— А при чем здесь школа? — не сдавалась Нина Ивановна.
— Очень даже при том!
— При чем? Объясните!
— Согласитесь, что это несколько странно…
— Чего тут странного?
— Странно, что ребенок два или три дня не ходил в школу без уважительной прич… — Бобков почувствовал, как его молодецкий запал начал потихоньку испаряться. Судья сбила его с какой-то умной мысли.
За те несколько секунд, пока шла эта перепалка между Самулейкиной и адвокатом, Чернов успел «сориентироваться в пространстве».
— Мы с женой решили, что Антоше надо дать отдохнуть. — Он с подчеркнутым равнодушием пожал плечами. — Нагрузки в школе немыслимые, тем более в десятом классе…
— А ваш сын — отличник? — без особого энтузиазма в голосе спросил Бобков, но тут же махнул рукой: — Ладно, это уже действительно никакого отношения не имеет…
Вслед за старушкой свое место для дачи свидетельских показаний занял мужчина лет сорока в простенькой холщовой курточке. По внешнему виду — работяга работягой. Он волновался и не знал, куда девать свои профессионально промазученные руки, они ему мешали.
— Представьтесь, пожалуйста, — попросила его Наташа.
— Лагутин Олег Ромэнович.
— Романович?
— Не, Ромэнович.
— Скажите, Олег Ромэнович, где вы находились пятого апреля приблизительно с двадцати до двадцати двух часов.
— На работе. Была моя смена.
— Вы работаете в аэропорту?
— Да, в Шереметьеве-2. Водителем автокара.
— Погромче, пожалуйста, — взмолилась протоколистка, которая с трудом находила общий язык с Новенькой американской стенографической машинкой. Ей было бы привычнее вести записи от руки, но мировой прогресс не позволял.
— Я работаю водителем автокара, — повторил Лагутин.
— Вы знакомы с этим человеком?
— Да, это Чернов.
— Вы видели его пятого апреля сего года?
— Да, — уверенно ответил Лагутин, но после небольшой паузы добавил с меньшей уверенностью. — Вроде…
— Так «вроде» или «точно»? — в один голос спросили Наташа и Бобков.
— Точно, — немного помявшись, сказал Лагутин. — Но он тогда у нас еще не работал.
— Где вы видели Григория Чернова?
— В аэропорту.
— В каком аэропорту?
— В нашем. Ах да, простите… В Шереметьеве-2.
— В котором часу?
— Я только заступил, — наморщил лоб Лахтин. — Значит, около десяти вечера. Минут пятнадцать одинадцатого, ага.
— Расскажите поподробней о вашей встрече.
— Ну это… Я, значит, иду и вдруг вижу, что…
— Постойте, — прервала его Наташа. — Где вы шли? Куда и откуда?
— Я шел из раздевалки на стоянку автокаров. — Свидетель все-таки не совладал с руками, и они начали вести собственную жизнь, нервно затеребили брючины. — Я торопился… А у нас, значит, как… Вот так раздевалка, так стоянка… — Он все-таки взял под контроль правую руку и с ее помощью стал наглядно показывать на деревянной конторке расположение помещений, хоть этого никто не мог увидеть. — А так, значит, лестница. Она, значит, ведет в таможенный терминал. Вниз надо спуститься. Ну, на лестнице мы и встретились с Черновым. Он с тележкой был, ну, с багажной тележкой, на колесиках… А на тележке, значит, две такие большие коробки с телевизорами, веревкой привязаны, чтоб не свалились. Ну, я спрашиваю его: «Куда это вы, товарищ?» А он мне: «Не твое дело». Ну, не мое так не мое… Что мне, больше всех надо?
— Дальше?
— А что дальше? Разошлись в разные стороны. Я пошел на стоянку, а он свою тележку вниз потащил… Нет, вру… Я ему еще сказал, что лифт вообще-то давным-давно придумали, но он меня не расслышал. Или сделал вид, что не расслышал, не знаю…
— У меня все, — сказала Наташа.
— Вопросов нет, — вальяжно откинулся на спинку стула Бобков.
Затем давали показания еще несколько свидетелей обвинения. Инспектор ГАИ Лоськов сказал, что он пятого апреля дежурил на Ленинградском шоссе и примерно в двадцать один час пятнадцать минут тормознул автомобиль «Жигули» шестой модели с номером «я17бвг» и выписал на имя шофера, Чернова Григория Михайловича, штрафную квитанцию за превышение скорости на сумму 12 тысяч рублей. В салоне автомобиля, на заднем сиденье, лежали две картонные коробки из-под какой-то видеотехники.
Сержант милиции Галлиулин, служивший в аэропорту Шереметьево-2, показал, что в полдень пятого апреля он и его коллега ефрейтор Бураки сменили Рогова и Бортникова, которые выходили в ночную смену и с которыми у Галлиулина были хорошие, доверительные отношения. Сержант заметил, что, выйдя из здания аэропорта, Ротов и Бортников сели в красный «жигуленок» шестой модели. Водителя он не видел. Номера не запомнил.
Выступавший следом ефрейтор Бураки полностью подтвердил слова своего сослуживца, добавив, что красный «жигуленок» шестой модели припарковался у здания аэропорта, где-то около одиннадцати тридцати и что из левого переднего окошка торчала рука шофера, державшая сигарету.
— Вы курите? — спросила Наташа Чернова.
— Нет, — ответил он машинально, но тут же подавился: — Уже не курю, в тюрьме бросил…
Затем в зале суда появлялись рабочие аэропорта, так или иначе видевшие в тот роковой день подсудимого, который вез на тележке две большие коробки по направлению к таможенному терминалу.
