— Ты должен выслушать!..
— Я занят. Мы выезжаем на задержание особо опасного преступника, сбежавшего к тому же из тюрьмы. Извините, Клавдия Васильевна. Всего хорошего.
И он положил трубку, не дожидаясь, когда Дежкина успеет что-либо возразить.
ВСЕ ИЗ-ЗА ТЕБЯ!
Отделение реанимации находилось в левом крыле больницы, на первом этаже.
Несмотря на протесты гардеробщицы, Наташа, не раздеваясь, промчалась мимо и подлетела к запертой белой двери с врезанным сбоку звонком.
Открыла белая, как дверь, санитарка и бесцветно произнесла:
— Никого не пускаем. Просьба не беспокоить.
— У меня… дочь… маленькая, — задыхаясь, выдавила из себя Наташа, — только что должны были доставить… Клюева Инна.
— Ну и что, что маленькая. Сказано: никого не пускаем.
— Как она себя чувствует?
— Вон у доктора спросите. С папашей вашим разговаривает.
Санитарка кивнула за спину Наташи.
Стремительно обернувшись, молодая женщина увидела бледного Виктора, что-то выспрашивавшего у высокого худого человека в медицинском халате.
— Здравствуйте, — подскочила она к беседовавшим, — я мать… Мне соседи сказали… Что произошло?
Виктор удостоил жену ядовитым взглядом, а врач с привычно-сочувственным видом принялся перечисть повреждения, полученные девочкой при падении из окна.
Наташа слушала и ничего не понимала.
— Доктор, скажите, — взмолилась наконец она, — ребенок будет жить?…
Мужчина пожал острыми плечами:
— Я смогу сказать вам об этом с большей или меньшей долей вероятности через трое-четверо суток.
Наташа кивнула, и слезы полились из глаз.
— А вот плакать не надо, мамаша, — поморщившись, произнес врач, — плакать бесполезно. Ждите, и, даст Бог, все будет хорошо.
— Где ты была? — мрачно произнес Виктор, как только врач, оставив их, возвратился в отделение. — Это все из за тебя!..
— Из-за меня? — простонала молодая женщина. — А где был ты?! Как это вообще получилось?! Ты что, ты за ней не присматривал?! Виктор, я тебя спрашиваю!
— Хватит!!! — заорал Виктор. — Надоело!!! Я ухожу от тебя!!! Бросаешь семью, ребенка, пусть все горит синим пламенем! Шляешься неизвестно где… и вот результат!.. Я знаю, это все твои бандюги подстроили. Она не сама из окна выпала, ее вытолкнули!..
— К-кто… кто вытолкнул?! — пролепетала Наташа дрожащими губами.
— А мне почем знать?! Окно было закрыто на зиму. Там такой шпингалет сверху, — не каждый взрослый справится!.. Говорю тебе: ребенка хотели убить. Из-за тебя! И мне уже угрожали несколько раз. Хватит! Баста! Делай как знаешь, а я больше в этом не участвую!.. Я вообще тебя ненавижу!!!
Наташа упала бы, если бы не стены узкого коридора.
— Все, прощай! Вещи я потом заберу, — сообщил муж напоследок и направился к выходу.
Молодая женщина затравленным взглядом смотрела ему вслед.
Полчаса назад она возвратилась домой от Дежкиной, которая жестко отчитала ее за легкомысленное поведение и доверчивость, и узнала из уст соседей страшную новость.
Поймав такси, она опрометью понеслась в больницу. Ее колотило. Она не знала, что и думать. Кому понадобилось так безжалостно расправляться с ее крохой?…
Наташа не сомневалась, что эта история тоже каким-то образом связана с делом о контрабанде в Шереметьеве. Ее хотят запугать, заставить действовать в нужном ключе.
Порогин?… Вряд ли, — хотя все может быть.
Чернов?… Молодая женщина холодела при одной этой мысли. Она поверила уголовнику, убийце, — и этот результат. На подкашивающихся ногах она поплелась к выходу.
Кто мог поддержать ее теперь? Муж в очередной раз ушел, оставив в беде.
Мама? Она во всем бы обвинила Наташу, целиком приняв сторону Виктора, и от этого было бы еще тяжелее.
Дежкина? Сегодня утром она была не на шутку разгневана и вряд ли станет утешать Наташу после всего, что произошло.
Граф? Он опять заведется по поводу бренности всего земного и свернет разговор к сисечкам Артемиды.
Боже, как это страшно — быть одной!
БУДЕТ ТОЛЬКО ХОРОШЕЕ
Приближался момент, когда статуя прекрасной Артемиды должна была быть с соответствующими почестями водружена у входа в театр.
День ото дня оживала скульптура под резцом Праксителя. Она не была более похожа на мраморного истукана с разведенными в стороны руками. Теперь перед глазами любого, кто ненароком оказывался в мастерской скульптора, возникала ослепительной красоты молодая богиня, словно бы застывшая в полете. Лицо ее, фигура, складки легкой одежды — все было обращено вверх, к солнцу.
Пракситель придал статуе столь полное сходство с прячущейся в его жилище молодой женщиной, что Лидия и сама порою пугалась этого. Ей вдруг начинало казаться, что у нее отобрали и отдали другой то, что всегда принадлежало ей, и только ей.
Она узнавала вдохновенно-болезненное выражение, которое бывало свойственно ее лицу в минуты необыкновенного восторга, напряжения или несчастья; узнавала гибкий жест руки и абрис тугих маленьких грудей под складками покрывала; узнавала свои узкие ступни и непокорный поворот головы.
