— Ну, садитесь, садитесь, — приглашала тетя Наташа, — вот сюда, на эти пуфики, а я против вас сяду, на козетку, на свою любимую козетку. Садитесь и рассказывайте. Ах, я так рада! Ну, рассказывайте же, рассказывайте!..
Когда все расселись, Геннадий сказал:
— Мы, собственно, насчет раков…
У тети вытянулось лицо:
— Ка… каких раков? — спросила она заикнувшись.
Я поспешил Геннадию на помощь и объяснил, какой мы принесли ей подарок. После этого мы стали выкладывать шевелящихся пленников из карманов на скатерть. Увидя их, попугай закатил глаза, будто собирался упасть в обморок, и крикнул:
— Брррому!..
Впоследствии я узнал, что раньше он жил у какого-то доктора и там выучился медицинскому языку.
Тетя вскочила с козетки и засуетилась.
— Скандал!.. — восклицала она. — Мальчики с дороги, голодные, а я их разговорами кормлю. Сейчас, сейчас!.. Сейчас будем кофе пить!..
Собрав раков в передник, она ушла в соседнюю комнату.
— Баронесса? — спросил Геннадий, нагнувшись и заглядывая тигру в пасть.
— Какая там баронесса! — обиделся я за тетю и за весь свой род. — Переводчица. Теперь на пенсии. А муж ее был геолог. Эту шкуру он, наверно, из Уссурийского края вывез.
Унесла тетя бурых раков, а вернулась с красными. Кроме них, на подносе расположились причудливой формы тарелочки с икрой, сыром и маслинами, а посредине возвышался серебряный кофейник в виде пузатого Будды.
Заметив на шее восточного бога кем-то выцарапанный дворянский герб, Геннадий подмигнул мне и, улучив момент, шепнул:
— А говоришь, не баронесса. Ну графиня, когда так.
Как ни тихо сказал он это, тетя услышала и рассмеялась. Вволю насмеявшись, она вытерла шелковым с бахромой платочком глаза и сказала:
— Милый мой, я такая же графиня, как вы принц. Просто я люблю редкие вещи, вещи-уникумы, как говорят. Этот кофейник я купила в комиссионном магазине. Но есть у меня кое-что и поинтересней. Вот подождите. — Она поднялась с козетки и направилась к двери, но тут же вернулась и испытующе оглядела Геннадия и меня. — Вам можно доверять? Вы никому не скажете?
— Могила!.. — поднял я руку вверх.
— Могила!.. — повторил Геннадий.
— Гм… Странная клятва, — удивилась тетя. — Однако я принимаю ее как торжественное обещание хранить тайну свято. Подождите, я сейчас… — и она вышла в другую комнату.
Оттуда послышались протяжные звуки, будто лопнула туго натянутая струна. Так дребезжал у нас в доме замок старинного сундука, когда мама открывала его большим заржавленным ключам.
Наконец тетя вернулась. На ладони у нее лежал хрустальный шарик величиной с куриное яйцо. В другой руке она держала лупу, какою пользуются часовщики.
— Вот, — сказала тетя, — смотрите по очереди.
Тут мы с Геннадием словно забыли о том, что мы уже студенты второго курса: как первоклассники, разинув рот, мы разглядывали чудо-хрусталик, с нетерпением вырывая друг у друга лупу в черном ободке. В хрусталь был вправлен весь земной шар — с материками и океанами, с лесами и пустынями, с огромными городами и заброшенными в снегах деревеньками… Да что города и деревеньки! Что леса и реки! Мы видели нью-йоркские небоскребы и киргизские юрты, явственно различали гигантские эвкалипты и наши, веселящие душу березы, степного беркута и миниатюрную колибри, мы видели медведя в берлоге, белку на сосне, дятла на стволе дуба.
— Воробей!.. — кричал я. — Самый настоящий воробей!..
— Пчела!.. — вскрикивал Геннадий. — Вот, вот, на розе сидит!
— Пи-ра-мидон! — орал попугай, перепуганный нашими криками.
Когда мы вдоволь насмотрелись, Геннадий спросил:
— А что у вас еще есть?
Тетя комически развела руками:
— Так ему все и покажи! Ничего больше у меня нет. Я бедная вдова и, кроме земного шара, ничем не владею. Давайте-ка лучше кофе пить.
Когда мы наконец вышли из флигелька, Геннадий сказал:
— Нет, тетя у тебя занятная. Только зачем она нас кофе поила? К ракам пиво надо. А эти вот… маслины… Какая-то горько-соленая чепуха… Если б мне дали такое в столовой, я б жалобную книгу потребовал. — Он подумал и недоуменно спросил: — И почему она запретила рассказывать об этом хрустальном шарике? Может, он краденый?
— Геннадий! — возмутился я. — То моя тетушка графиня, то воровка!.. Просто она жуликов боится и попросила не болтать.
— Что ж, может и так, — согласился мой приятель. — Жулики на такие редкости падки.
Красный шкаф
Прошло недели две. За это время я часто бывал у тетушки, и с каждым разом она встречала меня все радушнее. Хотя занятия в институте шли уже полным ходом, я выкраивал все же время, чтобы знакомиться с городом. И, надо сказать, тетушка помогала мне в этом с большим усердием. Она, как и седая женщина, с которой мы ехали в одном вагоне, была влюблена в свой родной город. Как-то она повела меня на одну из приморских улиц и показала длинное здание старинной постройки. Объяснив, что здесь, в доме градоначальника, некогда останавливался проездом на Кавказ сам Александр Сергеевич Пушкин и что в этом же доме умер император Александр I, она оказала: «Не в каждом городе умирали цари».
