Еще минуту назад Наташа была спокойна, как сфинкс. Но в то мгновение, когда она уже поднялась со своего места, одернула юбку и полуобернулась к залу, ее охватило оцепенение, она заволновалась, во рту пересохло.
Опять двадцать пять… Никак не могла она привыкнуть к этому моменту — молчаливый зал наблюдает только за ней, ловит каждое ее слово. Это как выход на сцену. И каждый раз в новой, но главной роли. Только актер имеет возможность долго репетировать, заучивать текст наизусть, достигать в своей игре совершенства, а она — нет. Она может лишь импровизировать на тему «заключительная речь государственного обвинителя».
Ее зрители делятся на два лагеря. Один — доброжелательный, одобряющий, подбадривающий — состоит из людей, так или иначе связанных с потерпевшей стороной. Другой же — настороженный, враждебный, наэлектризованный. Это члены «команды поддержки» подсудимых. Их много.
Так что в любом случае полного триумфа ей не дождаться. Какой-то из лагерей обязательно устроит ей обструкцию, иначе и быть не может…
Но самый сильный энергетический посыл (Наташа ощущала его почти физически, аж мурашки по спине) летел из дальнего ряда, с тех кресел, где сидели жена и сын Чернова.
Наташа боялась даже смотреть в их сторону. Нет, «боялась» — не то слово. Она просто не могла смотреть, не могла выдержать этих взглядов.
«А если бы мой Витька убил? — совсем некстати ей в голову пришла такая мысль. — Как бы я к нему относилась? Продолжала бы любить? Возненавидела бы? Или и то, и другое? Смогла бы я даже мысленно быть прокурором по его делу?»
— Тишина в зале! — гаркнула Нина Ивановна Самулейкина. — Предупреждаю: кто откроет рот-сразу удалю!
— Можно? — спросила Наташа, проверяя этим единственным словом свой голос. Вроде звучит достаточно твердо.
— Можно, — кивнула судья.
И Наташа заговорила. Начала медленно, солидно, делая долгие выверенные паузы, продумывая на три фразы вперед… Ею перечислялись грехи, в которых обвинялись все четверо подсудимых, перечислялись бесстрастно, только лишь констатировались факты.
— …пятого апреля сего года убил… семнадцатого апреля найдены в количестве… осуществлялись незаконные поставки через границу… контрабанды на сумму более чем в… подделка печатей и документов… обнаруженные в морозильной камере…
Середина прошла в рваном ритме. Здесь уже речь шла о мере доказанной во время судебного процесса вины каждого из подсудимых. Удачные моменты перемежались с провалами. Наташа все чаще и чаще тянулась к стакану с водой, все чаще с ее языка срывались слова-паразиты вроде «как бы», все чаще она оговаривалась и замирала, не зная, что сказать дальше, но все-таки умудрялась прерывать затянувшиеся и такие неоправданные паузы и мягко выбираться из словесных тупиков.
— …следы крови, обнаруженные в… красноречиво свидетельствуют… показания очевидцев… что подтверждает пуля, застрявшая в оконном проеме… использование, как бы, служебного положения в личных… грубые нарушения в оформлении… незаконная деятельность… подкуп и как бы угрозы по отношению к…
Но ближе к кульминации кризис был преодолен, слова вновь сами собой выстраивались в предложения, и от «сценического» мандража не осталось и следа. Теперь самое главное — не смазать концовку, произнести ее как можно более уверенно и безапелляционно.
Ярошенко, Леонтьев и Калинин, не сговариваясь, отрешенно смотрели на трещинку, тянувшуюся через весь потолок. Им в общем-то было все равно, что лепечет эта дамочка, о своем будущем они уже приблизительно знали и что-нибудь новенькое вряд ли услышат.
А вот Чернова колотило и лихорадило. То ли от нервного изнеможения, то ли от нехорошего предчувствия, которое вдруг закралось в его измочаленную душу. Уж очень хмурой, неподступной и решительной была прокурор. С таким лицом не приносят хорошие вести. С таким лицом можно только объявить о чем-то страшном, например о начале войны с Китаем или о наличии в крови пациента вируса СПИД.
«Они обещали, — успокаивал он сам себя. — Они договорились с Клюевой, все уже решено… Она просто делает вид, чтоб понатуральней, пострашней… Нет, этого не может быть… Не может… Не может…»
— Калинина Петра Аркадьевича, тысяча девятьсот шестьдесят пятого года рождения, признать виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьей семьдесят восьмой Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, приговорить его к трем годам лишения свободы!..
Но сколько бы он себя ни уговаривал, что все будет хорошо, прекрасно, замечательно, что его не предадут, что ему зачтется сотрудничество со следственными органами, что суд учтет все смягчающие моменты, смутная тревога не отступала. Напротив, она усиливалась, подспудно подготавливая Чернова к чему-то ужасному.
— …Леонтьева Олега Константиновича, тысяча Девятьсот семьдесят второго года рождения, признать виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьей семьдесят восьмой Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, приговорить его к трем годам лишения свободы!..
