Я свидетель всей происшедшей сцены. Я думаю: «Копыта лошади? — может быть. Рога быка? — тоже. Но кто сказал, что надо бояться улыбки англичанина?»
Вот пшеница цветет по всей Англии, а на севере, где почва бедней и суровей, — ячмень и овес. Зелена и сочна трава пастбищ на западе острова, тучен крупный и мелкий енот. В Кенте и Сэррэе хмель тянет руки к солнцу, виясь по тонким жердям. Раскидисты плодовые сады Сомерсета и Девоншира.
Англичане-садоводы бахвалятся:
— Пусть французы смеются над нами, говоря, что единственно спелые яблоки в Англии — это печеные. Смотрите, вот Гольфстрим моет теплой водой нашу землю. И поля и луга наши зелены и свежи все лето, а в Германии, Франции они томятся от засухи. И англичане живут дольше немцев и дольше французов.
И еще говорят англичане:
— У нас есть долины и горы, у нас есть холмы и плоскогорья. В кольца вьется руно наших овец. У нас есть пашни и пастбища, у нас есть болота и топи. Кони наши, английские кони, — лучшие в мире. У нас есть сады, и ручьи, и чащи, поросшие колючим вереском.
Фотографии, письма, открытки
Я познакомился с Артуром Гемсом, лейтенантом эм-джи-си. Эм-джи-си — это начальные буквы Machine Gun Corps, что означает — отряд пулеметчиков.
Артуру Гемсу двадцать два года. Лицо его смуглое, матовое, как у креола, совсем не похожее на веснушчатые. обожженные солнцем лица его товарищей. Он хорошо сложен, среднего роста. Черные блестящие волосы разделены посредине пробором и зачесаны назад. Это признак хорошего тона: просто на пробор — фатовато, только назад — чопорно.
Гемс пригласил меня зайти к нему в комнату.
Гемс мне показался очень обходительным, мягким. Он весело и музыкально играл на рояле военные песенки, особенно «Вытри глазки, дитя», и с легкостью подобрал нашу наурскую и Шамиля. Он был непохож на майора Андерсона, на Брукса, на капитана Хауса, всех эти тяжеловесных колониальных воителей. Он был жизнерадостен и прост в обращении. Мы быстро разговорились. Его вдохновляло вино, выпитое в изрядном количестве, а меня — любовь семнадцатилетнего парня к людям из-за моря. «Пенджаб, Месопотамия, Персия», — шуршало в его словах. Мы не успели оглянуться, как пролетел вечер.
В ближайшие дни я еще раз посетил Артура Гемса.
Артур — мастер приготовлять алкогольные смеси. Он научился этому у своего двоюродного брата, студента-оксфордца. Вот Гемс стоит перед шкафчиком с полураскрытыми дверцами. Два бокала наполняются смесью. Она образует столбик цветов радуги. Я сижу на диване. Это уже четвертая пара бокалов. Я перелистываю «The Jungle Book» (Книгу джунглей) Киплинга, с печатью полковой библиотеки. Волки, тигры шныряют в зарослях, обезьяны прыгают с ветки на ветку, шуршат в сухих листьях ленивые змеи. Маугли, смелый, ходит среди них.
— Артур, — спрашиваю я, — вы любите Киплинга?
— Хороший писатель, — отвечает Гемс и наполняет пятую пару бокалов.
На чужбине люди в хаки, выпив, любят рассказать о себе. Чужая земля закрывает дверь прошлого, а хаки уничтожает лицо. Но выпитое приоткрывает затворенную дверь и за руку уводит воина в многообразное прошлое. Выпитое пробивает окно в неясное, но, вероятно, хорошее будущее.
Вот и Гемс хочет рассказать о себе. Он угощает меня, хлопочет. Глаза Гемса блестят. Он вытягивает из-под кровати добротный чемодан, не торопясь открывает его ключиком, отодвигает чехол, вынимает папку дорогой красной кожи. На стол вываливаются письма, открытки, фотографии.
Гемс показывает мне фотографии — одну, другую, третью. Я вижу белый красивый дом с колоннами — Виктория, — он окружен садом. Четкие дорожки серпом уходят в темную глубь. Сад окаймлен высокой железной оградой. Возле колонны, возле окна стоят две стройные девушки в белых платьях, в белых туфлях, с теннисными ракетками в руках.
— Это наш дом, — говорит Гемс, придвигая мне фотографию. — Это наш сад. Это моя невеста. — Он указывает на одну из девушек.
Голова моя кружится от выпитой смеси. Глянцевитые фото мелькают в моих глазах. Я внимательно разглядываю невесту Гемса — девушку в белом платье, в белых туфлях и с теннисной ракеткой в руке.
«Наш дом», «наш сад», «моя невеста» — шумит в моей голове. «Счастливчик этот лейтенант Гемс!..» И вдруг — забавные мысли врываются в мою голову: «У меня нет дома, нет сада, нет даже невесты…»
Вечерами после работы я захожу к Лесли в казарму. Длинная узкая комната по-больничному уставлена рядом кроватей. Меня уже знают здесь, ко мне относятся дружелюбно почти все. Лесли усаживает меня к себе на кровать. У окна два уорстерширца играют в карты. Парнелл, теперь сосед Лесли, занят уборкой своего имущества.
Над кроватью второго соседа Лесли, справа, я вижу открытки, аляповатые лубочные военные открытки.
«Вы нужны для борьбы с гуннами. Вот для вас свободное место» — с наглой вежливостью крупье зазывает открытка, предлагая пустое место в шеренге вояк.
