— …Чернов, на выход!
Было уже утро. Григорий с величайшим трудом разлепил глаза, приподнялся на локте, отрыгнул.
Фоменко смотрел на него с живым интересом.
— Что это было?… — Чернов ощущал во рту неприятный металлический привкус.
— «Промокашка», — невинно пожал плечами старик.
— Еще хочешь? — Это был первый вопрос, услышанный Черновым по возвращении из зала суда.
— А есть?
— Найдется.
— Давай…
— Что, понравилось?
— Не понял еще пока…
— Да, в этом деле поднатореть надо, — согласился с ним Фоменко. — Главное — втянуться. Но предупреждаю сразу, соколик, в следующий раз… — И он потер друг о друга пальцы правой руки. Этот жест знает каждый ребенок — «мани-мани».
— У меня нет… — потупился Григорий.
— Найдешь, — своеобразно обнадежил его старик. — Захочешь — найдешь…
В ту ночь Чернов побывал в Америке. Только не в той, в которой он соревновался в восемьдесят пятом на кубок президента Франклина, а в какой-то другой, параллельной, незнакомой. Все американцы почему-то говорили по-русски и гнали самогон («Эмигранты», — подумал Григорий). А еще оказалось, что в Америке уже давно построили коммунизм и правит в ней, что естественно, коммунистическая партия. («Вот, оказывается, что в мире делается, — удивлялся Чернов. — Сидишь тут в тюрьме, ничего не ведаешь…») До самого утра он вкалывал на субботнике, очищая лужайку Белого дома от опавших кленовых листьев…
— …Чернов, на выход!
— Бр-р-р! — Григорий встряхнул головой, но взгляд никак не фокусировался.
— На, похмелись, — понимающе сгущая брови на переносице, старик Фоменко протянул ему кружку холодной воды.
«Так и в самом деле можно втянуться…» — с тревогой размышлял Чернов, трясясь в промороженном «воронке». От этой тряски его мозги готовы были вот-вот потечь через уши.
Нина Ивановна Самулейкина привела его в чувство, в очередной раз выставив выродком и сукиным сыном, так что в камеру он вернулся бодренькими посвежевшим.
Но на этот раз Фоменко ему «промокашку» не предложил.
— Кончилась, — виновато улыбнулся он.
— Врешь… — сурово посмотрел на него Григорий.
— Вот те… — старик перекрестился.
— А когда?
— Завтра, обещаю. А что, деньжатами обзавелся?
И все-таки наступившей ночью Чернов разговорил старика, и тот как-то легко выложил ему все свои секреты. Даже слишком легко, но Григория это «слишком» не смутило.
— Так ты уборщиком вкалываешь?
— Ну да… — подложив под подбородок подушку, самодовольно ухмылялся Фоменко. При этом его согнутые в коленях тоненькие ножки беззаботно болтались в воздухе. — Ты в суд, а я на праведный труд.
— И как же тебя?… Выпускают, что ли?…
— Да, в каком-то смысле я чувствую себя свободным человеком, — с гордостью выдохнул старик. — Я выхожу во двор, убираюсь там. Смешно сказать: уборка. Пару раз метелкой взмахну, и все дела. У меня даже и комнатка своя имеется. Маленькая такая каморочка, три на два, но своя!.. Веришь?
— Верю-верю, — закивал Григорий. — А они не боятся, что ты сигануть вздумаешь?
— Куда сигануть?
— Ну это… Я уж не знаю… Ну ты же во дворе ошиваешься, а это уже полдела.
— Некуда мне тю-тю… — погрустнел Фоменко. — Да и здесь неплохо живется, грех жаловаться. А ведь тебе, наверное, интересно, откуда у меня «промокашки»?
— Это не мое собачье дело… — пробубнил Чернов, а у самого сердце сжалось в предвкушении. Вот оно!
— Очком чую, что ты парень надежный, — хитро прищурился дедок. — С тобой и тайной поделиться можно…
— Лучше не надо, — предупредил его Григорий.
— Что, выдашь? Выдашь, да?
— Выдать не выдам, но… — Чернов неопределенно пожал плечами. — Мало ли… А всех собак потом на меня…
— Я воробей стреляный, меня на мякине не проведешь, — Фоменко поманил сокамерника корявым пальцем. — Сядь рядом со мной… Вот так… Если бы ты хотел на меня стукнуть, то давно бы стукнул.
Чернов громко сглотнул. Главное — не форсировать события, отдать инициативу старику.
— Мне помощник нужен, — стремительно оправдывал возложенные на него надежды Фоменко. — Надежный помощник — ты как раз сгодишься.
— Я? — «удивился» Григорий.
— Нет, Пушкин!.. Поклянись, что все останется между нами.
— Гадом буду!.. — Чернов провел ногтем большого пальца по горлу.
— Я верю тебе, соколик, у тебя честные глаза. Так вот, слушай меня внимательно… Хочешь как-нибудь подменить меня?
— В каком смысле?
— Ну, я притворюсь захворавшим, а ты вместо меня метелочкой по двору вжих-вжих, вжих-вжих!.. Я уж похлопочу, чтоб именно тебя на мое место…
— Не отказался бы, — польщено улыбнулся Григорий.
— Но за это ты должен будешь кое-что сделать, — старик умолк, лукаво поглядывая на Чернова.
— Я слушаю…
— В следующую среду, в семнадцать ноль-ноль, поступит новая партия «промокашек», — тихо заговорил Фоменко. — Пачка из-под сигарет «Ява» будет лежать на дне пустого мусорного бака… Ты возьмешь эту пачку.
