— Примерь, — распорядился он.
Одеяние пришлось впору, лучше и не пожелаешь.
Пракситель придирчиво оглядел молодую женщину со всех сторон и, кажется, остался доволен.
Они сговорились, что скульптор проведет ее в театр, когда стемнеет, закутав в свой просторный плащ.
Немая старуха нагрела на огне воды, и Лидия с удовольствием омыла тело в мраморной ванне, а затем тщательно натерла ароматными маслами.
Она чувствовала себя так, будто лишь вчера появилась на свет.
На душе было легко и покойно, и, поглядывая на себя в медное зеркало, Лидия видела, как лучатся счастьем ее огромные темные глаза.
Она не могла дождаться, когда же раскаленный диск солнца, приняв тусклый багровый оттенок, скроется в морской пучине.
ШАНТАЖ
Инночка спала тяжелым сном. На ее осунувшемся личике не было ни кровиночки… Но сердечко стучало ровно, его удары дублировались электронным писком какого-то медицинского прибора, очень страшного на вид, с датчиками-щупальцами и болотно-зеленоватым экраном, по которому пробегала вздрагивающая белая линия. Замерев в дверном проеме, Наташа немигающим взглядом смотрела на дочурку и даже не заметила, как лечащий врач подошел к ней сзади и положил руку на плечо…
— Не переживайте вы так… — тихо, но убеждающе произнес он. — Все страшное уже позади. Она скоро поправится, обещаю вам.
— А можно я тут нянечкой побуду? — Наташа едва справилась с горячим комом, предательски подкатившим к ее горлу.
— Я поговорю с начальством. С нянечками у нас, сами знаете, напряженка, так что…
— Простите, вы Клюева? — Наташу окликнула молоденькая сестричка, сидевшая за столиком в середине коридора.
— Да, я…
— Кажется, вас к телефону. Какая-то Дежкина, из прокуратуры…
«Чернов умер…»
Казалось, Наташа шла к этому столику целую вечность, подошвы ее сапог будто прилипали, присасывались к полу. А телефонная трубка была холодная, скользкая, как жаба, все норовила выскочить из руки…
— Алло?
Молчание.
— Клавдия Васильевна?
Через долгую, невыносимо долгую паузу:
— Наташенька…
— Да-да, я слушаю вас, Клавдия Васильевна! Что с Черновым?
— Ему сделали операцию… — как-то неестественно растягивая слова, пробормотала Дежкина. — Пуля задела какой-то важный нерв… Он в коме…
— А вы спрашивали, когда он придет в сознание?
— Наташенька, — перебила ее Клавдия. — Мне только что сообщили… Тут такое дело…
Сестричка, искоса наблюдавшая за Наташей, вдруг увидела, как изменилось ее лицо. Помертвело… Как беззвучно затряслись ее плечи…
— Да-да… — Наташа до боли зажмурила глаза, сцепила зубы. — Соседи обнаружили? М-мм, соседи, да… Асфиксия… Механическая, понимаю… Я держусь… У меня все нормально…
— Вам плохо? — испугалась сестричка. Ей показалось, что женщина вот-вот рухнет на пол. — Что вы говорите такое?
Наташа выкинула вперед руку: не прикасайся ко мне!.. И сестричка невольно отшатнулась.
— Нет, здесь и так много врачей… Где он сейчас?… Ах, ну да… Клавдия… Васильевна, насчет охраны… Нет, сюда… Он не мог себя сам… Я знаю… Это его… Это его… Как можно быстрее…
Она не рыдала. Она не билась в истерике. Внешне она была совершенно спокойна, в голосе ее не было дрожи, лишь только частое подрагивание век и уродливо поползшая вниз губа выдавали что-то такое… что-то страшное, катастрофическое, непоправимое.
— Мне нельзя срываться, вы понимаете? — Она протянула сестричке трубку.
— Понимаю… — ошарашенно выдохнула та.
— Очень хорошо. Вы свободны.
Вскоре в конце коридора послышались гулкие торопливые шаги. Это по просьбе Дежкиной примчались два оперативника. Клавдия Васильевна заверила Наташу, что надежней этих парней в мире не существует.
— Борис.
— Александр.
— В этой палате лежит моя дочь, — наставляла добровольных охранников Наташа. — Я должна отойти на несколько часов. Постарайтесь, чтобы за это время…
— Муха не пролетит, — заверил ее Борис. — А может, вас проводить?
— Нет, я за себя постоять сумею…
Что толку в этой охране? Захотят убить — убьют. Из снайперской винтовки с расстояния километр, тротилом разорвут на куски, да как угодно, была бы нужда…
Но все-таки это был маленький шанс на спасение. Если не ее самой, то хотя бы дочери… Как это издевательски звучит: «хотя бы».
Кажется, это состояние называется — амок. Работает только подсознание, все эмоции подавлены, нервы отключены, а мозг парализован… Когда-нибудь он вновь оживет, и все накопившиеся чувства выплеснутся бурным неостановимым потоком. Когда-нибудь, но не сейчас…
— Господин Гринштейн не принимает! — Секретарша, молодящаяся женщина лет пятидесяти, пятилась к двери, стараясь перекрыть своим дородным телом путь в кабинет начальника.
— Я из прокуратуры, вот мое удостоверение, — надвигаясь на секретаршу, механическим голосом произносила Наташа. — Мне нужно поговорить с вашим шефом по очень серьезному делу. Пустите по-хорошему, иначе я через час приеду с бригадой и с ордером на обыск. Вы этого хотите?