Она ловила себя на мысли, что Пракситель с большей любовью и обожанием глядит теперь не на нее самое, а на отражение, на ее мраморную копию. В эти мгновения отчаянья полностью овладевало всем существом молодой женщины.
Пракситель не понимал, чем вызваны внезапные приступы подавленности и страха его любовницы. Он считал, что они вызваны продолжавшей саднить глубокой душевной раной и не докучал расспросами.
Работа подходила к концу, и это значило, что Лидию постигнет та же участь, что и всех, кто когда-либо имел счастье позировать для его творений. Она станет бессмертной.
Впрочем, покуда Пракситель старался не думать об этом.
Однажды он возвратился в мастерскую с прогулки в отличном расположении духа и с порога прокричал:
— Назначена дата, когда моя Артемида займет свое место у входа в театр. Будет большой праздник и представление «Электры». Завтра на остров прибывают актеры, чтобы начать репетиции…
На лице Лидии возникла бледная улыбка.
— Но это еще не все, — продолжал скульптор. — Я решил, что хватит уже тебе томиться взаперти. Если ты столь упорно прячешься от незаслуженной мести, это твое право, но ведь, скрывшись под маской, ты вполне могла бы принять участие в празднестве!..
— Под маской? — удивленно переспросила молодая женщина. — Как ты это себе представляешь?…
— Я все уладил! Я добился, чтобы нам двоим дозволили выступить на сцене театра в представлении «Электры»!..
Лидия задумалась.
Наконец она произнесла:
— Что ж, пожалуй, это неплохая идея. Мы будем петь в хоре?
— Отнюдь! Ты получила весьма ответственную роль. Ты будешь изображать Клитемнестру!..
— Я?…
— Представь, да. И чтобы быть к тебе поближе, я сговорился сыграть роль Ореста. Мне давно хотелось сбросить годы, которые разделяют нас с тобою, и вот теперь это станет возможно на сцене. Ты будешь мачехой, а я — твоим пасынком. По-моему, удачная идея, достойная моего таланта!..
Пракситель был доволен собой, как маленький ребенок, и Лидия против воли рассмеялась.
Ее вдруг обрадовала эта возможность хотя бы на несколько часов разрушить стены своей добровольной темницы и вновь оказаться в гуще людей, услыхать множество голосов, увидать с детства знакомые лица.
Под тяжелой актерской маской, на высоких котурнах, облаченная в сценическое одеяние, она будет неузнаваема.
Личина жестокой и властной Клитемнестры как нельзя более подходит теперь для нее.
— Когда же это все случится? — пылко поинтересовалась Лидия.
— Очень, очень скоро, — лукаво улыбнулся Пракситель. — Пока же тебе придется заняться самостоятельными репетициями. Я сказал, что тебе нездоровится и ты будешь разучивать роль дома…
— Замечательно! И никто не возражал?…
— Попробовали бы!.. Мое слово здесь значит много. — Он до краев наполнил винную чашу и одним махом осушил ее. — Через неделю ко мне в мастерскую должны пожаловать богатые горожане, которые заказывали для театра статую Аполлона. А я покажу им Артемиду. Они будут полными олухами, если не согласятся на замену! А если работа будет принята без изменений, в ночь, когда в небе будет стоять полная луна, и состоится празднество.
С этого дня затворническая жизнь Лидии вновь обрела смысл.
Просыпаясь с первыми лучами солнца, она усаживалась перед начищенным медным диском и внимательно вглядывалась в собственное отражение.
Она пыталась отыскать в своем бледном, с большими сверкающими глазами лице черты властной и хищной царицы.
Она высоко подымала вверх волосы, сразу решив, что прическа Клитемнестры должна напоминать виноградную лозу.
Она расхаживала взад-вперед по мастерской, принимая величавые позы.
Она заворачивалась в длинный белоснежный плащ и училась распахивать его так, чтобы полы взлетали вверх, будто сильные крылья.
— Наверное, я должна была родиться актрисой, — проговорила однажды Лидия, когда, устав от забот, она сидела рядом с Праксителем, рассеянно пощипывая тяжелую кисть винограда. — Каждый человек рождается для чего-то. Ты родился, чтобы из мертвого камня высекать живые фигуры. Рыбак, который продает рыбу на рынке, — для того, чтобы каждое утро выходить на лодке в море и опускать в глубину свою сеть. Молочница — чтобы доить глупых коз. Кто мне скажет: для чего появилась на свет я?… Жизнь моя оказалась бессмысленной, и теперь я думаю, что боги совершили ошибку, когда выпустили меня из материнской утробы.
— Никогда не говори так, — резко возразил Пракситель. — Боги не совершают ошибок. Они сильны и справедливы. Кстати, — словно невзначай прибавил он, — знаешь ли ты, что некоторое время назад в скалистом проливе, находящемся по ту сторону моря, затонуло судно, которое отчалило от берегов этого острова?… Я слышал эту историю на рынке. На судне находился странный пассажир — бедно одетый, с опухшим от пьянства лицом, он никогда не выпускал из рук тяжелую старинную амфору. Матросы гадали, что в ней могло быть, однако ни один так и не смог заглянуть в загадочный сосуд. Так вот, — продолжал скульптор, словно не замечая, как напряглось тело молодой женщины, прислушивавшейся к его рассказу, — как-то ранним утром, когда мореплаватели уже приближались к берегам Эллады, откуда ни возьмись налетел штормовой ветер и разбил днище судна о рифы. Началась паника. Матросы стали привязывать себя к обломкам мачт, надеясь, что волны все-таки вынесут их тела на спасительный берег. Они уговаривали и своего пассажира последовать их примеру.