Часы. Пальцы чешутся. К чему бы? Вечеринка на хэллоуин — страница 42 из 83

мисс Мартиндэйл и миссис Блэнд — родные сестры. Хотя я совершенно согласен с Вашими выводами относительно участия мисс Мартиндэйл в этом преступлении, получить убедительные доказательства ее вины будет трудно. Она, безусловно, очень умна. Возлагаю все надежды на миссис Блэнд. По-моему, она относится к тому типу женщин, которых довольно легко «расколоть». Кончину первой миссис Блэнд во время боевых действий во Франции[119] и повторную женитьбу Блэнда на Хильде Мартиндэйл (которая служила в NAAFI[120] во Франции), думаю, несложно будет установить, хотя многие документы, разумеется, уничтожены.

Искренне Ваш Ричард Хардкасл.

Из последующего сообщения Р.Хардкасла Эркюлю Пуаро:

Хорошие новости! Жена Блэнда «раскололась». Призналась во всем и в настоящий момент пытается все свалить на сестру и мужа. Уверяет, будто не понимала, что они затевают, «а потом было слишком поздно!» Она, мол, думала, что ему просто дадут снотворного, дабы он не догадался, что она «совсем не та, кого он хотел увидеть».

Так я ей и поверил! Но идея, конечно же, не ее. В этом я совершенно с Вами согласен.

В Портобелло Маркет в мисс Мартиндэйл узнали «американскую леди», которая купила двое часов.

Мисс Макнотон теперь утверждает, что видела мосье Дюгесклена в фургоне Блэнда, когда тот въезжал в гараж. Ой ли?

Между прочим, наш друг Колин женился на той девушке. По-моему, он просто спятил! Всего наилучшего.

Ваш Ричард Хардкасл.

ПАЛЬЦЫ ЧЕШУТСЯ. К ЧЕМУ БЫ?By the Pricking of My Thumbs 1968© Перевод под редакцией А. Титова

Эта книга посвящается многим моим читателям в Англии и других странах, которые пишут мне, спрашивая: что стало с Томми и Тапенс? Что они делают сейчас? Передаю всем вам мои наилучшие пожелания и надеюсь, что вы будете наслаждаться новой встречей с Томми и Тапенс, постаревшими, но по-прежнему молодыми душой!

Агата Кристи

Пальцы чешутся. К чему бы? К посещенью душегуба.

В. Шекспир. «Макбет», акт IV, сц. I

Книга перваяСОЛНЕЧНЫЙ КРЯЖ

Глава 1Тетя Ада

Мистер и миссис Бересфорд сидели за столом и завтракали. Это была самая обыкновенная пожилая супружеская пара — сотни точно таких же завтракали сейчас по всей Англии. День тоже был самый заурядный, каких в неделе бывает пять из семи. Вроде бы собирался дождик, да только никак не мог собраться.

Когда-то волосы у мистера Бересфорда были огненнорыжие. Рыжина проглядывала и сейчас, но в целом они приобрели тот песочно-седоватый оттенок, какой обычно приобретают огненно-рыжие волосы в преклонном возрасте. Миссис Бересфорд некогда была брюнеткой и носила прическу, напоминающую пышную курчавую копну. Теперь же в ее черных локонах появились беспорядочные седые пряди, выглядевшие, впрочем, на удивление мило. Одно время миссис Бересфорд подумывала даже покраситься, но потом решила, что в естественном обличье смотрится куда лучше. Волосы она трогать не стала, а в качестве компенсации и для поднятия духа сменила тон губной помады.

Пожилая пара за завтраком. Милая, но абсолютно ничем не примечательная, как сказал бы, увидев их, кто-нибудь посторонний. А если бы этот посторонний оказался еще и молодым, он непременно добавил бы: «…и смертельно скучная. Как все старики, впрочем».

Однако мистер и миссис Бересфорд отнюдь не причисляли себя к старикам. Им и в голову не приходило, что их, как и многих других, записывают в «смертельно скучные» исключительно из-за возраста. Записывают, разумеется, молодые. Молодежь, молодежь, снисходительно подумали бы наши «старики». Юнцы понятия не имеют, что такое жизнь. Бедняжки, вечно у них драмы: то экзамены, то любовные неурядицы… А что они вытворяют с одеждой и волосами? Лишь бы привлечь внимание! В общем, мистер и миссис Бересфорд были абсолютно уверены, что только-только миновали пору расцвета. Они нравились себе, нравились друг другу, и радовались каждому новому дню.

Бывали, конечно, и трудные времена, но у кого же их не бывает?

Мистер Бересфорд вскрыл письмо, пробежал его глазами и отложил. Взял следующее и неожиданно замер, держа его в руках и уставившись невидящим взглядом в тостер.

— Что случилось, Томми? — спросила жена.

— Случилось? — рассеянно отозвался он.

— Да, — подтвердила миссис Бересфорд.

— Ничего. Что такого могло случиться?

— Но ведь что-то тебя встревожило? — укоризненно сказала Тапенс.

— Да нет. Ничего подобного.

— Нет, встревожило. Ну? Так что случилось?

— Ровным счетом ничего, — заявил Томми и, помолчав, добавил: — Пришел счет от водопроводчика.

— О-о, — протянула Тапенс., тут же успокоившись. — Вероятно, он заломил больше, чем ты думал?

— Естественно. Как всегда.

— И почему только в свое время мы не подались в водопроводчики? — вздохнула Тапенс. — Работали бы себе на пару и гребли деньги лопатой.

— Поздно же ты спохватилась.

— Значит, это счет от водопроводчика?

— Нет, это обращение.

— Малолетние преступники… всемирная интеграция?

— Нет, всего лишь собираются открыть еще один дом престарелых.

— Ну что ж, дело хорошее, — одобрила Тапенс, — только я не понимаю, почему тебя это тревожит.

— Просто кое-что вспомнилось…

— И что именно?

— Да ничего особенного. Просто это обращение навело меня на кое-какие мысли, — ответил мистер Бересфорд.

