ильный снег. Так вот, после продолжительной оттепели снег действительно повалил, но не пятого, а восьмого апреля!..
Самулейкина со скучающим видом взирала на адвоката, подперев подбородок рукой, отчего по ее шее расползлись складки.
А Наташу будто током ударило. Явная же ошибка! Грубая ошибка! Ошибка, которая может повернуть все дело вспять. Впрочем, через мгновение она себя успокоила — это всего лишь показания старушки, она могла что-то напутать. Какая разница: шел в тот день снег или нет? Были же другие свидетели, тот же инспектор ГАИ, которые видели Чернова воочию. И никто из них про снег не говорил.
— Вот и еще одна улика. — Бобков приблизился к судейскому столу и положил на него пухлую тетрадь в кожаном переплете. — Это журнал десятого «А», класса, в котором учился сын моего клиента, Антон Чернов. Откройте любой предмет, и вы лично сможете убедиться, что третьего, четвертого и пятого апреля парень присутствовал на уроках.
Самулейкина открыла журнал и убедилась, да, присутствовал. Но это ее нисколечко не смутило.
— Вы сами не так давно окончили школу, — тихо сказала она. — И не вам объяснять, что чаще всего отсутствующих отмечает староста.
— Не понимаю… — так же тихо сказал Бобков.
— Чего же тут непонятного? Староста просто не отметила, не поставила галочку или плюсик. Ученическая солидарность.
Веский довод, веский. И Бобков его проглотил, он не нашелся, что ответить.
Он говорил еще минут пятнадцать, настаивая на том, что убийства были совершены в другой день, и в связи с этим в конце своего выступления потребовал вернуть дело на доследование.
Нина Ивановна даже не дала возможности залу возмутиться, отвергнув это требование раз и навсегда.
— Не вижу для этого оснований! — громко сказала она и, пальчиком поманив к себе адвоката, томно прошептала ему на ухо: — Ты еще слишком маленький…
— Что? — вздрогнул Бобков.
— Ты еще слишком маленький… — загадочно улыбаясь, повторила Самулейкина.
Парень так и не понял, что она хотела этим сказать. Пожав плечами, он вернулся на свое место и начал складывать в папку бумаги.
Подсудимым предоставили последнее слово.
Ярошенко произнес целую речь, суть которой сводилась к тому, что «он больше не будет».
Леонтьев выказал надежду, что суд примет во внимание все смягчающие его вину обстоятельства и приговор будет справедливым. Калинин лепетал что-то бессвязное и, казалось, сам не понимал, что говорит.
Чернов же встал, распрямил плечи, обвел зал тяжелым взглядом и, не проронив ни звука, вновь опустился на скамью.
— Суд удаляется для вынесения приговора! — объявил секретарь, и зал зашумел, засуетился, загремел креслами, затопал сотнями ног к выходу.
Подсудимых быстро уводили в маленькую дверцу, которая вдруг открылась в стене.
— А когда приговор-то? — ни к кому конкретно не обращаясь, осведомился корреспондент «Московского комсомольца», тот самый, что затерзал Наташу своими дурацкими вопросами перед первым днем заседания.
Ему не ответили. Он опять повторил свой вопрос, громче и настойчивей. Но судьи уже в зале не было, а вслед за ней скрылась и секретарь.
Единственной, кто мог удовлетворить его любопытство, оставалась Наташа. На ее беду, она замешкалась и упустила момент, когда можно было незаметно проскользнуть мимо корреспондента.
— Я не знаю, — сказала она.
— Ну хотя бы приблизительно?
— Даже приблизительно не знаю. Может, день. Может, два.
— Скажите, а как вы расцениваете ход следствия?…
— До свидания, — резко оборвала его Наташа. — Нет-нет-нет, на интервью не рассчитывайте… Я устала…
Она зашагала по направлению к судейской комнате и уже взялась за ручку двери, когда услышала за своей спиной:
— Вы же палач!..
Она обернулась. В зале никого не было.
…Нина Ивановна громко прихлебывала из блюдца чай. В другой руке она держала фигурный глянцевый пряник, стремительно уменьшавшийся после ее голодных укусов — ну вылитая купчиха.
Наташа сидела напротив, склонив голову набок. Терпеливо ждала, что скажет ей Самулейкина. Она должна была узнать это сейчас, чтоб не нервничать.
— Сильно, сильно, — справившись наконец с пряником и сполоснув руки под струйкой из самоварного краника, сказала судья. — Все тебя слушали с открытым ртом.
— Правда? — смущенно «удивилась» Наташа.
— Известия, — пошутила Нина Ивановна, но сразу приняла серьезный вид. — Насчет Ярошенко и этих двух сержантиков ты, пожалуй, перегнула палку. Я бы сержантикам и условно дала… Но по Чернову ты прошлась в самый раз.
— Значит?… — Наташа даже не успела спросить, как Самулейкина опередила ее с ответом:
— Да, однозначно. Видно же — ублюдок… «Вышка» сама напрашивается. Так что иди, Наталья Михайловна, отдыхай.
— А вы?
— А у меня здесь еще…
Сказать, не сказать? Нет, не годится еще Клюева в подружки.
— …дела кой-какие остались.
Наташа уловила в ее голосе жеманные нотки, и взгляд ее невольно упал на маленький, примостившийся под окном диванчик. Диванчик был застелен белой простыней и накрыт одеялом.
