отметаем. Тут главное что? Искупаться в дерьме и поменьше испачкаться.
— Как это?
— Тебя засадят, Гриш, это факт, и с этим нужно смириться. Не обижайся, но из тебя получился классический козел отпущения. И теперь твоя первоочередная задача такова — скостить себе срок до минимума и отбывать его здесь, в отеле «Лефортово». «На зоне» долго не протянешь. Заложи своих сообщников.
— У меня не было никаких… — Чернов даже не успел сообразить, к чему клонит Канин.
— А ты выдумай, нафантазируй! Называй фамилии, адреса… Это называется: помощь правосудию, улавливаешь? Чем больше на скамье подсудимых, тем им лучше, тринадцатую зарплату увеличат.
— Но как же?… Я не могу…
— Другие могут, а ты не можешь?
— А кто — другие?
— Гриш, ты совсем дурак? Ты сам сюда пришел, да? Ты сам обвинил себя в убийстве?
— Пришел сам… — печально подтвердил Чернов. — А насчет всего остального…
— Ты же игрушечка в чьих-то руках! Жалкая, беспомощная марионетка! Кукловоды дергают за ниточки и заставляют тебя делать то, что им нужно. Они слишком умные, эти кукловоды, они не позволят, чтобы их обдурили. И я даже подозреваю кое-кого…
— Порогин?
— Возможно, он один из них… Иначе с какой стати ему организовывать всю эту буффонаду? Нет, Гриша, тут все покруче замешено, тут рублями дело не ограничивается. Хороший следователь продается один раз, слыхал про такое? Есть предложения, от которых отказаться невозможно… Не моя мысль, Дона Карлеоне.
— А это кто такой?
— Не важно, Гриш, мужик один умный был. И тебе сделают предложение, от которого ты не сможешь…
— Какое предложение? — насторожился Чернов.
— Обязательно сделают, ты самый подходящий типаж. И глаза у тебя правдивые, и морда трудовая, и руки в мозолях. Ты вызываешь у людей доверие!..