— Ах, Клавдия Васильевна, — с печальной улыбкой сказал Игорь, — уж не знаю, чем вас и убедить. Ладно, вот вам последний штрих, и я очень удивлюсь, если вы и после этого будете сомневаться, «кто есть ху». — Он помедлил и лишь затем выложил свою последнюю козырную карту: — Знаете, что я обнаружил, когда на коленях ползал в этом самом подвале? Угадайте сами, и все сразу встанет на свои места.
Дежкина внимательно посмотрела на него и мрачно произнесла, как припечатала:
— Пятна крови.
— Точно, — кивнул Игорь и запихнул в рот новый пирожок.
ВЕЩДОКИ
— А прокурорша-то ничего… — Ярошенко легонько подтолкнул Чернова локтем в бок. — Ей бы в постельке кувыркаться…
— Или манекенщицей, — прошептал сержант Леонтьев. — Ножиши-то, ножищи…
— Да где там ножищи? — наметанно сощурил глаза Ярошенко. — И что за дурацкая мода на длинные юбки?…
— А я вчера видел, когда она садилась. У нее юбка зацепилась за стул и задралась.
— Ну и как?
— Я же говорю — ножищи!
У соседей Григория по скамье подсудимых было какое-то иронично-приподнятое настроение, и разговорчики их были под стать «базару» изнемогающих от долгого воздержания дембелей. Впрочем, чему удивляться? Воздержание и в самом деле было долгим…
— Гриша, она на тебя смотрит, — не открывая рта, чревовещал Ярошенко. — О, отвернулась. И опять на тебя. Запала баба. А, Гриш? Как тебе такая партия?
В отличие от братьев по несчастью Чернову было не до шуток. Он сидел, обхватив голову руками, и медленно раскачивался из стороны в сторону.
Минуту назад ему сообщили о том, что прошлым вечером Катюше стало плохо с сердцем. В общем-то ничего страшного это не опасно, нужно только полежать денек-другой… «Довели, суки… — мысленно проклинал всех и вся Григорий. — Освобожусь, всех перережу…»
Раньше Чернова никогда не посещали столь страшные желания: отомстить, прирезать… Но и его довели… И сейчас, когда он ощущал полнейшую свою беспомощность перед следствием, перед судьей, перед прокурором, перед всей этой жестокой и всеподавляющей системой, даже наличие самой возможности будущего отмщения за все причиненные ему и его семье страдания, унижения и издевательства согревало душу. Пусть эта возможность ничтожно мала, пусть он никогда не воспользуется этой возможностью, но… Почему бы не помечтать, не представить себе, как тот же гаденыш Порогин, постаревший на десяток лет, будет ползать перед ним на коленях и молить о пощаде? Ах, какое это наслаждение — водить лезвием ножа по его горлу, видеть, как расширяются от страха его зрачки… «Прости меня, прости! Только не убивай! Я виноват перед тобой, но не убивай!» Но решение уже принято, и нож мягко входит в его шею. Порогин умирает в мучениях, бьется в конвульсиях, захлебываясь собственной кровью… Он первый. А кто за ним на очереди? Эта высокомерная дамочка-прокурор? Или судья, эта вертлявая профурсетка? Может быть, может быть…
«Что это со мной? — ужаснулся собственным фантазиям Чернов. — Неужели я на такое способен? — И тут же сам себе ответил, словно успокаивая: — Я пощажу их… Я всех пощажу…»
А Ярошенко был прав — Наташа действительно смотрела на Григория. Смотрела завороженно, словно любовалась… Хотела отвлечься, перевести свой взгляд на что-то другое, но не могла. Григорий притягивал ее, как притягивает все страшное, мерзкое и уродливое, как притягивает карлик, шагающий посреди людской толпы, и оттого его неполноценность еще больше выпячивается, как притягивают документальные кадры смертной казни на электрическом стуле… Не просто же так придумали такое развлечение, как кунсткамера.
Конечно же Чернов был уродом. Моральным уродом. А вот внешне, наоборот, красивым. Правильные черты лица, широкие плечи, сильные руки, отлично сложен… Это-то и пугало Наташу больше всего, этого-то она никак не могла осмыслить. Несоответствие внешнего и внутреннего!.. Ублюдок, мразь, бандит… Ну кто бы мог подумать? Кто? Ведь встретишь случайно на улице — ни одна плохая мысль в голову не придет.
«А где же все-таки я его встречала?»
В то утро обвинение знакомило суд с вещественными доказательствами. На предназначенном именно для этих целей столе уже лежали десятки запечатанных полиэтиленовых пакетиков, в каждом из которых было по улике — пачка долларов, еще одна пачка, резиновые перчатки, стреляные гильзы, расплющенные пули и так далее в том же духе.
Самулейкина не утруждала себя кропотливым осмотром вещдоков, полагаясь на внятные объяснения прокурора. Ей было скучно.
Вслед за Наташей слово взял медицинский эксперт. Он долго и нудно рассказывал о проведенном им вскрытии трупов двух агентов ФСБ, сыпал малопонятными терминами и с помощью диапроектора приводил на передвижном экранчике всевозможные выкладки и результаты экспертиз. Из всего его получасового выступления можно было сделать короткое резюме: кусочки замороженной земли, обнаруженной на одежде и обуви Александра Бортникова и Бориса Рогова, по своему химическому и органическому составу полностью совпадали с пробой земли, взятой из подпола дачи подсудимого Чернова.