— Понятно… — кивнул Григорий. — А много там этих баков?
— Столько, сколько умещается на телеге, — шесть.
— На телеге?…
— Да, мусор с тюремного двора вывозит лошадка. «Значит, мне этот „фырк“ не померещился!»
— Но почему?
— Экономика должна быть экономной, — захихикал старик. — Наше начальство, эти жмоты поганые, берегут каждую копеечку. Лошадка довозит баки до ближайшего двора, якобы это жители насорили, а уж там их подхватывает грузовик-мусоросборщик.
— А разве нельзя, чтобы мусоросборщик сам въехал во двор?
— Можно, но за это надо отстегивать городской администрации. В веселое время живем, черт побери!.. Не удивлюсь, если тюрьмы вскоре перейдут на хозрасчет и самофинансирование!..
«И откуда только этот урка такие словечки знает?»
— Так вот, — лицо Фоменко вновь сделалось серьезным и сосредоточенным, — в следующую среду, в пять часов вечера, ты подойдешь к мусорным бакам, осторожненько так, ненароком заглянешь в один из них и…
— …и выну пачку сигарет «Ява». В ней и будет лежать бумага, пропитанная наркотиком ЛСД, — отчитывался о проделанной работе Чернов. При этом он невольно принял типичную для доносчиков позу — ссутулился в плечах, втянул живот, а голову склонил чуть набок.
— Так-так, хорошо… — блаженно полузакрыл глаза капитан. — А что дальше?
— Дальше я должен буду оторвать небольшой кусок этой бумаги и спрятать ее под стельку, а остальное бросить на лестнице, которая ведет в хозчасть, и возвращаться во двор.
— И что дальше произойдет с наркотиком? — спросил прапорщик.
— Его подберут.
— Кто подберет?
— А это важно? Старик что-то говорил об этом, но я подумал, что…
— Плохо, Штопор. — Капитан раздраженно хлопнул ладонями по коленям. — В следующий раз постарайтесь запомнить все, каждую мелочь, каждый, казалось бы, не имеющий никакого отношения к делу нюанс.
— Вы забыли еще одну вещь, — каменным голосом произнес прапорщик. — Насчет кучера. Что вы должны будете ему сказать?
— А откуда вы знаете про кучера?… — растерянно заморгал Григорий.
— Неужели вы думаете, что мы бы бросили вас на такое ответственное задание без тренинга, без подготовки? — улыбнулся капитан.
— Так это… — Чернову вдруг перестало хватать воздуха. — Это была проверка?
— Да, что-то в этом роде. И справились вы с ней, признаемся честно, на троечку.
— С минусом, — добавил прапорщик.
— С минусом, — согласился с ним капитан. — Так что вам не придется подметать двор, нет никаких сигаретных пачек и наркотиков.
«Значит, это нельзя считать осведомительством, — подумал Григорий. — Значит, я еще не стукач…»
И от души сразу отлегло.
— Сейчас вас отправят в одиночную камеру там вы сможете хорошенько отдохнуть, выспаться. Да-да, спать можно в любое время суток.
— Спасибо… — выдохнул Чернов.
— Скоро мы вас вызовем, — пообещал капитан. — Это уже будет настоящая работа. Тратить время на очередную проверку — непозволительная роскошь. Идите, Штопор. Хотя постойте… Хотите кофе?
— Хочу.
— А что вы улыбаетесь?
— Сам не знаю…
Лицо Чернова действительно светилось счастливой улыбкой. И этому было простое объяснение: он все еще мог считать себя честным человеком.
«…К ВЫСШЕЙ МЕРЕ…»
Теперь у нее сомнений не было. Чернов виновен.
Пусть адвокат цеплялся к словам и формулировкам, искал несовпадения в показаниях свидетелей обвинения, напоминал, что на скамье подсудимых сидят четверо, а не один, стараясь хоть как-то обелить своего клиента, пусть иногда Чернов противоречил сам себе — все это от бессилия, от безысходности, от желания выкрутиться любым способом. Они оба прижаты к стене и просто всячески оттягивают оглашение приговора.
Он виновен. Это ясно как Божий день. Он безжалостный убийца, таких нельзя прощать, такие не исправляются в тюрьме, а лишь копят злость и ненависть, дожидаясь «звонка», когда можно будет продолжить убивать. Нет смысла надеяться на то, что вдруг, по какому-то наитию свыше, совесть загрызет татя, он раскается, будет вести праведный образ жизни. К несчастью, так не бывает. Проверено практикой.
Он виновен. Он заслуживает самого страшного наказания. Впрочем, выстрел в затылок — разве это так страшно, так мучительно? Скорей, гуманно и милосердно. Смерть мгновенна. Он не успеет и заметить, как отлетит в мир иной. Вот если бы в кипящую смолу, если бы на костре живьем…
Наташа вспомнила свое выступление на конгрессе. Нет, тогда она еще не знала Чернова, возможно, минутное озарение ее было бы не таким благостным. И она бы действительно сказала: в России отменять смертную казнь рано.
Она готовилась всю ночь, раскладывала по полочкам свою будущую речь. Заснула на пару часиков, и то под утро. Витя ей не мешал. Кроме того, он в последние дни полностью взял на себя все домашние заботы, в том числе и заботу об Инночке — кормил ее, купал, гулял с ней во дворе.
Все-таки вовремя они помирились. Очень вовремя…