— Это на какие же? — не отставала Тапенс. — Все равно ведь расскажешь.

— Ну, понимаешь, я вдруг подумал… Подумал про тетю Аду.

— О-о, ясно, — мгновенно поняла Тапенс и мягко, как бы размышляя, добавила: — тетя Ада.

Их взгляды встретились. Увы! Почти в каждой семье есть своя «тетушка». Имена могут быть разные — тетя Амелия, тетя Сузи, тетя Кейти, тетя Джоан. Это могут быть бабушки, состарившиеся кузины и даже близкие друзья родителей. Собственно, совершенно не важно, кто они; главное — они существуют, и эту проблему нужно как-то решать. Навести разного рода справки с помощью врачей и знакомых, которые уже справились с этой нелегкой задачей, отправив своих тетушек «тихо и мирно доживать свой век» в какие-нибудь «Лавры», «Бексхиллы» или «Счастливые луга Скарборо», после чего похлопотать и пристроить туда свою.

Давно уже прошли времена, когда тетя Элизабет, тетя Ада и прочие «тихо и мирно доживали свой век» в собственном доме, где за ними заботливо ухаживали, вкусно кормили три раза на дню и укладывали спать преданные до назойливости старые слуги, бедные племянницы или незамужние полоумные кузины. Теперь все по-другому.

Удивительно, но «тети Ады» ухитряются доставлять своим родственникам куда больше хлопот, нежели самые отъявленные сорванцы. Детей всегда можно отправить с глаз долой в приличную школу, сбагрить на каникулы родственникам, упечь в летний лагерь или, на худой конец, услать на пикник. Что бы с ними ни делали, детям это обычно даже нравится. А вот с «тетями Адами» так просто не сладишь. Внучатая тетушка, а точнее, двоюродная бабушка Тапенс Бересфорд была отъявленной скандалисткой. Угодить ей казалось решительно невозможным. Едва обустроившись в очередном приличном заведении и написав племяннице пару восторженных писем об окружающем ее комфорте и чутком отношении персонала, тетушка вдруг ни с того ни с сего в ярости покидала столь полюбившееся ей заведение, о чем племянница узнавала постфактум из краткого сообщения:

Чудовищное место! Ни минуты не могла больше там оставаться.

Опробовав за год одиннадцать подобных заведений, тетушка Примроуз неожиданно известила племянницу, что повстречала ужасно милого молодого человека.

Удивительно ласковый мальчик. Он лишился матери еще ребенком и крайне нуждается в любви и заботе. В общем, я сняла квартиру, где мы и будем с ним жить. Все устроилось к нашему обоюдному удовольствию. Мы родственные души. Можешь больше обо мне не тревожиться, дорогая Пруденс. Мое будущее устроено. Завтра я загляну к адвокату и позабочусь о будущем Мервина — на случай, если отойду в мир иной раньше его, как оно, скорее всего, и случится, хотя в данный момент, можете мне поверить, я чувствую себя превосходно.

Тапенс не медля ни минуты помчалась на север, в Абердин[121], и все же опоздала. Когда она приехала, пленительный Мервин, которого полиция давно разыскивала по обвинению в мошенничестве, уже сидел под замком. Тетушка Примроуз была в ярости и называла это гнусной клеветой и преследованием невинного дитяти, однако, побывав на судебном разбирательстве, где рассматривалось сразу 25 пунктов обвинения, была вынуждена изменить мнение о своем протеже.

— Пожалуй, мне следует съездить проведать тетю Аду, Тапенс, — сказал Томми. — Давненько я к ней не заглядывал.

— Пожалуй, да, — без особого воодушевления ответила Тапенс. — Когда ты был у нее последний раз?

Томми задумался.

— Да, наверное, с год назад, — сказал он.

— Не может быть, — возразила Тапенс. — Мне кажется, больше.

— О Боже, — сказал Томми, — как летит время! Просто не верится. Знаешь, Тапенс, а ведь ты, пожалуй, права. — Он принялся подсчитывать. — Да… Совсем забыли старушку. Как-то даже неловко.

— Да брось ты, — отмахнулась Тапенс. — Мы же постоянно шлем ей посылки.

— Тоже верно. Ты у меня молодчина, Тапенс! И все-же… Такого иногда начитаешься — заснуть потом невозможно.

— Ты о той книге, что нам подсунули в библиотеке? — спросила Тапенс. — Про то, как издеваются над беззащитными стариками?

— По-моему, там все похоже на правду.

— Да, — согласилась Тапенс, — прямо мороз по коже, как представишь себе всех этих несчастных, которые совершенно не способны себя защитить. Но что же нам делать, Томми?

— Ну, разве что быть еще осмотрительнее в выборе заведения. Сначала все хорошенько разузнать и главное — убедиться, что там грамотные врачи.

— Согласись, что лучшего врача, чем Марри, нам все равно не найти.

— Это точно, — согласился Томми, и его лицо просветлело. — Марри прекрасный врач. Добрый и терпеливый. Если бы что-то пошло не так, он бы тут же нам сообщил.

— Так что, думаю, нечего тебе переживать, — сказала Тапенс. — Сколько ей сейчас?

— Восемьдесят два, — ответил Томми и тут же поправился: — Восемьдесят три. Не слишком-то приятно, наверное, сознавать, что всех пережил.

— Это только так кажется, — сказала Тапенс. — Старики об этом не думают.

— Как знать.

— Ну уж тетя Ада точно не думает. Помнишь, с каким оживлением она перечисляла нам знакомых, которых пережила? А как закончила? «Ну, а что касается Эми Морган, так я слышала, что больше полугода она не протянет. А еще говорила, что я хрупкая. Хрупкая-то хрупкая, а ее, как видно, переживу. И на много лет переживу». Светилась прямо-таки вся.

— И все же… — заговорил Томми.

— Знаю, — перебила его Тапенс. — И все же ты считаешь своим долгом ее навестить.

— По-твоему, я не прав?