— Нет-нет, не хочу… — заискивающе улыбаясь, залепетала тетка. — Так бы сразу и сказали… Конечно, Лев Соломонович будет только рад…
— Тебя только за смертью посылать, — не отрывая глаз от рассыпанных по столу бумаг, недовольно пробурчал президент корпорации «Гаудеамус». Но, вскинув взгляд на вошедшую незнакомку, осекся, удивленно приоткрыл рот. — Вы кто?
— Клюева Наталья Михайловна.
— Из Росугля?
— Нет, я сама по себе.
— Я занят. — Гринштейн снова уткнулся в бумаги. — По личным вопросам каждую пятницу с тринадцати до шестнадцати.
— Лев Соломонович, — Наташа приблизилась к столу и по-хозяйски оперлась ладонями о его краешек. — Мне нужна ваша помощь.
— Ритуленька, ну я же просил!.. — вдавив кнопку селектора, раздосадован но прогундосил президент. — Никаких посетителей!..
— Эта мадам из прокуратуры, — виновато произнесла секретарша.
— Да, — кивнула Наташа, когда Гринштейн вновь поднял на нее глаза. — Но по личному вопросу. Пока по личному.
— Что значит «пока»? Я с законом на дружеской ноге.
— Мне нужны деньги.
— Представьте, мне тоже, — противненько сморщился Лев Соломонович. — Кому ж они не нужны в наше тяжкое время?
— Я попала в беду. — Наташа пропустила мимо ушей это скрытое хамство. — У меня больна дочь. Мне нужно срочно вылететь вместе с ней во Францию.
— Ну просто буря и натиск!.. — хохотнул Гринштейн. — Голубушка, вы ошиблись адресом, у нас не благотворительная организация. Вам нужно в ломбард…
— Слушай, ты, мразь… — зашипела Наташа, склонившись к самому уху президента. — У тебя хорошее настроение, тебе хочется смеяться? А я обещаю, что через минуту ты будешь плакать. Я давно под тебя копаю и накопала кое-что, аккурат на семь статей Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации. Если принять во внимание все смягчающие обстоятельства, то светит тебе всего-то от восьми до пятнадцати, так что только через десяток лет у тебя снова будет хорошее настроение и ты сможешь весело и беззаботно смеяться.
— Это шантаж? — ощерился Лев Соломонович.
— Я предлагаю тебе сделку, гаденыш. Ты мне даешь деньги, а я, так уж и быть, оставляю весь компромат в сейфе, до лучших времен.
— Это шантаж, — повторил Гринштейн, на этот раз утвердительно и как-то безысходно.
— Ты пойми, я ж не граблю тебя, а беру у тебя в долг. Отдам при первой же возможности, с процентами. Сколько ты хочешь процентов? Десять? Двадцать? — И она смягчила тон: — Я тебе в залог свое удостоверение оставлю. Помоги мне…
— Конкретная сумма? — Лев Соломонович нервно стучал по столу кончиком карандаша.
— Я сама не знаю… Два билета бизнес-класса до Парижа и прокат реанимационного автомобиля. Все, больше мне ничего не надо.
— Хм, два билета до Парижа — это… — Гринштейн закатил глаза, словно вспоминая. — Я летал осенью с женой и заплатил… заплатил… Что-то около двух тысяч долларов, так? Короче, трех штук тебе хватит?
— Пять.
— Хорошо… — Лев Соломонович окончательно для себя уяснил, что с этой дамочкой лучше не шутить, себе дороже. Лучше уж отвязаться раз и навсегда. — Оставьте мне свой счет в Сбербанке, я завтра же распоряжусь, чтобы перевели.
— Нет!.. — Наташа схватила его за грудки и рывком приподняла над креслом. — Наличными! И сейчас!
РИСУНКИ
«Круг замкнулся… Кольцо сжимается… — эти банальные фразы с утомляющим ритмом вертелись в голове Наташи. Она понимала, что теперь, когда Чернов молчит, когда Виктор мертв, она осталась одна. — Теперь охота идет за мной!»
Деньги могут все, но у Наташи они были не такие уж большие. Да, она успела смотаться во французское посольство, визу действительно сделали в считанные минуты. Эрик Батикль оказался очень милым чиновником.
Он все улыбался, цокал языком, качал восхищенно головой и приговаривал:
— Эжен! Ну счастливчик!
С визой она помчалась в кассу, и тут начались первые остановки в безумной гонке на выживание. Билетов на Париж не было. Это была чушь по нынешним временам, но почему-то именно она свалилась на голову Наташи.
Кассиры только пожимали плечами:
— У французов забастовка.
Но этот ответ не выбил Наташу из априорной уверенности в собственной везучести. (Ведь должно же ей повезти хотя бы в том, чтобы покинуть эту опасную страну.) Она вдруг увидела милицейскую машину, из которой выпрыгнули двое служивых и пошли к ней навстречу, приветственно взмахивая руками.
— Наталья Михайловна! Товарищ Клюева! А мы за вами!
— Да, ребята, что случилось?
— Клавдия Васильевна Дежкина прислала. Вас охранять. Вам куда сейчас?
— Мне — на Вернадского. Хорошо, что у вас машина.
— Ныряйте! — улыбнулся милиционер.
Наташа села на заднее сиденье.
Машина рванула с места. Помчалась по мокрым улицам.
Водитель достал из бардачка пачку сигарет, сунул одну себе в рот, протянул за спину — Наташе, но та затрясла ладонью, отказываясь. Водитель кинул пачку обратно, а сам закурил.