— Так вот вы, значит, какой, — наконец сказал капитан.
— Какой? — вскинул брови Григорий.
— Кормят вас хорошо? — спросил прапорщик.
— Нормально…
— Ну да, ну да… А насекомые не беспокоят? В смысле вошки-мандавошки?
— Нет, меня раствором обработали.
— На прогулки ходите регулярно?
— Да…
— А что у нас со здоровьечком? На что-нибудь жалуетесь?
— Нет…
— И голова не болит? Желудочек не расстраивается?
— Все нормально…
— А охрана? Быть может, она занимается рукоприкладством? Вымогает у вас деньги? Говорите, не бойтесь.
— Я и не боюсь… — смутился Чернов. — С охранниками никаких проблем… Спасибо.
— За что спасибо? — улыбнулся капитан.
— За заботу… У меня все хорошо, можете не беспокоиться…
— Кто же о вас еще побеспокоится? — «удивился» капитан.
— Работа у нас такая — беспокоиться о людях. — И будто в подтверждение своих слов прапорщик протянул Григорию конверт: — Это вам. Так сказать, в качестве сюрприза. Распечатайте.
Чернов вскрыл конверт, и на его колени упал плотный листок бумаги. Фотография.
Сердце Григория начало метаться в груди, вверх-вниз, вправо-влево, и отзвук этого бешеного метания грохотал в ушах. На снимке была Катюша. Она выходила из подъезда. Она отрешенно смотрела куда-то вдаль. Она не видела, что ее фотографируют. На ней была легкая осенняя курточка, хоть под нотами уже лежал снег.
«Шубу так и не купил…» — первое, что подумал Чернов.
— Красивая у вас жена, — с искренней завистью сказал прапорщик.
— Ничего, смазливенькая, — согласился с ним капитан. — Хм, прошу прощения, Григорий Михайлович. Само собой вырвалось…
— И сынишка замечательный, — продолжал елейным голоском прапор. — Жаль, что в институт не поступил. В сочинении сделал сорок две ошибки.
— Переволновался, с кем не бывает, — пожал плечами капитан.
— Вы и про ошибки?… — потрясенно выдохнул Чернов.
— Мы все знаем, — кивнул капитан. — И про шаткое финансовое положение вашей чудесной семьи, и про…
— Катастрофическое, — мягко поправил его прапорщик. — На одну зарплату долго не протянешь, угу…
— Вы правы, мой друг, катастрофическое. — Капитан вынул из кармана кителя пачку жевательной резинки, неторопливо распотрошил обертку и положил ароматную пластиночку себе в рот. — И про шутника, который на досуге любит взрывать чужие автомобили, и про мучительную смерть кормящей собачки…
— И про неприятности на работе у вашей жены… — продолжил перечень прапорщик.
— Какие неприятности? — У Григория защипало в глазах.
— Всякие разные…
— Что с Катей? Она заболела?
Капитан и прапорщик недоуменно переглянулись.
— О жене потом, — сказал капитан. — Некогда, мы к вам всего на минуточку заскочили.
— Ага, одна нога здесь, а другая…
— Я не буду разговаривать, пока вы не скажете, что с моей женой, — упрямо процедил Чернов.
— Да с ней все нормально, — пожал плечами капитан, — жива-здорова… А мы к вам пришли…
— Я знаю, для чего вы пришли, — насупился Чернов. — Короче.
Служивые многозначительно переглянулись.
— Ну, раз знаете, тем лучше. — В руке капитана появились бланк и вечное перо. — Обойдемся без прелюдий.
— Я ничего подписывать не буду, — заявил Григорий. — Уберите это! Немедленно уберите!
— Но вы же еще не ознакомились с текстом, — укоризненно покачал головой капитан. — Не будьте так скоры.
— Убирайтесь! — закричал Чернов. — Убирайтесь, к чертовой матери!
— Гляди-ка, будто из квартиры своей выгоняет. — Капитан насмешливо подмигнул своему напарнику. — Нервный какой, а говорил, что на здоровье не жалуется. Выходит, ошибался товарищ Порогин, когда рекомендовал его нам для совместной работы.
— Выходит, ошибался… — напыщенно вздохнул прапорщик.
— Передайте вашему Порогину, чтобы он… — Григорий задыхался от злости. — Чтобы он…
— Ну? — выжидательно посмотрел на него капитан. — Придумайте же что-нибудь, какую-нибудь дерзость, смачное оскорбление. Что, фантазии не хватает?
— Да нет, просто Григорий Михайлович воспитанный человек, — давясь смешком, проговорил прапорщик, — и, как всякий интеллигент, он не всегда может управлять своими эмоциями. Вот когда он успокоится, тогда мы с ним и побеседуем. Так сказать, в дружеской обстановке. Правда, Григорий Михайлович? Мы даем вам время подумать. Три дня.
— А через три дня мы опять встретимся. — Капитан поднялся и ударил кулаком в дверь. — Надеюсь, что ваш ответ будет положительным.
— Можно на минуточку? — Прапорщик потянулся за фотографией, и Чернов невольно отшатнулся к стене. — Да что с вами? Не заберу, не заберу, обещаю!.. Это вам на вечную память, а мне только на минуточку!.. Вот так… Товарищ капитан, дайте, пожалуйста, кусочек жвачечки. Ага, спасибочки. — Парень долго выискивал взглядом подходящее место и наконец приклеил снимок на стену, рядом с подушкой Григория. — Ну вот, совсем другое дело! Как удобно — лежишь и дрочишь, хоть левой, хоть правой!