— К сожалению, прав. Совершенно. Я тоже с тобой поеду, — добавила она с жертвенной ноткой в голосе.

— Нет, — благородно сказал Томми. — Ты не должна. Она не твоя тетя. Я поеду один.

— Вот еще! — сказала миссис Бересфорд. — Я тоже обожаю страдать. Будем страдать вместе. Я, ты и, естественно, тетя Ада. Но долг превыше всего.

— Да не хочу я, чтобы ты ездила. Вспомни, как она грубила тебе в последний раз.

— Да ладно уж, — сказала Тапенс. — Возможно, это единственная радость, которую она извлекла из нашего визита.

— Ты всегда так мила с ней, — сказал Томми. — И это при том, что она никогда тебе особо не нравилась.

— А кому она нравится? — сказала Тапенс. — Сильно сомневаюсь, что это вообще возможно.

— Когда люди стареют, невозможно не испытывать к ним жалости, — заметил Томми.

— Очень даже возможно, — возразила Тапенс. — У меня не такой хороший характер, как у тебя.

— Женщины вообще безжалостней, — сказал Томми.

— Наверное. Видишь ли, из-за вечной нехватки времени нам просто приходится быть реалистками. Мне, конечно, тоже жаль стариков и больных, но только хороших людей. Когда же они гадкие, согласись, — совсем другое дело. Если ты противен в двадцать лет, к сорока будешь только хуже, в шестьдесят станешь просто омерзителен, а в восемьдесят станешь и вовсе невыносимым. Не понимаю, почему нужно жалеть кого-то только потому, что он старый. Измениться фактически невозможно. Я знаю нескольких старушек, которым по семьдесят и восемьдесят, так это сущие одуванчики! Старая миссис Бичем, Мэри Карр, бабушка булочника, старушка миссис Поплетт, которая была у нас приходящей прислугой. Такие все милые… Вот для них я бы сделала что угодно.

— Ладно, ладно, — сказал Томми, — будь реалисткой. Но если ты и впрямь хочешь проявить благородство и поехать со мной…

— Хочу, — сказала Тапенс. — В конце концов, я вышла за тебя замуж, чтобы делить и радость и горе — к последнему можно отнести и тетю Аду. Так что я еду с тобой. Захватим цветов, коробку хороших конфет, а может, и пару журналов. Ты мог бы написать этой мисс — как там ее? — и предупредить, что мы едем.

— Как-нибудь на той неделе? Может, во вторник? — сказал Томми, — если тебе удобно.

— Во вторник так во вторник, — согласилась Тапенс. — Как фамилия той женщины? Ну, надзирательницы, или кто она там? На букву П.

— Мисс Паккард.

— А, точно.

— Возможно, на этот раз все будет по-другому, — сказал Томми.

— По-другому? В каком смысле?

— Ну, не знаю. Может, произойдет что-нибудь интересное.

— Железнодорожная катастрофа! — заметно оживляясь, воскликнула Тапенс.

— За коем чертом тебе нужна железнодорожная катастрофа?

— Да нет, конечно не нужна. Просто…

— Что?

— Ну, хоть какое, а все приключение, верно? Может, нам удалось бы кого-нибудь спасти или сделать еще что-нибудь полезное. Полезное и в то же время волнующее.

— Ну и лезет же тебе в голову… — сказал мистер Бересфорд.

— Да уж, — согласилась Тапенс. — Иногда такое в голову лезет…

Глава 2«Это было ваше бедное дитя?»

Трудно объяснить, откуда взялось название «Солнечный кряж». Ничего сколько-нибудь похожего на кряж там и в помине не было. Напротив, местность будто нарочно выровняли, чтобы угодить престарелым обитателям. Пансионат, окруженный просторным, хотя и ничем не примечательным садом, размещался в довольно большом викторианском, но хорошо отреставрированном особняке. В саду росло несколько красивых старых деревьев, а одна стена дома была увита диким виноградом. Две араукарии[122] придавали зданию экзотический вид. Рядом с домом на солнышке было расставлено несколько скамеек и два-три шезлонга, а для тех, кто боялся простудиться, построили крытую веранду.

Томми нажал на кнопку звонка, и вскоре их впустила несколько утомленная молодая женщина в нейлоновом белом халатике. Проводив их в маленькую гостиную, она едва слышно сказала:

— Мисс Паккард ждет вас. Сейчас она спустится. Подождите немного, ладно? У нас снова проблемы с миссис Каррэвей. Понимаете, она опять проглотила наперсток.

— Зачем же она это сделала? — удивилась Тапенс.

— Шутки ради, — кратко объяснила прислуга. — И это уже не в первый раз.

Когда она ушла, Тапенс села и задумчиво произнесла:

— Не понимаю, что за удовольствие — глотать наперстки? Представляю, что творится у нее в желудке! Правда, Томми?

Ждать им пришлось недолго: вскоре дверь открылась, и, на ходу извиняясь, вошла мисс Паккард. Это была крупная женщина лет пятидесяти с песочного цвета волосами. От нее веяло спокойной деловитостью, которая всегда так восхищала Томми.

— Прошу прощения, что заставила вас ждать, мистер Бересфорд, — сказала она. — Здравствуйте, миссис Бересфорд. Очень хорошо, что вы тоже приехали.

— Я слышал, кто-то проглотил наперсток? — сказал Томми.

— Ах, вы уже знаете? Да, старая миссис Каррэвей… Постоянно глотает разные предметы. Трудно с ними, знаете. За всеми не уследишь. Ладно еще, когда это делают дети, но в таком преклонном возрасте… Это просто смешно. И самое странное, ей это, похоже, нисколько не вредит.

— Может, ее отец был шпагоглотателем? — улыбнулась Тапенс.

— Весьма интересная мысль, миссис Бересфорд. Возможно, именно этим все и объясняется. Я сообщила мисс Фэншо о вашем приезде, мистер Бересфорд, — продолжала она. — Не уверена, правда, что она вполне меня поняла. С ней стало довольно трудно общаться.

— Как она последнее время?

