— Я боялся…
— Чего вы боялись?
— Я боялся, что они уничтожат мою семью. Они грозили… Они взорвали машину…
— Кто — они?
— Я не знаю… — Чернов громко сглотнул. — Следователь… Нет, не лично… Он подсылал ко мне людей…
— Каких людей?
— В тюрьме… Внутренняя охрана, они пытались сделать из меня стукача. — Григорий не смог сознаться, что не только пытались, но и сделали. — Они говорили, что мне надо взять всю вину на себя, тогда и семья будет жива-здорова и срок скостят до минимума, — он проницательно посмотрел на Наташу. — Они говорили, что вы в курсе…
— Вас обманывали, Чернов. — Она выдержала этот взгляд. — Если бы вы вращались в уголовной среде… Вам бы каждый сказал, что с Клюевой нельзя Говориться.
— Что мне теперь делать?
— Спасать семью.
— Она в безопасном месте.
— Где?
Чернов упрямо потупился.
— Ладно, молчите, так даже лучше будет…
— Вы поможете мне? — тихо произнес Григорий, не отрывая глаз от пола.
— Не знаю, — честно призналась Наташа. — Постараюсь помочь… И в первую очередь надо отыскать Кирилла. — Она вынула из кармана джинсов записную книжку покойного, внимательно просмотрела каждую страницу.
— Есть? — с надеждой спросил Чернов.
— Нет. Если только того дружка на самом деле так звали. Вы запомнили его внешне, могли бы составить фоторобот?
— А вы собираетесь вернуть меня в тюрьму?
— У меня есть знакомый художник, он с ваших слов составит портрет.
— И я, кажется, знаю этого художника? — чуть заметно улыбнулся Григорий.
— Кажется, знаете. У него, между прочим, подбородок раздулся…
— Простите… Я не хотел…
— Так, ни к чему не прикасайтесь, хорошо? Ваши отпечатки здесь совершенно не нужны. — Наташа начала подниматься по лестнице на второй, этаж.
— Хорошо. А вы?…
— А я поищу что-нибудь теплое, не выходить же на мороз в таком виде.
СКИЛУР
Жар спал лишь к утру, и, оставив больную, скульптор, дрожа от нетерпения, направился к глыбе, возвышавшейся посредине мастерской.
Вооружившись резцом и молотком, он вгрызался в мраморную плоть, каменная крошка брызгала во все стороны. В воздухе стояла густая мраморная пыль.
Горячий пот ручьями стекал по лицу Праксителя, оставляя белесоватые дорожки.
Артемида, еще вчера казавшаяся такой загадочной, непонятной и никак не желавшая выходить из глыбы, внезапно возникла перед внутренним взором мастера во всей своей красоте и гибкости.
Пракситель отбросил прочь все эскизы, которые в большом количестве копились на подставке подле его рабочего места. Если бы он не был сейчас так увлечен делом, то, без сомнения, торжественно спалил бы их в медной светильне.
Она не должна быть нежной, с аккуратно выставленной вперед маленькой ножкой и грациозно приподнятой головой.
Она должна быть натянутой, как струна, сильной, как молодая олениха, и каждый мускул на ее тонком теле должен быть предельно напряженным.
В ее лице, запрокинутом вверх, должны читаться отчаянье, воля и страсть, и во всем положении тела, наклонном, подающемся вперед, словно бы запечатленном в прыжке, зазвучат энергия и красота полета.
Пракситель кусал себе губы.
Он торопился, — наверное, впервые в жизни.
Его резец успел уже достаточно углубиться в мраморную глыбу, и теперь скульптор до дрожи в коленях опасался: не испортил ли он мрамор, не поторопился ли, ведь подлинную Артемиду он вообразил себе только теперь, находясь у постели бесчувственной Лидии.
Этот энергичный наклон вперед, порывистое движение к свободе — такое могло быть разве что у великого Мирона.
Скульптура, считали современники Праксителя, должна крепко держаться на своей опоре, и потому классическое ее положение — строго вертикальное.
И теперь Пракситель разглядывал прекрасный белоснежный мрамор, будто жаждал поскорее раскрыть его и явить миру невиданный доселе шедевр.
Глаза его горели тусклым багровым огнем. Скульптор творил.
— Ты должна есть, — говорил Пракситель, очищая острым ножом спелый плод и протягивая его Лидии. — Необходимо уметь восстанавливать силы…
По интонации голоса можно было подумать, что скульптор разговаривает с маленьким ребенком.
Лидия равнодушно кивнула и откусила крохотный кусочек.
— Ты слишком молода, чтобы понять: боги посылают нам несчастья, чтобы испытать нас. Запомни: ничто не происходит без причины. Отпей немного вина из этой чаши. Ничего вкуснее я не пробовал!..
Минуло полгода с того дня, когда Пракситель объявил Лидии страшную весть.
Несколько недель молодая женщина пролежала в постели в полубессознательном состоянии. Немая старуха терпеливо кормила ее из рук, а скульптор сутки напролет проводил в мастерской с резцом в руках.
Он заглядывал к Лидии лишь для того, чтобы вновь и вновь наблюдать за конвульсиями ее хрупкого, измученного болезнью тела, а затем спешил к мраморной глыбе и принимался за работу с удвоенной энергией.