— Сука!.. — Чернов сжал кулаки, но неимоверным усилием воли заставил себя сдержаться. А иначе быть бы физиономии этого ботаника расквашенной до неузнаваемости, удар у Григория тяжелый.
— Я ж хотел как лучше, — «обиделся» прапорщик, отступая к двери. — Неблагодарный вы, Григорий Михайлович. Неблагодарный… Если память мне не изменяет, то вам до сих пор не доводилось бывать в карцере. А зря. Оч-чень советую. Получите массу приятных впечатлений.
— Да-да, райское наслаждение, — хмыкнул капитан и на прощание напомнил: — Три дня.
— Нет, Гриша, ты все-таки больной, — на следующее утро Канин распекал Чернова. — У тебя неизлечимая форма прогрессирующего мазохизма!.. Это я тебе как сведущий в этой области человек говорю. Его трахают во все дыры, его бьют и колотят, а он лишь улыбается! Гриша, ты слышишь меня?
— Слышу-слышу… И не только я, они тоже… — Чернов лежал, уткнувшись носом в подушку. — Отстань, замолчи, заткнись…
Канину пришлось прилечь рядом с сокамерником, хоть душа его и противилась этому, и горячечно зашептать ему в ухо:
— Это же твой единственный шанс, как ты не понимаешь? Они же дважды никогда не предлагают! Ни-ког-да! Это даже ребенок знает!..
— Я не буду стучать… — сквозь зубы процедил Чернов. — Я всегда таких сволочей презирал, за людей не считал…
И тут Артур произнес слова, мгновенно скрасившие беспросветность создавшейся ситуации и ставшие для Григория решающими:
— А ты пойди на уловочку, на ухищреньице. Дай согласие, подмахни бумажку, а дальше — поступай, как тебе будет угодно. Хочешь — стучи, не хочешь — Да ради Бога! Кто тебя проверит?
— Но все же будут знать…
— Подумаешь — все!.. Сам-то будешь уверен, что ты не стукач. И потом, что тебе дороже, мудак? Собственная шкура или общественное мнение?
Спустя три дня история повторилась. Канина якобы увели на допрос (на самом деле — в соседнюю камеру), а Чернова навестили старые друзья-знакомые.
Как и в прошлый раз, они вели себя с издевательской вежливостью, вставляя в разговор, казалось бы, несвойственные лексикону людей в погонах словечки типа «отнюдь», «уважаемый» и «сударь».
«Наверное, их где-нибудь этому учили, — думал Григорий, пробегая глазами текст официального бланка. — На самородков они не похожи…»
— Ознакомились? — полюбопытствовал капитан.
— Да…
— А теперь вот здесь, — прапорщик пальцем указал нужную графу. — Прошу вас, поотчетливей.
В душе Григория вновь вспыхнул протест, но вспыхнул не очень сильно и вскоре был потушен. Через мгновение Чернов заверил своей подписью согласие на «добровольное содействие следственным органам».
— Порядок. — Капитан убрал документ в папку и расслабленно улыбнулся. — А ручку можете оставить себе. Дарю.
ЧТО-ТО НЕ ТАК
— Да? Наташенька! Здравствуй, милая. Рада тебя слышать. Что-то в последнее время мы общаемся исключительно по телефону.
— Представьте, Клавдия Васильевна, я как раз звоню для того, чтобы просить о встрече.
— По-моему, замечательная идея!..
— Хотела бы пригласить вас на ужин, однако… — Наташа помялась. — Однако у меня дома не совсем удачно складывается ситуация… Ну вы понимаете…
— Мелкие семейные проблемы, — раздался в трубке успокаивающий голос Дежкиной. — Ничего, не расстраивайся, все молодые пары проходят через это. Что ж, есть встречное предложение. Сегодня у меня блины с вареньем. Как ты относишься к блинам? Надеюсь, не на диете?
— О нет! — радостно отозвалась Наташа. — Я больше всего на свете люблю блины с вареньем.
— Вот и славно. Ты еще не забыла, где я живу?
Спустя некоторое время Клюева легко соскочила с подножки переполненного автобуса и, сверяясь с записью на тетрадном листке, отыскала нужный дом.
Старуха, сидевшая на балконе второго этажа, поздоровалась с ней, как со старой знакомой, однако взгляд ее оставался при этом цепким и подозрительным.
Поднявшись в лифте на нужный этаж, Наташа извлекла из сумочки небольшой сверток и лишь после этого позвонила в дверь.
— Бегу, бегу!.. — донеслось из квартиры.
Послышалось стремительное шарканье шлепанцев («Ох, уж эти современные жилые дома с их „повышенной“ звукоизоляцией!..» — успела подумать Клюева), щелкнул замок, и дверь распахнулась.
На пороге, в цветастом фартуке, широко улыбаясь, стояла Дежкина.
— Наташенька! — радостно воскликнула она и, приобняв за шею, звонко чмокнула Клюеву в щеку. — Вот и замечательно!.. Как раз вовремя. Проходи скорее! О! — восхитилась она, развернув сверток и увидав красиво инкрустированную шкатулочку. — Какая прелесть. Это мне?
Наташе всегда нравилось, как естественно принимала Дежкина подарки и сувениры, цветы ко дню рождения и безделушки к Восьмому марта, радуясь им, будто ребенок, и никогда не изображая кокетливую застенчивость: мол, ну что вы, ах, зачем тратились и прочее.
Клюева кивнула и переступила порог квартиры.
В коридор навстречу гостье высыпали домочадцы.