— К сожалению, сдает, — участливо сказала мисс Паккард. — Право, теперь уже даже трудно сказать, понимает она вас или нет. Вчера вечером я сказала ей о вашем приезде, а она ответила, что быть этого не может, поскольку семестр еще не кончился. Она, кажется, думает, что вы еще учитесь. Бедные старушки… Когда речь заходит о времени, у них в голове все ужасно путается. Кстати, когда утром я напомнила ей о вашем визите, она заявила, что это совершенно невозможно, поскольку вы умерли. Но, думаю, — бодро продолжала мисс Паккард, — увидев вас, она поймет, что ошиблась.

— А как ее здоровье? Без изменений?

— Не хотелось бы вас обнадеживать. Откровенно говоря, думаю, что конец близок. Страданий она никаких не испытывает, но с сердцем у нее все хуже и хуже. Откровенно говоря, гораздо хуже. Так что, думаю, вам нужно готовиться к худшему.

— Мы привезли ей цветы, — сказала Тапенс.

— И конфеты, — добавил Томми.

— Очень мило с вашей стороны. Мисс Фэншо будет рада. Подниметесь к ней прямо сейчас?

Томми и Тапенс встали и вышли за мисс Паккард из комнаты. Она повела их наверх по широкой лестнице. Когда они поднялись на второй этаж и уже проходили мимо одной из комнат, дверь вдруг распахнулась, и оттуда выскочила крохотная старушка футов[123] пяти росту.

— Я требую мое какао, — возмущенно закричала она пронзительным голосом. — Я требую мое какао. Где нянечка Джейн? Я требую мое какао.

Женщина в форме сестры выскочила из соседней двери, приговаривая:

— Успокойтесь, дорогая моя, все в порядке. Вы уже пили какао. Вы пили его двадцать минут назад.

— А вот и неправда, няня. Не пила я никакого какао. Меня мучает жажда.

— Ну, давайте я налью вам еще чашку.

— Как же я могу выпить еще одну, если пока не пила ни одной?

Они зашагали дальше, и мисс Паккард, коротко постучав в дверь в конце коридора, открыла ее и вошла в комнату.

— Ну, мисс Фэншо, — бодро сказала она. — А вот и ваш племянник. Пришел вас навестить. Правда, замечательно?

Лежавшая на кровати у окна престарелая леди резко приподнялась на взбитых подушках. У нее были волосы стального цвета и худое морщинистое лицо с крупным носом. Всем своим видом она показывала, что ей помешали. Томми шагнул вперед.

— Здравствуйте, тетушка Ада, — сказал он. — Как вы поживаете?

Не обратив на него ровным счетом никакого внимания, тетушка Ада злобно повернулась к мисс Паккард:

— Ума не приложу, как это вы додумались привести мужчину в спальню к даме, — заявила она. — Во времена моей юности это бы сочли в вышей степени неприличным! И еще заявляете, будто он мой племянник! Нет, право! Кто это? Слесарь? Или электрик?

— Ну-ну, будьте с ним поласковей, — мягко сказала мисс Паккард.

— Я ваш племянник Томас Бересфорд, — сообщил Томми, протягивая тетушке коробку. — Вот… принес вам конфет… шоколадных.

— Нечего ко мне подъезжать, — сказала тетушка Ада. — Знаю я вас. Соврете — недорого возьмете. А это что за женщина? — Она с отвращением оглядела миссис Бересфорд.

— Я Пруденс, — ответила миссис Бересфорд. — Ваша племянница.

— Пруденс… Дурацкое имя, — заявила тетушка Ада. — Больше подходит для горничной[124]. Помню, горничную моего двоюродного дедушки Мэттью звали Утешение. А служанку — Возрадуйся Господу. Методистом[125] он был. Только моя тетушка Фэнни быстро положила этому конец. Заявила, что в ее доме прислугу могут звать только Ребекками.

— Я принесла вам розы, — сказала Тапенс.

— Тут больной человек, а вы притащили цветы. Они же заберут весь кислород!

— Я поставлю их в вазу? — предложила мисс Паккард.

— Как бы не так. Уж вам бы следовало знать, что все равно выйдет по-моему.

— Вы в отличной форме, тетушка Ада, — проговорил мистер Бересфорд. — Я бы даже сказал, в превосходной.

— А вас, мил человек, я уже раскусила, можете не сомневаться. С чего это вы решили притвориться моим племянником? Как, говорите, ваше имя? Томас?

— Да, Томас. Или Томми.

— Сроду о таком не слыхала, — отрезала тетушка Ада. — У меня был всего один племянник, и звали его Уильям. Но в последнюю войну[126] он погиб. Оно и к лучшему. Останься он жить, все равно бы из него ничего не вышло. Я устала, — заявила вдруг тетя Ада, откидываясь на подушки и поворачивая голову к мисс Паккард. — Уведите их. Вы не должны допускать ко мне посторонних.

— Я полагала, их визит взбодрит вас, — невозмутимо ответила мисс Паккард.

Тетушка Ада издала басовый звук, означающий безудержное веселье.

— Ну что ж, — бодро заговорила Тапенс, — мы уходим. Розы я оставлю. На случай, если вы передумаете. Пойдем, Томми, — и Тапенс повернулась к двери.

— Что ж, тетушка Ада, до свидания, — сказал Томми. — Жаль, конечно, что вы меня не помните.

Тетушка Ада молчала. Тапенс и мисс Паккард направились к двери, и Томми двинулся следом.

— Вернись, ты, — повысив голос, неожиданно сказала тетушка Ада. — Я отлично тебя знаю. Ты Томас. Только раньше ты был рыжим. В точности, как морковка. Ты стой. С тобой я еще поговорю, а вот эта женщина мне тут не нужна. И зачем ты пытаешься выдать ее за свою жену? Тебе бы не следовало приводить сюда подобных женщин. Я их за милю чую. Подойди, сядь вон в то кресло и расскажи мне о своей матери. А ты пошла! — тетя Ада повернулась к Тапенс, которая мялась в дверях, и брезгливо махнула рукой.