Нет сомнений, что пятна крови, найденные на внутренней поверхности стола в большой дачной комнате, принадлежали Ротову. Видимо, перед смертью он случайно провел по крышке стола окровавленной рукой.
Пятнышки крови, обнаруженные в подполе, принадлежали как Ротову, так и Бортникову.
Бортников, получив две пули в голову, скончался мгновенно, а вот Ротов еще жил после проникающего ранения в брюшную полость, но жил недолго.
В Бортникова стреляли в упор (дульный срез оружия был герметично приставлен к коже), о чем свидетельствуют звездообразные разрывы кожных ран найденные в раневых каналах копоть и полусгоревшие порошинки, а также обнаруженные на коже убитого отпечатки дульного среза оружия, так называемые штанц-марки, по которым и определили, что выстрел был произведен из пистолета «глок» производства бывшей Чехословакии.
С Ротовым история другая — в него палили с трех — пяти метров (входная рана пришлась на пупок, а выходная — под левой ключицей).
— Преступник использовал пули со смещенным центром, — сказал медэксперт в заключение своей речи. — Вы прекрасно знаете, что этот вид огнестрельного снаряда запрещен к применению международной конвенцией, но, к глубочайшему сожалению, до сих пор так и не снят с производства. Можно сказать, что судьба этих людей была решена еще до выстрелов. — Он поднял вверх фотографии, на которых крупным планом были запечатлены изуродованные трупы Бортникова и Ротова. — Пуля могла угодить хоть в палец правой ноги, но итог при этом один — ранения, не совместимые с жизнью. Может, конечно, повезти, но это случается крайне редко.
— А если в палец левой ноги? — с умным видом поинтересовалась Самулейкина.
По залу прокатился смешок. Улыбнулся и медэксперт.
— Ах да, понятно… — смущенно произнесла Нина Ивановна. — Дошло-дошло… Действительно, неприятная штука…
Затем главную роль исполнял эксперт-трассолог. Он тоже воспользовался диапроектором и поведал суду о многих интересных вещах. Вот, например, одна из них: стреляя в Ротова, злоумышленник должен был стоять чуть справа от него и держать оружие на уровне бедра.
Трассолога сменил капитан милиции Буров, тот самый, что проводил обыск на загородном участке Чернова. Капитан подготовился основательно, принес с собой большие картонные плакаты с пунктирно-точечно-шашечным изображением погреба, дома и всего участка. Ничего не упустил, даже деревья отметил, хоть они находились достаточно далеко от места преступления и, судя по всему, никакого отношения к делу не имели.
Буров говорил как умел. То есть плохо, запинаясь и с трудом подыскивая необходимые слова.
— Вот здеся была кровь… — он водил по погребу учительской указкой (и, где только раздобыл?). — А вот здеся, в углу, тоже кровь… А вот тута, — он перескочил в дом, — вот тута, в этой комнате, еще одна кровь была, под столом. А пуля… Пуля-пуля-пуля… Так-так-так… Ага, тута, в оконной раме. А вот здеся, между домом и погребом, мы еще следы нашли, будто волокли кого-то.
— По земле волокли? — спросила судья.
— Ну да, по земле. — Буров вновь пустил в ход указку. — Тут, значит, редисочка росла, а тут эта… как ее… Черт, вылетело…
— Свекла? — предположил адвокат Чернова.
— Помолчите! — строго зыркнула на него Нина Ивановна.
— Да нет, не свекла… Черт, как же ее?…
— Репа? — крикнул кто-то из зала.
— Да нет же! Красная такая, длинная, с хвостиком. — Наконец Бурова осенило: — Морковка! Конечно же морковка! Волнуюсь, знаете ли…
— Не волнуйтесь, — подбодрила его Самулейкина. — Продолжайте спокойно.
— Тут, значит, редисочка, а тут морковочка. Вот посередке между редисочкой и морковочкой и волокли. Ну как будто волокли, в том смысле, что… Ну вы понимаете.
— Что вы еще обнаружили во время обыска?
— Так это… тайник. Тут, значит, верандочка такая застекленная, маленькая совсем, метров пять квадратных. А ефрейтор Скоков заметил, что половица как-то странно поскрипывает. Ну, мы ее отодрали, а там деньги…
— Сколько?
— Щас-щас-щас, у меня все записано. — Буров вытащил из кармана длинную бумажку, по форме напоминавшую школьную шпаргалку. — Так, четыре нуля — это что у нас? Ага, триста шестьдесят тысяч долларов.
— Американских?
— Ну да, других-то не бывает, — улыбнулся капитан.
— Насколько мне известно, бывает… — нахмурила брови судья. — Но это не важно… У вас все?
— Вроде все.
В зале возникло легкое оживление — это вошли близкие родственники покойных. Все в черном, они сели в последнем ряду. Все зрители, переключив свое внимание с поднадоевшего Бурова на вошедших, буквально испепелили их любопытствующими взглядами. Все-таки интересно следить за людьми, которых постигло горе. Ждешь, что вот-вот кто-нибудь из них устроит истерику или упадет в обморок. Но, вопреки ожиданиям, родственники вели себя вполне обыденно.
Зал снова было заскучал, но положение исправила судья.