Допросив последнего свидетеля, Самулейкина хотела было объявить обеденный перерыв, но ее упредил неугомонный Бобков:
— Я прошу, вашу честь еще раз вызвать Ольгу Тимофеевну Величко. — Он умоляюще сложил руки на груди. — Пожа-а-алуйста!..
Нина Ивановна пристально посмотрела на него.
«Что-то в нем есть такое… неожиданно для самой себя открыла она. — Симпатичный хлопец… Если уж он ростом за два метра, какой же у него должен быть крантик?… Хм… Ладно уж, пусть…»
— Ольга Тимофеевна, вы помните день недели, приходившийся на пятое апреля? — спросил Бобков бабульку-дачницу.
— Помню, пятница, — не задумываясь выпалки свидетельница.
— А вы смотрели Олимпиаду?
— Что? — заморгала подслеповатыми глазенками Ольга Тимофеевна. — Олимпиаду?
— Да-да, трансляции из Атланты?
— Смотрела.
— А какой вид спорта вас привлекал больше всего?
— Гимнастика… — не совсем понимая, чего от нее добивается адвокат, тихо произнесла бабуля.
Не понимала этого и Нина Ивановна. Она многозначительно прочистила горло, но перебивать Бобкова не стала.
— Спортивная или художественная?
— Спортивная…
— И вы смотрели все соревнования по спортивной гимнастике, ничего не пропускали?
— Все смотрела…
— Значит, вы должны помнить, в какой день проходили состязания в командном зачете у мужчин?
— Я… — замешкалась свидетельница. — У мужчин? Нет, не помню… В июле…
— Это даже ребенку известно, что в июле. Но день?
— Не помню…
— Как же так, Ольга Тимофеевна? День, когда ранним утром Чернов отвозил свою семью в город, заметьте, абсолютно ничем не примечательный день, запомнили, а вот соревнования по обожаемой вами гимнастике… Ай-ай-ай! — склонив, голову набок, Бобков шутливо пожурил старушку. — Что-то с памятью вашей стало…
— Десятого июля! — выпалила наобум уязвленная старушка.
— Нет, не десятого, — самодовольно улыбнулся адвокат. — И даже не одиннадцатого… Ольга Тимофеевна, скажите честно… — Замолчав, он заглянул свидетельнице в глаза.
— Я и так честно… — выдержав этот взгляд, пролепетала бабушка.
— Вам же подсказали это число, ведь так?
— Ничего мне не подск…
— Конечно, я неправильно выразился. Разумеется, вам не подсказывали. Но вы же не станете отрицать, что, прежде чем вы пришли сюда, с вами говорил следователь?
— Да, говорил…
— Он показывал вам фотографии трупов?
— Да… — передернула плечами Ольга Тимофеевна. — Это было ужасно…
— Он рассказывал о том, что пятого апреля в доме Чернова произошло кровавое убийство?
— Да, иначе как бы я…
— Господин Бобков, а не слишком ли много вы себе позволяете? — гаркнула Самулейкина, после чего удивленно уставилась на Наташу. — Клюева, а вы-то что молчите?
— Я слушаю…
— Слушает она! А в это время господин Бобков пытается дискредитировать следствие в глазах общественности! — Лицо Нины Ивановны побагровело. — Ничего у вас из этого не получится, и не пытайтесь! Ясно вам?
— Мне ясно только то…
— Не смейте спорить со мной! Я вас сейчас удалю из зала!
— Но за что? — Бобков уже не знал, то ли ему, образно выражаясь, плакать, то ли смеяться.
— За действия, несовместимые с вашим статусом, вот за что! — Изо рта судьи брызнула слюна. — Вы — адвокат! Ваше дело защищать своего клиента, а не делать провокационные заявления, всячески привлекая внимание к своей персоне! Да, господин Бобков, вы находитесь в очень трудном положении, вам не позавидуешь! Вот вы и вертитесь, как чиж на сковородке, мешаете проводить дознание, путаете всех своими вопросами!
— Как уж, — поправил ее адвокат.
— Что-что-что? — Самулейкиной почудилось, что он сказал ей что-то обидное.
— Как уж на сковородке, вы слово перепутали. — И Бобков обернулся к Ольге Тимофеевне, которая переводила ошарашенный взгляд с судьи на адвоката и обратно: — Еще раз спасибо, вы очень помогли. Простите, что мучили вас так долго.
— Перерыв до пятнадцати ноль-ноль! — Нина Ивановна хлопнула молоточком по столу.
Бобков устало опустился на свое место и, склонившись к коллеге, который защищал сержанта Леонтьева и с самого утра маялся от безделья, спросил:
— Вы случайно не знаете, как позвонить в Росгидрометцентр?
БЕЗЗВУЧНЫЙ ВЫДОХ
Наташа спустилась в буфет, взяла себе стаканчик кофе с душистым рогаликом и уединилась за свободным столиком у окна.
Пока все шло по плану, как и намечалось. Впрочем, иного и предполагать было нельзя.
А Чернов будто маску надел. Сидел с таким видом, словно это вовсе не его судят. Нервишки будь здоров. Сволочь…
— Наталья! — к столику подбежал запыхавшийся Порогин. — Вы здесь, оказывается? Уф-ф… Своим ходом добирался, машину опять Чубаристову отдали. Вот, держите, — протянул он Наташе аудиокассету. — Только что с экспертизы вернули.