Тапенс поспешно удалилась.

— Это у нее бывает, — невозмутимо сказала мисс Паккард, когда они спускались по лестнице. — А иногда, представьте, сама любезность. Вам, конечно же, трудно в это поверить.

Томми сел в указанное ему тетушкой Адой кресло и кротко заметил, что о матери ему рассказывать особенно нечего, поскольку та умерла почти сорок лет назад. Это заявление совершенно не тронуло тетушку Аду.

— Подумать только, — сказала она. — Неужто так давно? Ну, время и летит… — Она окинула племянника задумчивым взглядом. — Почему ты не женишься? — спросила она. — Подыщи себе какую-нибудь милую женщину, которая бы за тобой ухаживала. Ты же стареешь. В твоем возрасте уже не к лицу якшаться с блудницами и таскать их сюда в качестве жены.

— Похоже, в следующий раз мне придется заставить Тапенс прихватить с собой брачное свидетельство.

— Так, значит, ты сделал из нее честную женщину? — спросила тетушка Ада.

— Мы женаты тридцать с лишним лет, — сказал Томми. — У нас есть сын и дочь, и они тоже уже женаты.

— Беда в том, — искусно вывернулась тетушка Ада, — что мне никто ничего не рассказывает. Если бы ты считал нужным держать меня в курсе событий…

Томми вдруг вспомнил, что как-то однажды Тапенс ему сказала: «Если кто-то в возрасте старше шестидесяти пяти лет находит у тебя недостатки, — сказала она, — никогда не спорь. Даже и не пытайся. Сразу же извинись, скажи, что виноват, очень сожалеешь и больше никогда в жизни не будешь так делать».

Его вдруг осенило, что именно этой тактики и надо придерживаться с тетушкой Адой.

— Весьма сожалею, тетушка Ада, — сказал он. — Боюсь, с возрастом я действительно стал жутко забывчивым. Не у каждого же, — не моргнув глазом, продолжал он, — такая удивительная память, как у вас.

Тетушка Ада самодовольно ухмыльнулась — иначе и не скажешь.

— Тут ты прав, — согласилась она. — Прости за такой прием: не люблю, когда навязываются. В этом доме никому нельзя верить. Пускают кого угодно, все равно кого. Если бы я принимала всех этих самозванцев, меня бы уже давно ограбили или убили прямо в постели.

— Ну, это вы все же хватили, — возразил Томми.

— Как знать, — отвечала тетушка Ада. — Стоит почитать газеты или послушать людей. Не то чтобы я верила всему, что говорят, но ухо держу востро. Поверишь ли, намедни привели сюда незнакомого мужчину — сроду его не видела. Доктором Уильямсом назвался. Доктор Марри, мол, в отпуске, вот он его и заменяет. И что, скажи на милость, я должна была поверить ему на слово?

— И кем же он оказался на самом деле?

— Ну, собственно говоря, — сказала тетушка Ада, слегка недовольная тем, что теряет свои позиции, — доктором и оказался. Но ведь по нему-то этого не видно! Появился тут… Приехал на какой-то машине, и при нем была эта маленькая черная коробочка, которую таскают доктора, чтобы мерить давление и все такое. Очень, кстати, похожа на волшебный ящик, который наделал когда-то столько шума. Ну да не о том речь. Речь о том, что стоит любому проходимцу прийти сюда и заявить, будто он доктор, как все сиделки тут же начнут глупо улыбаться, хихикать, и говорить «да, доктор, разумеется, доктор», и стоять по стойке «смирно», кретинки несчастные! А если пациентка будет божиться, что сроду не видела этого человека, попросту скажут, что у нее склероз. А я никогда не забываю ни одного лица, — твердо заявила тетушка Ада. — Никогда. Кстати, как твоя тетушка Каролина? Давненько не получала от нее известий. Ты ее видишь?

Томми виновато объяснил, что тетя Каролина вот уже пятнадцать лет как умерла. Тетя Ада приняла сообщение о ее кончине совершенно бесстрастно. В конце концов, тетя Каролина приходилась ей всего лишь двоюродной сестрой.

— Все умирают и умирают, — с удовлетворением заявила она. — Никакой жизненной силы. Вот в чем их беда. Тут тебе и слабое сердце, и коронарный тромбоз, и высокое давление, и хронический бронхит, и ревматоидный артрит — да мало ли всяких болячек на свете. Хилый народец, все как один. Вот так доктора и зарабатывают себе на пропитание. Пичкают их пилюлями. Желтые пилюли, розовые пилюли, зеленые пилюли — я бы не удивилась и черным. У-ф-ф! Сера и патока — вот чем пользовали во времена моей бабушки. Готова поспорить, что эта штука будет не хуже любого другого снадобья. Как только вставал выбор — выздоравливать или пить патоку с серой, — все почитали за благо тут же вскочить на ноги. — Она удовлетворенно кивнула. — Докторам вообще нельзя доверять, а уж их новым лекарствам тем более… Поговаривают, здесь участились случаи отравления. Ну, чтобы продавать потом сердца, как мне объяснили. Не думаю, впрочем, что мисс Паккард допустила бы такое безобразие…

Мисс Паккард извиняясь проводила Тапенс в холл.

— Мне очень жаль, миссис Бересфорд, но вы же знаете стариков… Если уж они кого-то невзлюбят, ничего с этим не поделаешь.

— Трудно, наверное, управлять таким заведением, — заметила Тапенс.

— Да нет, что вы! — отвечала мисс Паккард. — Я даже получаю от этого удовольствие. И потом, я ведь их всех люблю. Знаете, постепенно начинаешь любить людей, за которыми тебе приходится присматривать. Я хочу сказать, у них, конечно, есть свои прихоти и причуды, но с этим легко справиться, если знаешь как.

Тапенс подумала про себя, что мисс Паккард это определенно знает.