Наташе стало неловко.
— Всего доброго, Нина Ивановна.
— Всего доброго, дорогая.
Для того чтобы оказаться на улице, надо было опять пройти через зал. Наташины шаги звучали в пустом помещении как-то непривычно гулко. Скамья подсудимых была пуста…
Под столиком Бобкова поблескивала какая-то бумажка. Наташа нагнулась, подобрала ее, поднесла к глазам. Это был ответ на запрос из Росгидрометцентра.
«…Сухая, безоблачная погода…»
И Наташа вздрогнула, как вздрагивают, внезапно вспомнив, что оставили сумку в вагоне метро, а на самом деле она спокойненько болтается на плече.
Часть IIIТЕАТРАЛЬНАЯ МАСКА
ЗОРРО
— Да не волнуйтесь вы так, не волнуйтесь. — Капитан изображал на своем лице сочувствующее понимание. — Все будет хорошо, потерпите…
— Но как же?… — сжимал кулаки Чернов. — Прокурор потребовала… Она потребовала…
— Знаю, знаю, все знаю, — мягким взмахом руки прервал его капитан. — Прокурор потребовала, а судья все решит, как надо. Григорий Михайлович, обижаете… Мы свои обещания держим. Уже и номерок люкс для вас подготовили, так сказать, для отбывания срока. С телевизором, а? Давненько «ящик»-то не смотрели? — И тут же добавил: — Я не шучу.
«Может, еще и биде в камере установят со спутниковой антенной? Нет, так не бывает… Они хитрят. Они что-то скрывают».
— Только попозже, попозже, не сейчас, — будто прочел мысли Чернова капитан, и его седеющие брови нахмурились. — Тут перестановочки неприятные происходят… Тут распоряжение издали, не слышали?
— Нет. Откуда?
— Да вы присаживайтесь, кофейку попьем. — Капитан врубил в розетку штепсель электрического чайника. — Так вот — об указе… Я хочу, чтобы вы все знали, чтобы верили нам…
— Да я и так…
— И все же, чтобы для вас это не оказалось неожиданностью… — Капитан задумчиво выдул пузырек из жвачечки, тот лопнул и размазался по его носу. — В общем, мы не сможем видеться какое-то время… — Он улыбнулся. — Надо же, как любимой девушке на свидании говорю.
— Почему?
«Вот-вот, начинается. Сейчас отыщет предлог, чтобы руки умыть…»
— Так вот — распоряжение, — вздохнул капитан отколупывая с носа остатки жвачки. — Наше учреждение переходит к другому хозяину, Лефортово возвращается к Комитету безопасности. Ну и соответственно люди новые приходят. А старые… Посмотрите, вскипел?
— Я не понимаю… — Чернов словно прирос к дивану.
— Меня переводят в другое место, — объяснил капитан.
— А Андрюшу?
— Его уже, с сегодняшнего дня… Вот так.
— А как же номер люкс?
— Какой номер?… Ах да… Ну, это не проблема.
— Вы обещал и, что будете со мной откровенны…
— Это все, что я пока могу сказать. — Капитан приподнял крышку чайника. — Как долго… А впрочем, куда нам с вами спешить, Штопор?
— Меня расстреляют?
Григорий задал этот вопрос без дрожи в голосе, сухо и спокойно, вроде «который час?».
— Бросьте, Штопор, бросьте, никто вас… — Капитан повернулся к Чернову спиной и посмотрел в окно, выходившее на тоскливый тюремный двор. — Опять этот снег… Новый год скоро… Помните, как в том анекдоте? Зек возвращается с допроса и говорит своему дружку: «Поздравляю с новым годом!» А тот ему: «Ду-рак совсем, июнь же на дворе!» А этот…
Тут рассеянный взгляд Григория остановился на приоткрытой дверце шкафчика-пенала, в котором хранились чашки, блюдца, ложечки, салфеточки — словом, все необходимые для чаепития принадлежности. И в крошечной щелке, в отблеске неверного оконного света, был виден краешек коричневой кожаной кобуры…
Что это? Опять проверка? Похоже… Капитан будто специально отвернулся… Провоцирует?
А если нет? Если дверца шкафчика приоткрылась случайно? Если седовласому даже в голову не приходит, что я могу заметить, а уж тем более воспользоваться?…
А ведь это шанс. Пусть иллюзорный, но единственный и неповторимый. Или сейчас, или никогда…
Капитан явно темнит, ему что-то известно. Что-то такое, что мне, Чернову, нежелательно… «Приходят новые люди…» Получается, что стукачом воспользовались, поимели во все дыры, а теперь вышвыривают, как старую, прогнившую половую тряпку?
Двум смертям не бывать…
— …смеется. «Нет, — говорит, — это тебе еще один год к сроку добавили».
Штопор молчал.
— Вам не смешно? — разочарованно спросил капитан. — Впрочем, анекдотец-то с бородкой.
За его спиной послышался короткий щелчок. Он обернулся. И застыл. И рука его непроизвольно потянулась к поясу. И он запоздало вспомнил, что кобуры на поясе не было…
— Вы с ума сошли?
— Наверное… — пожал плечами Григорий.
— Положите на место… — Капитан все еще стоял у окна, не в силах тронуться с места. — Немедленно положите. И не надейтесь…
— На что?
— На то, что вы сможете сбежать…
— А я, если честно, и не надеюсь.