«Что ты делал во время великой войны с германскими вандалами?» — спрашивает на другой открытке розовощекий мальчонка, теребя смущенного отца в штатском.
— Война окончилась, — говорит вдруг Парнелл, бросая на меня косой взгляд, — какого черта мы торчим здесь?
— Спроси об этом генерала Томсона, — доносится с другого конца комнаты голос Крабба, — он знает.
— Лесли, — продолжает Парнелл, не обращая внимания на совет: — ты только послушай, как она пишет, эта девочка: «Папа, милый, теперь Рози выздоровела, и мы так ждем тебя каждое утро…»
Парнелл читает нам все письмо. Мы сидим, внимательно слушая. На кровати лежит фото. Это — Рози. Мы передаем фото из рук в руки. Какая она худенькая после болезни, коротко остриженная, по-мальчишьи, круглоголовая. Парнелл задумчиво смотрит в окно. Как долго молчит он, этот ирландец. Сумерки лезут в окно, и молчание становится тягостным. Но нам неудобно прерывать его. Крабб с другого конца комнаты прокалывает его, как нарыв:
— А как насчет этого, Парнелл? — он насмешливо кивает головой на открытки.
Парнелл вздрагивает, точно оторвавшись от сна, и обычная хмурость овладевает им.
— Пусть они все сгорят, — ворчит он, ложась на кровать к ним спиной.
Мне пора уходить. Я прощаюсь с Лесли.
«Что ты делал во время великой войны с германскими вандалами?» — спрашивает на открытке розовощекий упрямец.
«War Department Edition» (издание военного министерства) — вижу я крохотную подпись в углу открытки.
Герои Англии
Новый человек прибыл в сэттльмент. Он ходит плечом к плечу с майором Андерсоном, с мистером Твидом. Он в офицерском френче, только закрытом наглухо, в белом твердом воротничке. Он высокий, тонкий, как свечка. На его длинном носу золотые очки, в руке у него палка и книга.
Дик шаман, с пеной у рта бьющий в бубен, мерзок мулла, залитый кровью «шахсей-вахсей», грязен и пьян русский поп. Как благообразен с виду по сравнению с ними брат их — английский пастор. Новый человек прибыл в сэттльмент — пастор Огестин Роуз.
По воскресеньям пастор Роуз ведет службу в лютеранской церкви, узкие стекла которой прячут солнечный свет. В будни пастор неустанно печется о своем детище, местном отделении YMCA. Эти четыре буквы обозначают «ассоциацию христианской молодежи», а пастор Роуз — глава отделения. YMCA ведет работу среди томми и знает, чем их завлечь — кантин YMCA самый лучший в городе — шоколад, печенье, сгущенное молоко. После унылых докладов томми оживляются в столовой кантина за чаем.
— Вы конторщик мистера Твида? — останавливает меня на лестнице пастор Роуз.
— Да, а в чем дело?..
— Очень рад вас видеть, молодой человек. Я — пастор Роуз, глава YMCA. Мистер Твид говорил мне о вас. — Пастор Роуз берет меня за плечо своей костлявой рукой. — Вы состоите членом YMCA?
— Нет, говорю я, — не состою, — и делаю движение чтобы уйти.
— Тем не менее, приходите к нам, — говорит пастор Роуз, не снимая руки с моего плеча и заглядывая мне в глада.
Вот кусок беседы, проведенной пастором Роузом с солдатами и услышанной мной краешком уха:
«Англия, — говорил пастор Роуз, — великая страна. И Англия, — говорил пастор Роуз, — имеет много героев. Вспомните, — говорил он, — Ричарда Львиное Сердце, всю жизнь! бившегося за гроб господень. Вспомните Кромвеля, сражавшегося да протестантскую веру и прорубавшего путь к своей цели, как дровосек прорубает себе дорогу сквозь лес — с топором в руке. Пусть живет в вашей памяти герой Англии, великий моряк, адмирал Нельсон, разбивший эскадру франко-испанцев и умерший за короля.
«Английские герои, — обобщал пастор Роуз. — несут народам цивилизацию. Но как часто, — с грустью покачивал головой пастор, — дурные люди мешают героям… Ну, возьмем пример. Вот все мы носим теперь хорошую дешевую одежду. Задумываемся ли мы над тем кому, кроме господа, мы обязаны ей? Если и задумываемся, то очень редко. А между тем, хорошей одеждой мы обязаны насадителям ткацких и прядильных машин, Джемсу Харгревсу из Неттингэма, назвавшему свою прядильную машину «Дженни» в честь крошки-дочери. Еще мы обязаны Аркрайту и священнику Картрайту, построившим ткацкую фабрику.
«И что же сделали дурные, темные люди? Дурные, темные люди, громилы и воры, подняли целую войну против Харгревса, — они ходили по городу, точно обезумев ломали и жгли хрупкие веретена «Дженни». Сброд поджег и разграбил фабрики, построенные Аркрайтом и священником Картрайтом. Это известный и, надо сказать, позорный факт английской истории. А сейчас, разве мало дурных люден, врагов Англии, хотят уничтожить цивилизацию. которую мы несем народам менее цивилизованным?..»
Так беседовал пастор Роуз с солдатами.
— Томми! — вырвалось у меня, когда он вышел из комнаты. — Пастор Роуз исказил факт истории…
И все обернулись ко мне. И я увидел голубые глаза Лесли Рида, и широкое лицо повара Парнелла, и рыжие волосы Эйр она Колли, электромеханика службы связи. Я стоял у окна, и свежий ветер, смешанный с солнцем, залетал в комнату.