— Они ведь как дети, право, — снисходительно продолжала мисс Паккард. — Только дети гораздо смышленее, отчего с ними порой трудно. Эти же понимают совсем мало; им просто хочется, чтобы их утешили и сказали именно то, что они хотят услышать. После этого они опять некоторое время счастливы. А персонал у нас очень хороший. Я нарочно подбирала людей терпеливых, добрых и не слишком умных, поскольку умники обычно с гонором. Да, мисс Донован, что у вас? — Она повернулась в сторону сбежавшей по лестнице молодой женщины в пенсне.

— Снова миссис Локкетт! Говорит, что умирает, и требует немедленно позвать доктора.

— А-а, — невозмутимо произнесла мисс Паккард. — И от чего же она умирает на этот раз?

— От грибов, которые ела вчера на ужин. Говорит, они были отравленные.

— Это уже что-то новенькое, — сказала мисс Паккард. — Пожалуй, схожу поговорю с ней. Очень жаль оставлять вас, миссис Бересфорд. В читальне вы найдете журналы и газеты.

— Ну что вы, не беспокойтесь, — ответила Тапенс.

Читальня оказалась уютной комнаткой с выходом в сад через балконные двери. Всюду стояли кресла, а на столах — вазы с цветами. На тянувшейся вдоль стены полке вперемешку стояли современные романы, книги о путешествиях и романы из серии «Любимые литературные произведения» на случай, если обитателям дома захочется вспомнить молодость. На столике лежали журналы.

Сейчас в комнате находилась всего одна посетительница — старушка с седыми зачесанными назад волосами. Она сидела в кресле со стаканом молока в руках. У нее было симпатичное бледно-розовое лицо, и она дружелюбно улыбалась Тапенс.

— Доброе утро, — сказала она. — Вы приехали сюда жить или кого-нибудь навещаете?

— Навещаю, — ответила Тапенс. — У меня здесь тетушка. Сейчас у нее мой муж. Решили, знаете, что ей тяжело будет общаться сразу с обоими.

— Весьма благоразумно, — похвалила старушка, осторожно пробуя молоко на вкус. — Интересно… да нет, наверное, мне показалось. А вы ничего не хотите? Чаю или, может быть, кофе? Давайте я позвоню. Тут же прибегут, вот увидите.

— Нет-нет, спасибо, — ответила Тапенс.

— Может, стакан молока? Сегодня оно, кажется, не отравлено.

— Нет-нет, ничего не надо. Мы скоро уезжаем.

— Ну, если вы действительно не хотите… Это не доставило бы никаких хлопот. Здесь народ ко всему привычный. Разве что попросишь чего-нибудь совершенно уж невозможного.

— Смею сказать, тетушка, которую мы сейчас навещаем, иногда просит именно этого, — ответила Тапенс. — Я про мисс Фэншо, — добавила она.

— Ах, мисс Фэншо, — сказала старушка. — Да, да.

Видно было, что ей очень хочется сказать что-то еще, и Тапенс ее подбодрила:

— Думаю, она здесь всех здорово допекает. Всегда умела это делать.

— О да, действительно. У меня у самой когда-то была тетушка, и знаете, ну вылитая мисс Фэншо, особенно в старости. Но мы все ее очень любим. При желании она может быть очень даже забавной. Особенно, когда рассуждает о персонале.

— Да, вероятно, — согласилась Тапенс и задумалась, пытаясь представить тетю Аду в этом новом свете.

— А в общем, на редкость ядовитая дама, — неожиданно заключила старушка. — Между прочим, моя фамилия Ланкастер. Миссис Ланкастер.

— А моя — Бересфорд, — сказала Тапенс.

— Признаться, время от времени толика злости идет человеку на пользу. Вы бы послушали, что она говорит иногда про других здешних постояльцев. Уж так их распишет… Вроде бы и грешно смеяться, а все равно смеешься.

— Вы давно здесь?

— Да уж прилично. Дайте-ка сообразить… семь… нет, восемь лет. Да-да, должно быть, больше восьми лет. — Она вздохнула. — В конце концов теряешь всякую связь с событиями, да и с людьми тоже. Понимаете, все мои родственники — те, что еще остались, живут за границей.

— Как это, должно быть, грустно, — вздохнула Тапенс.

— Вот уж ничуть. Мне они абсолютно безразличны. Правду сказать, я не очень-то хорошо их и знала. Я ведь, знаете, постоянно хворала, и довольно сильно, и была одна-одинешенька на всем белом свете. Вот они и решили, что мне лучше будет пожить здесь. Я думаю, мне очень повезло. Здесь все такие добрые и внимательные. А какой чудный сад! Я ведь и сама понимаю, что одной мне пришлось бы худо. Временами я, знаете, совершенно теряюсь. Ну просто совершенно. — Она постучала себя по лбу. — В голове все как-то путается, смешивается… Я даже не всегда помню, что тогда делаю.

— Сочувствую, — отозвалась Тапенс. — Но, наверное, нет такого человека, у которого бы ничего не болело, правда?

— Некоторые недуги доставляют очень много неприятностей. У нас тут есть две женщины с ревматическим артритом. Бедняжки ужасно страдают. Так что, думаю, путаться в людях и временах еще не самое страшное. Во всяком случае, это не причиняет боли.

— Да, конечно, — согласилась Тапенс.

Дверь отворилась, и вошла девушка в белом халате с небольшим подносом, на котором стояли кофейник и блюдце с печеньем. Она поставила поднос перед Тапенс.

— Мисс Паккард подумала, что вам, возможно, захочется кофе, — сказала она.

— О, спасибо, — поблагодарила Тапенс.

Девушка вышла, и миссис Ланкастер сказала:

— Ну вот, видите? Видите, какие заботливые?

— Да, в самом деле.

Тапенс налила себе кофе и стала пить. Некоторое время они сидели молча. Тапенс предложила старушке печенье, но та покачала головой.

— Нет уж, спасибо, дорогая. Я, пожалуй, воздержусь.