Ярошенко Александра Дмитриевича, тысяча девятьсот пятьдесят пятого года рождения, признать виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьей семьдесят восьмой Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, и приговорить его к восьми годам лишения свободы!.. Чернова Григория Михайловича, тысяча девятьсот пятьдесят первого года рождения, признать виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьями семьдесят восьмой-контрабанда — и сто второй, пункт «з», — убийство лиц при исполнении служебных обязанностей — Уголовно-процсссуального кодекса Российской Федерации, и, путем поглощения менее строгого наказания более строгим, приговорить его…
И сердце Чернова не сжалось от неожиданного удара, не забилось предынфарктной дробью, когда он услышал эпилог прокурорской речи, простые и в то же время беспощадные слова, которые в Наташином исполнении прозвучали так, будто она вколачивала железные скобы в бетонную плиту.
— …к высшей мере наказания — расстрелу!..
Сначала был всеобщий вдох, одновременно вырвавшийся из десятков легких. Затем в зале зависла напряженная тишина. И лишь через несколько мгновений раздались рукоплескания, сквозь которые прорывались одиночные выкрики:
— Правильно!
— Молодец, прокурор!
— Так его, гадину, под расстрел!
Таким образом выражала свое одобрение та часть собравшихся, кто разделял неутешное горе родственников покойных Ротова и Бортникова.
Сочувствующие Чернову, а их можно было пересчитать по пальцам, сохраняли гробовое молчание.
Жена Чернова, пошатываясь, поддерживаемая Антоном, вышла из зала… Кто-то издевательски засвистел ей вслед.
Наташа посмотрела на судью. Округлое лицо Нины Ивановны выказывало нескрываемое удовлетворение. Кажется, по ее щекам даже разлился здоровый румянец…
«Получилось… — с облегчением подумала Клюева. — Теперь-то уж он не отвертится…»
— Прими мои соболезнования, — склонившись к Чернову, совершенно серьезно сказал Ярошенко. — Ничего не отвечай. Не надо.
Настроение соседей Григория по скамье подсудимых, безоблачное до последнего момента, ухудшилось. Не будешь же шутить, когда рядом сидит потенциальный мертвец… В том, что судья поддержит требование прокурора, мало кто сомневался, такая уж грозная репутация была у Самулейкиной.
А Чернову вдруг стало как-то светло и свободно. Словно гора с плеч свалилась.
«Вот и отмучился», — мелькнуло в его голове.
Чего теперь бояться? Бояться нечего…
Первое, что он сделает по приезде в Лефортово, так это свяжется со служивыми и харкнет им в глаза. Тоже — нашли стукача. А что потом? Потом можно будет подумать о побеге…
Странно, но раньше Григорий даже не помышлял о побеге. Зачем? С какой стати? Он же невиновен? Да и какой в этом смысл, если из Лефортова удавалось бежать лишь единицам? У него не было шансов на удачу, его бы попросту грохнули. После прокурорской речи шансов не прибавилось, но и угрозы быть пристреленным Чернов уже не боялся. Двум смертям не бывать, а одной…
Наташа постаралась уйти из суда незамеченной. Прошмыгнула мышкой, невидимой тенью. Ей было почти физически плохо. Вроде бы все она сделала правильно, но получилось — плохо, плохо, плохо…
И вдруг увидела на скамеечке пару — Екатерину Чернову и Антона. Мальчишка плакал. А женщина смотрела на верхушки деревьев, и на лице ее блуждала непонятная отрешенная… улыбка.
Наташу эта улыбка поразила.
«Впрочем, у людей это бывает по-разному, — подумала она, — мысли горестные, а глаза добрые, и наоборот…»
ПАЛАЧ
Конечно, адвокат осознавал всю безнадежность своего положения. Конечно, он уже сдался. Но почему бы не хлопнуть дверью на прощание, тем более что ему предоставлялось ответное слово? На этот раз его никто не будет перебивать, не имеют права.
Он не стал хаять работу следствия, обвиняя его в нечестности и давлении на свидетелей и подозреваемых, — слону дробина, разумней было бы просто промолчать. Но Бобков бросил суду вызов, правда, без особой веры в то, что этот вызов кто-нибудь примет и вообще отнесется к нему серьезно.
— До недавнего времени я тоже считал, что мой клиент совершил эти тяжкие преступления, — распрямившись в полный рост, негромко начал он, — и старался найти смягчающие вину обстоятельства. Но смягчающих обстоятельств было мало. Можно даже сказать, что их не было вовсе… Прямо какой-то злой гений. Это-то меня и смутило. Не как юриста, а как, простите, человека. Я начал сомневаться в причастности Григория Чернова к убийствам и теперь с непоколебимой твердостью могу заявить: он невиновен!
Его голос был тут же заглушен возмущенными репликами, и Нине Ивановне пришлось вмешаться. Она призвала собравшихся к спокойствию.
— Я заявляю, — дождавшись, пока в зале установилась звенящая тишина, продолжал Бобков, — что мой подсудимый невиновен. Да-да, вы не ослышались. Именно — не-ви-но-вен!.. Правда, с одной оговорочкой… Он невиновен в том случае, если убийства были совершены пятого апреля, на чем настаивает следствие. На мой же взгляд, убийства были совершены не раньше чем восьмого апреля. — Он выдернул из папки листок бумаги. — Это ответ на мой запрос в Росгидрометцентр. Здесь черным по белому написано, что пятого апреля на территории Москвы и всей Московской области стояла сухая, безоблачная погода. Свидетель же Величко утверждает, что в день, когда к Чернову приехали двое мужчин, прошу заметить, что она не опознала их по фотографиям, шел с