Казалось, жизнь по капле оставляет молодую женщину, чтобы одухотворить и наполнить силой ее беломраморного двойника.
Праксителя не расстраивало, что модель не может позировать для него. По правде сказать, он предпочел бы, чтобы она всегда находилась в этом бессознательном состоянии, которое давало выход неведомой и магнетической энергии.
У ложа Лидии Пракситель неизменно черпал вдохновение и сам поражался этому.
Подобное происходило с ним впервые.
Как бы то ни было, скульптура рождалась из камня с небывалой быстротой, необыкновенно выразительная и прямо-таки завораживающая своим природным совершенством.
Между тем в городе понемногу забылась история чудовищного преступления в жилище Лидии, и жизнь возвратилась в привычное русло.
Устав от трудов, Пракситель, бывало, бродил по рынку и слушал веселые байки торговцев и рыбаков и смеялся вместе с ними.
По вечерам, когда становилось особенно скучно и одиноко, он направлялся в лупанарий.
Ласки «волчиц» не рождали в его душе высокого восторга, однако телом овладевала сладкая истома, и на какое-то время скульптор впадал в дивное забытье.
Однажды — он и сам поразился этому — Пракситель поймал себя на мысли, что, сжимая в объятиях продажную женщину, он думает о Лидии. В это мгновение он даже явственно почувствовал дурманящий запах ее волос.
Наскоро облачившись в тунику, он поспешил домой по ночным улочкам.
В мастерской было тихо. В углу горел медный светильник, отбрасывая на стены дрожащие бледные отблески.
Лидия спала.
Скульптор замер перед ее ложем, впервые глядя на молодую женщину не как на материал для работы, но как на живое существо, способное чувствовать и дарить любовь.
Под глазами ее лежали нежные голубоватые тени. Ресницы подрагивали в беспокойном сне. Алый рот был приоткрыт.
Словно ощутив на себе мужской жадный взгляд, Лидия поежилась и перевернулась на бок, выпростав руки из-под покрывала.
Взору Праксителя открылась маленькая упругая грудь с темным соском.
Он растерянно разглядывал эту открывшуюся женскую плоть, не понимая, зачем представил себе Артемиду в легкой накидке.
Пусть тонкое тело статуи как бы просвечивает сквозь каменное одеяние, однако обнаженной богиня была бы стократ прекраснее!..
Он издал невольный возглас досады, и, услыхав его в чутком сне, Лидия вздрогнула и открыла глаза. Вид склонившейся над нею темной фигуры вызвал в ней невольный трепет. Приподнявшись на локте, она отодвинулась от скульптора.
— Не бойся, Лидия, — тихо проговорил Пракситель, — ты должна бы уже знать, что я не могу обидеть тебя…
— Зачем вы здесь?
— Я думал о тебе. Скажи, что за имя ты все время повторяешь в бреду?
— О чем вы?
— Скилур, ведь твоего мужа звали иначе.
Даже в полутьме было видно, как потемнело лицо молодой женщины.
— Не мучьте меня.
— Я должен знать, — настаивал скульптор. — Ты откроешь мне свою тайну!..
— Вы требуете слишком многого…
— Да. Потому что слишком многое теперь связало нас.
— О чем вы?…
— Поцелуй меня, — прошептал Пракситель, наклоняя к ней лицо. — Я хочу, чтобы ты меня поцеловала, Лидия!..
И, не дожидаясь, покуда она опомнится и оттолкнет его, скульптор взял ее лицо в ладони и жадными, пылающими губами прижался к ее холодным губам.
Лидия не сопротивлялась…
Потом они, обнаженные, лежали друг подле друга, приходя в себя после бурных и отчаянных, словно предсмертных, ласк, и Пракситель слышал у плеча тихое дыхание молодой женщины.
Открыв глаза, он глядел перед собой в темноту, и в Ушах его еще звучали ее стоны, похожие на плач.
Он не смог бы забыть, даже если б захотел, как в мгновение забытья, впившись пальцами в его волосы и спину, Лидия страстно и самозабвенно прошептала:
— Люблю тебя!..
Он почти возненавидел ее в этот момент.
Шестым чувством Пракситель угадал, что два эти слова адресованы не ему, а далекому и неизвестному сопернику, над которым он никогда не сможет возобладать.
АНТОН АНТОНОВИЧ
Ранним утром, когда Федор Иванович, напялив на нос очки, знакомился со свежей прессой, а Лена только что, дожевывая на ходу бутерброд, вылетела из дома в школу, в дверь квартиры Дежкиных позвонили.
— Не иначе Илья, — предположила Клавдия, которая поджаривала на сковороде макароны с фаршем и луком, — учуял-таки!..
Сосед Илья объявлялся в гостях в те самые моменты, когда, благодаря вентиляционным трубам, по дому распространялись ароматы дежкинской кухни.
Наскоро вытерев руки о фартук, Клавдия помчалась отворять.
На пороге стояли двое.
У Наташи Клюевой было изможденное, осунувшееся лицо; под горящими глазами пролегли огромные синие круги.
Чуть позади, опершись рукой о перила лестничной клетки, стоял немолодой мужчина с сумрачным небритым лицом.
Дежкина узнала его сразу, хоть и увидела первый раз в жизни.
Это был не кто иной, как сбежавший из тюрьмы главарь преступной шайки Чернов.