Старушка отставила опустевший стакан, откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Тапенс решила, что в это время дня она, наверное, привыкла дремать, и хранила молчание. Неожиданно миссис Ланкастер вздрогнула и уставилась на Тапенс широко открытыми глазами.

— Вижу, вы все смотрите на камин, — сказала она.

— Я?! — слегка опешила Тапенс.

— Да. Я еще подумала… — Она подалась вперед и понизила голос: — Простите меня… Так, значит, это было ваше дитя?

Тапенс замялась.

— Я… нет, вряд ли, — ответила она.

— А то я все гадала. Не потому ли, думаю, вы сюда приехали… Кто-то же должен в конце концов приехать. Ну, значит, еще приедут. Просто вы так смотрели на камин… Оно ведь, знаете, как раз там…

— О-о, — протянула Тапенс. — Неужели?

— И всегда в то же самое время, — тихим голосом продолжала миссис Ланкастер. — В тот же самый час. — Она подняла глаза к часам на каминной полке, и Тапенс невольно посмотрела туда же. — В десять минут двенадцатого, — сказала миссис Ланкастер. — Всегда в десять минут двенадцатого. Каждое утро. — Она вздохнула. — Но никто не верит. Я рассказала всем, но они упорно не желают мне верить!

В этот миг дверь открылась и вошел Томми. Тапенс поспешно встала.

— До свидания, миссис Ланкастер. Ну как, хорошо поговорили? — спросила она Томми, когда они вышли в холл.

— После твоего ухода, — ответил Томми, — я словно побывал в горящем доме…

— Я, похоже, не особенно ей понравилась? — сказала Тапенс. — В некотором роде это даже лестно.

— Что именно?

— Ну, в моем-то возрасте, — сказала Тапенс, — и при моей чопорной и унылой внешности принять меня за легкомысленную женщину, чуть ли не секс-бомбу… Лестно.

— Дурочка, — сказал Томми, ласково ущипнув ее за руку. — А с кем ты сейчас болтала? С виду очень милая старушка.

— Она и впрямь очень милая, — сказала Тапенс. — Можно даже сказать, славная, но, боюсь, совершенно чокнутая.

— Чокнутая?

— Ага. Похоже, она думает, что за камином лежит мертвое дитя или что-то в этом роде. Спросила, не мое ли.

— Не слишком приятно, — заметил Томми. — Похоже, возраст не единственная причина, по которой сюда попадают. И все же она показалась мне очень славной.

— Славная и есть, — сказала Тапенс. — Милая и радушная. Интересно, что ей мерещится и почему?

Неожиданно появилась мисс Паккард.

— До свидания, миссис Бересфорд. Надеюсь, вам подали кофе?

— О да, большое спасибо.

— Очень мило было с вашей стороны тоже приехать, — сказала мисс Паккард и повернулась к Томми: — Уверена, мисс Фэншо получила большое удовольствие от вашего визита. Очень жаль, что она так обошлась с вашей женой.

— Зато, как мне кажется, это доставило ей огромное удовольствие, — заметила Тапенс.

— Да, вы совершенно правы. Она действительно обожает так обращаться с людьми. К сожалению, ей это почти всегда удается.

— Так она ведь упражняется в этом при любой возможности, — улыбнулся Томми.

— Вы оба все так хорошо понимаете, — одобрительно заметила мисс Паккард.

— А та старушка, с которой я беседовала, — спросила Тапенс, — миссис Ланкастер, кажется…

— Да, миссис Ланкастер. Мы все ее очень любим.

— Она… она немного странная?

— Ну, у нее есть причуды, — снисходительно сказала мисс Паккард. — Впрочем, не у нее одной. Но все они совершенно безобидные. Просто… ну такие уж они. В любом случае, то, что им мерещится, касается только их. Мы относимся к этому совершенно спокойно, но и не поощряем. Просто не обращаем внимания. Думаю, это всего лишь воображение. Некая фантазия, знаете ли, в которой им нравится пребывать. Нечто возбуждающее или, наоборот, — грустное и трагическое. Что именно, не имеет значения. Но никакой, слава Богу, мании преследования. Это было бы уж слишком.

— Ну, дело сделано, — со вздохом сказал Томми, садясь в машину. — Теперь о тетушке Аде можно забыть как минимум на полгода.

Но им пришлось вспомнить о тетушке Аде гораздо раньше, потому что три недели спустя она скончалась во сне.

Глава 3Похороны

— Грустные похороны, правда? — сказала Тапенс.

Они только что вернулись с похорон, проделав утомительное путешествие в поезде, которым им пришлось добираться до крохотной линкольнширской[127] деревеньки, где были похоронены большинство членов семьи и предков тети Ады.

— А бывают другие? — резонно спросил Томми.

— Ну, иногда они проходят довольно весело, — сказала Тапенс. — Вот ирландцы, например, на поминках веселятся — нет, разве? Сначала что-то там голосят и причитают, а потом напиваются и устраивают дебош. Выпьем? — добавила она, бросив взгляд на буфет.

Томми принес то, что считал приличествующим случаю, — «белую даму»[128].

— Вот так-то лучше, — заметила Тапенс. Она сняла черную шляпку, швырнула ее через всю комнату и сбросила черное пальто.

— Ненавижу траур, — заявила она. — От этой одежды так и разит нафталином…

— Тебе вовсе не обязательно носить это платье и дальше. Оно только для похорон, — сказал Томми.

— Да знаю я, знаю. Знаешь что? Поднимусь-ка я, пожалуй, наверх и надену свое любимое, ярко-красное. Будем веселиться. Можешь пока приготовить еще одну «белую даму».

— Вот уж не думал, Тапенс, что похороны настроят тебя на такой веселый лад.

— Я сказала, «грустные похороны», — продолжила Тапенс, появляясь через минуту в блестящем вишневом платье с приколотой к плечу рубиново-бриллиантовой ящерицей, — и действительно, какие это похороны? Вокруг одни старики, а никто не плачет… Даже носом никто не шмыгнул. Цветов тоже мало… Получается, никто особенно не огорчен смертью занудной тетушки Ады… Умерла одинокая старая тетка, и никого это, по правде говоря, не расстроило.

