го из пришедших Мелон знал в лицо, но имена их названы не были. Появилась кучка парней в рабочей одежде. Нет, все они отнюдь не были отцами города и видными гражданами, а скорее отребьем. Более того, они пришли уже навеселе и принесли с собой буйную атмосферу народного гуляния. Пустили вкруговую бутылку, а потом поставили ее на прилавок перед сатуратором. Собрание еще не началось, а Мелон уже пожалел, что предоставил для него свою аптеку.
Может быть, все объяснялось его дурным настроением, но Мелон припомнил кое-что нелестное о каждом, кого он видел в ту ночь. Шериф Мак-Колл всегда так подлизывался к судье, что Мелону было противно. К тому же он однажды видел, как шериф бил негритянскую девушку дубинкой на углу Первой улицы и Главного проспекта. Он пригляделся к Спорту Льюису. Спорт недавно получил развод, жена обвиняла его в крайнем бездушии и жестокости. Сам человек семейный, Мелон хотел знать, в чем может выражаться бездушие. Миссис Льюис получила развод в Мексике, а потом вышла замуж за другого. Но что же это такое: крайнее бездушие и жестокость? Мелон понимал, что он сам не святой, ведь один раз он даже совершил прелюбодеяние. Но никто не был в обиде, и Марта об этом даже не узнала. Бездушие и жестокость? Бенни Уимз — неудачник: дочка у него постоянно болеет, поэтому он вечно в долгу у Мелона и никогда не платит по счетам. А о Максе Герхарде говорили, будто он такая умница, что может сосчитать, через сколько времени звук заводской сирены долетит до луны. Но он немец, а Мелон недолюбливал немцев.
Все, кто собрался в аптеке, были самыми рядовыми людьми, настолько рядовыми, что он обычно о них не задумывался. Но сегодня он видел слабости этих людей, их маленькие пороки. Нет, никто из них не был отцом города!
Круглая желтая луна нагоняла на Мелона знобкую тоску, хотя ночь была теплая. В аптеке стоял запах виски, и его немножко мутило. Собралось уже чуть ли не полтора десятка людей. Он спросил судью:
— Ну как, все уже в сборе?
Казалось, что судья тоже слегка разочарован.
— Да, уже десять часов, — сказал он. — Думаю, что все.
Судья заговорил в своем старомодном, выспренном тоне:
— Дорогие сограждане, мы собрались здесь, как виднейшие представители нашей общины, как владельцы недвижимости и защитники нашей расы.
Все притихли.
— Нас, белых граждан, все больше ущемляют и всячески теснят. Прислугу сейчас труднее найти, чем зуб у курицы, скоро надо будет отрывать от своего тела куски мяса, чтобы она у тебя работала! — Судья вдруг опомнился, сообразил, что он говорит, оглядел присутствующих и понял, что не туда гнет. В большинстве своем тут были вовсе не те люди, которые держат прислугу. Он начал с другого конца: — Дорогие сограждане, неужели в нашем городе нет законов о зонах расселения? Вы хотите, чтобы черные как смоль негры въезжали в соседние с вами дома? Хотите, чтобы ваши дети теснились в задней части автобуса, а черномазые сидели впереди? Хотите, чтобы ваша жена заводила шашни за вашей оградой с черными кобелями?
Судья задал все положенные риторические вопросы. Люди в ответ мрачно ворчали, и время от времени раздавался крик:
— Нет! Будь они прокляты, нет!
— Неужели мы позволим, чтобы границы расселения у нас в городе устанавливали негры? Я спрашиваю вас: позволим или не позволим? — С трудом сохранив равновесие, судья ударил кулаком по прилавку. — Настал час это решить. Кто правит этим городом: мы или черномазые?
Бутылки с виски ходили по кругу, и в аптеке царило братство ненависти.
Мелон смотрел сквозь зеркальное стекло витрины на луну. От вида луны у него тоскливо сосало под ложечкой, но он уже забыл почему. Ему хотелось чистить с Мартой орехи или сидеть дома, задрав ноги на перила веранды, и пить пиво.
— Кто бросит бомбу в этого ублюдка? — спросил чей-то хриплый голос.
Мелон подумал, что среди этих людей мало кто знает Шермана Пью, но братство ненависти вынуждает всех их действовать единодушно.
— Бросим жребий, судья?
Бенни Уимз, которому такие дела были не в новинку, попросив у Мелона бумагу и карандаш, стал рвать бумагу на узкие полоски. На одной из них он поставил крест.
— Тот, у кого будет крест…
Продрогший Мелон, который растерялся от всей этой неразберихи, продолжал смотреть на луну. Потом сухо спросил:
— А может, давайте сперва поговорим с этим негром? Мне лично он никогда не нравился, даже когда он служил у вас, судья. Заносчивый, нахальный и насквозь испорченный негр. Но насилия и кидания бомб я не признаю.
— Так же, как и я, Д. Т. И я прекрасно отдаю себе отчет в том, что мы, как члены этого комитета сограждан, узурпируем власть закона. Но если закон не может охранить наши интересы и интересы наших детей и потомков, я согласен обойти закон, ведь дело наше правое и нынешнее положение грозит подорвать устои нашей общины!
— Все готовы? — спросил Бенни Уимз. — Тот, у кого будет крест…
В эту минуту Мелон остро возненавидел Бенни Уимза. У этого механика из гаража было лицо хорька, а виски он сосал, как губка, не пьянея.