В другой раз, показывая мне порт, она с не меньшей гордостью сообщила, что здесь побывал Джузеппе Гарибальди и в этом месте он дал клятву освободить Италию от австрийского владычества. Говорила она и про других знаменитых земляков, про «самого» Николая Федоровича Щербину, автора сборника «Греческие стихотворения», про Георгия Яковлевича Седова, неустрашимого мореплавателя и исследователя Арктики. «Сколько бы там одесситы ни хвастались своей Каменной лестницей, — с задором заключила тетя один из своих рассказов, — а наша Каменная лестница с ее ста пятьюдесятью пятью ступеньками, ведущими прямо к морю, несравненно уютней и милей одесской».
На мое замечание, что и таганрожцы любят похвастать, тетя сначала обидчиво поджала губы, но потом рассмеялась и рассказала мне следующий случай.
Жил в Таганроге бедный жестянщик по имени Елизар Аснес. Чинил он старые ведра, делал совки для бакалейных лавок и терки для хозяек. И, между прочим, смастерил из жести и парусины незамысловатую штуковину, чтоб горожане могли раздувать свои самовары не голенищем сапога, а специальной машиной. Ну и пошла по Таганрогу про Аснеса молва: «Изобретатель! Эдисон!» И, раздувая свои самовары этой машиной, хвастливые таганрожцы до того раздули Аснесову славу, что дошла она до Петербурга.
Приезжает из столицы корреспондент большой газеты и опрашивает у мальчишек: «Есть у вас изобретатель Аснес?» — «А ка-ак же!» — ответили мальчишки. «Что ж он сейчас изобретает?» — «Коньки, дяденька». — Какие коньки?» — «А вот нацепите их, дяденька, и тут же в Петербурге очутитесь». Потом спросил корреспондент хозяек: «Ну-ка ответьте, есть у вас изобретатель Аснес?» — «А ка-ак же!» — ответили и хозяйки. «Что ж он сейчас мастерит?» — «Гладилку. Положишь в нее грязную рубаху, а вынешь с другого конца простиранную, накрахмаленную и выутюженную». Спросил купцов. А те свое: дескать, мастерит сундук, который только хозяину открывается.
Пошел корреспондент к Аснесу. Тот сидел в своей ветхой будке, вставлял новое дно в худой чайник. «Так и так, — сказал корреспондент, — приехал к вам из самого Петербурга, чтоб на всю Россию расписать в газете, какие вы готовите цивилизованному миру новые изобретения». — Слушайте, — взмолился Аснес, — за ради бога прошу вас, напишите вы в своей газете, пусть бедного жестянщика оставят в покое. Не могу на улице показаться, чтоб не спросили меня, когда полечу на луну в своем чудо-корыте… Ну какой я Эдисон! И на что мне та луна! Что мне, жить надоело?» — «Да-а, — разочарованно протянул газетчик, — видно тут вышла ошибка: мне надо было ехать к Аснесу в Одессу, а я к таганрогскому Аснесу завернул». — «Что-о?.. В Одессу? — вскочил со своей скамеечки Аснес. — Ну и езжайте себе туда без пересадки! И скажите там вашему одесскому Аснесу, пусть он не рыпается: все равно на луну я прилечу первый!»
Говорить о прошлом Таганрога тетя Наташа могла бесконечно. Но особенно охотно вспоминала она свои гимназические годы и своих подруг по гимназии. Выходило так, что самые красивые на земном шаре девушки жили в Таганроге. Такой, например, была «сказка Таганрога» Аня Самойленко с теплыми карими глазами и ореолом целомудрия на прекрасном челе. Или три сестры Матусовские — Люба, Миля и Таня — все разные, но все обаятельные. В доказательство тетушка вынимала из сундука старинный альбом с фотографиями всех восьми классов гимназии, литографированный в Париже каким-то «Генеральным агентством русско-французских дел», и с печальной улыбкой перелистывала его. Ничего, девушки были подходящие. Но, на мой взгляд, наши, нынешние, им не уступят.
Иногда тетушка таинственно шептала мне:
— Сейчас я тебе что-то покажу. Только ты…
— Могила!..
— Вот-вот, — кивала тетушка. — Никому, ни одному человеку в мире!
И шла в соседнюю комнату к своему сундуку за какой-нибудь диковинкой.
Вещицы были любопытные, но я никак не мог понять, зачем их держать в сундуке, пряча от человеческих глаз. Еще Горький говорил: «Делай вещи как можно лучше, они будут более прочны, избавят тебя от затраты лишнего труда, но — не сотвори себе кумира из сапога, стула или книги…» Однажды я так тетушке и оказал. Она вся поникла, погасла. Потом вздохнула и говорит:
— Знаю сама, что это очень эгоистично — одной любоваться чудом человеческих рук. И давно уже подумываю, не пора ли сдать свои сокровища в наш краеведческий музей: ведь эти вещи привозили сюда из всех стран мира итальянцы и греки, наша бывшая таганрогская знать. Но все никак не решусь: жалко!.. — закончила она с такой трогательной непосредственностью, что я невольно ответил:
— Ну и держите их пока при себе, а там видно будет.
От этих слов тетушка сразу повеселела и уже бодрым голосом добавила:
— Да это что — игрушки, а вот где подлинные сокровища.
И кивнула в сторону книжного шкафа.