В рецептурной комнате сидел Джестер, он так близко припал к стене, что лицо его уткнулось в бутыль с лекарством. Они будут тянуть жребий, кому бросать бомбу в дом Шермана! Надо его предупредить. Но Джестер не знал, как выбраться из аптеки.
Шериф Мак-Колл протянул свою широкополую шляпу:
— Возьмите мою шляпу.
Первым стал тянуть жребий судья. За ним другие. Когда Мелон брал скатанную бумажку, рука у него тряслась. Эх, сидел бы он лучше дома и не знал никаких забот! Верхняя губа у него плотно прижалась к нижней. Все расправили свои бумажки при тусклом свете ламп. Мелон следил за ними и видел, как одно лицо за другим разглаживалось от облегчения. Мелона обуревал такой страх, что он ничуть не удивился, когда, развернув свою бумажку, увидел на ней крест.
— Выходит, это должен сделать, я — сказал он помертвевшим голосом. Все взгляды были устремлены на него. Он возвысил голос: — Но бросить бомбу или совершить насилие я не способен, джентльмены! — Оглядев аптеку, Мелон понял, что джентльменов тут совсем немного. И все же он продолжал: — Джентльмены, я сам слишком близок к смерти, чтобы совершить такой грех, как убийство! — Ему было мучительно трудно говорить о смерти перед этими людьми. Потом голос его окреп. — Я не хочу рисковать спасением своей души.
Все смотрели на него, как на буйнопомешанного человека. Кто-то негромко проворчал:
— Цыплячья душонка!
— Да будьте вы неладны! — выругался Макс Герхард. — Чего же вы тогда пришли на собрание?
Мелон боялся, что он сейчас заплачет на глазах у всей этой толпы.
— Год назад врач меня предупредил, что мне осталось жить не больше года или полутора, и я не желаю губить свою душу.
— При чем тут вся эта болтовня насчет души? — громко спросил Бенни Уимз.
Скованный стыдом, Мелон только беспомощно повторил:
— Свою бессмертную душу…
В висках у него стучало, руки тряслись.
— А что же это за такая хреновина — бессмертная душа? — спросил Бенни Уимз.
— Не знаю, — признался Мелон. — Но если она у меня есть, я не хочу ее терять.
Судья, видя смущение друга, смутился и сам.
— Не робей, сынок, — сказал он тихо. А потом громко обратился ко всем остальным: — Д. Т. считает, что мы не должны этого делать. Но если уж надо, мы, я считаю, должны взяться за это дело все вместе, потому что тогда это будет выглядеть совсем иначе.
Мелон уже сделался в глазах у всех посмешищем, поэтому ему нечего было терять.
— Но какая разница! — закричал он. — Делает это один или десятеро? Какая разница, если речь идет об убийстве?
«Кто бы мог подумать, что старый мистер Мелон способен на такое мужество?» — спросил себя Джестер, скрючившись в углу рецептурной комнаты.
Сэмми Лэнк сплюнул на пол:
— Цыплячья душонка! А вот я это сделаю, — предложил он. — За милую душу. Это ведь как раз рядом с моим домом.
Все разом повернулись к Сэмми Лэнку, который вдруг стал героем.
13
Джестер побежал к Шерману, чтобы его предупредить. Когда он ему рассказал о собрании в аптеке, лицо у Шермана посерело — так бледнеют от смертельного страха темнокожие люди.
«Вот тебе! — подумал Джестер. — Убил мою собаку!» Но когда он увидел, как Шерман дрожит, собака была забыта, и Джестер словно опять увидел Шермана таким, каким он видел его в тот летний вечер почти год назад. Он и сам задрожал, но на этот раз не от страсти, а от волнения и страха за Шермана.
И вдруг Шерман стал хохотать. Джестер обхватил его вздрагивающие плечи.
— Не надо, Шерман. Ты должен сейчас же отсюда уйти. Уйти из этого дома.
Шерман оглядел комнату и свою новую мебель — купленный в рассрочку маленький рояль, настоящую старинную кушетку и два кресла. Он заплакал. В камине горел огонь, ночь была теплая, но Шермана знобило, и горящий камин придавал комнате жилой, уютный вид. Слезы на сероватом лице отсвечивали от огня багрянцем и золотом.
Джестер повторил:
— Тебе надо сейчас же отсюда уйти.
— Бросить мебель? — У Шермана резко переменилось настроение.
Джестер хорошо знал эти перемены: сейчас Шермана занимала только мебель.
— Ты ведь еще не видел гарнитура в спальне, с розовыми простынями и будуарными подушками. И моих новых костюмов. — Он открыл стенной шкаф. — Четыре новеньких, с иголочки костюма от Харта, Шафнера и Маркса. — Он ринулся на кухню. — А кухня со всеми удобствами! И все это мое собственное!
В азарте собственничества Шерман, казалось, совсем забыл о страхе.
— Но разве ты не понимал, чем это кончится?
— И понимал и не хотел понимать. Но ничего они со мной не сделают! Что я, зря пригласил гостей на новоселье, послал им карточки с просьбой подтвердить приглашение? Купил ящик «Лорда Калверта» с оплаченным акцизом, полдюжины джина и полдюжины шампанского. Будет подана икра на хрустящих гренках, жареные цыплята и салат. — Шерман оглядел комнату. — Ничего они со мной не сделают, понятно? Знаешь, сколько стоит эта мебель? Мне ведь надо больше трех лет за нее выплачивать. И за выпивку, и за костюмы… — Шерман подошел к роялю и любовно его погладил. — Всю жизнь мечтал купить кабинетный рояль.