— Просто ты, наверное, вообще легко переносишь похороны. Интересно, как насчет моих?

— Вот тут ты совершенно не прав, — заявила Тапенс. — Я даже думать не хочу о твоих похоронах, поскольку предпочла бы умереть раньше. Но, должна тебе сказать, довелись мне на них присутствовать, это была бы оргия горя. Я бы прихватила с собой уйму носовых платков.

— С черной каймой?

— Ну, до черной каймы я не додумалась, но мысль неплохая. А вообще, похоронные ритуалы всегда настраивают на возвышенный лад.

— Слушай, Тапенс, что-то мне перестают нравиться все эти разговоры о похоронах. Давай побыстрее об этом забудем.

— Согласна. Забудем.

— Бедная старушка умерла, — сказал Томми. — Отошла в мир иной тихо и без страданий. Так что не будем больше об этом. Вот только разберусь с бумагами…

Он прошел к письменному столу и порылся в документах.

— И куда же это я, интересно, положил письмо от мистера Рокбери?

— Какого еще Рокбери? А, того адвоката, что тебе написал?

— Ну да. Об устройстве ее дел. Похоже, я последний оставшийся в живых член семьи.

— Жаль, что она не оставила тебе состояния, — заметила Тапенс.

— Будь у нее состояние, она и его завещала бы этому дурацкому кошачьему приюту, — сказал Томми. — Мне бы все равно ничего не досталось. Впрочем, не больно-то и надо.

— Она так любила кошек?

— Не знаю. Наверное. Хотя ни разу не слышал, чтобы она о них упоминала. По-моему, — задумчиво сказал Томми, — ей просто нравилось говорить своим друзьям и знакомым, когда те ее навещали: «Я вам кое-что оставила в завещании, дорогая», или: «Вам так нравится эта брошка? Ну так я ее вам завещаю». А на самом деле ничего никому не оставила, кроме кошачьего приюта.

— Уверена — это здорово ее развлекло, — подхватила Тапенс. — Так и вижу, как она говорит всем своим подругам, что не забудет их в завещании. Точнее, так называемым подругам: сильно сомневаюсь, что они ей действительно нравились. Ей просто приятно было их дурачить. Нехорошо конечно так говорить, но ведь она была сущая ведьма, разве нет, Томми? Только вот что странно: хоть и ведьма, а жизни умела радоваться как никто другой, даже в богадельне. На свой, конечно, лад. Нам придется ехать в «Солнечный кряж»?

— Где же это письмо? От мисс Паккард. А, вот оно! Вместе с письмом от Рокбери. Да, она пишет, что остались какие-то вещи, которые, очевидно, теперь являются моей собственностью. Ты же помнишь, тетя взяла туда кое-какую мебель. Опять же, личные вещи. Одежда и все такое. Думаю, кто-то должен этим заняться. Сжечь письма и так далее. И раз уж я оказался ее душеприказчиком, похоже, это моя обязанность. Не думаю, что там окажется что-нибудь ценное. Разве что тот письменный стол, который мне всегда нравился. По-моему, он принадлежал дядюшке Уильяму.

— Тогда можешь взять его на память, — разрешила Тапенс. — А остальное, думаю, лучше отправить прямиком на аукцион.

— Так что тебе совсем необязательно туда ехать, — сказал Томми.

— А мне хочется…

— Ты серьезно? Но почему? Не боишься, что будет скучно?

— Просматривать ее вещи? Нет, не боюсь. Наверное, я еще не утратила любопытства. И потом, старые письма, антиквариат — это всегда интересно. Кроме того, я считаю, что нужно просмотреть их, прежде чем отправлять на аукцион. Так что я еду с тобой. Посмотрим ее вещи, может, действительно что-то оставим себе. Ну и вообще, все уладим.

Нет, правда, Тапенс, зачем тебе это? У тебя ведь есть и какая-то другая причина, верно?

— О Боже, — вздохнула Тапенс, — это ужасно — быть замужем за человеком, который столько о тебе знает.

— Значит, есть причина…

— Да нет же.

— Брось, Тапенс! Не настолько уж ты любишь копаться в чужом барахле.

— Я считаю это своим долгом, — твердо заявила Тапенс. — А кроме того…

— Ладно уж, выкладывай.

— Мне очень хочется повидать ту старушку. Ну… ту, другую.

— Что?! Которой мерещится мертвый ребенок за камином?

— Да, — ответила Тапенс. — Хочу с ней поговорить. Мне интересно, что творилось в ее голове, когда она мне все это говорила. Действительно она что-то вспомнила, или ей это только показалось? Понимаешь, чем больше я об этом думаю, тем более странным мне все это кажется. Почему она вдруг решила, что это мой ребенок? Разве я похожа на мать, у которой был мертвый ребенок?

— Интересно, а как, по-твоему, такая женщина должна выглядеть? — заинтересовался Томми. — В любом случае, на тебя это не похоже. И как бы там ни было, Тапенс, наш долг туда съездить. Сегодня же напишу мисс Паккард. Так что скоро ты всласть насладишься кошмарными историями про мертвых младенцев…

Глава 4Дом на картине

Тапенс глубоко вздохнула.

— Все как прежде, — сказала она.

Они с Томми стояли на ступеньках «Солнечного кряжа».

— А почему бы и нет? — отозвался Томми.

— Не знаю. Просто мне иногда кажется, что в разных местах время идет по-разному. Иной раз возвращаешься куда-нибудь, и такое чувство, будто время в твое отсутствие летело там со страшной силой и все очень сильно изменилось. А здесь… Томми, ты помнишь Остенде[129]?

— Остенде? Мы же ездили туда на медовый месяц! Конечно помню.

— А помнишь ту нелепую надпись на трамвайной остановке? ТРАМВАЙ СТОЙ — то-то мы тогда смеялись.

— Помню, только, по-моему, это было в Кноке.

— Не важно. Так вот, к этим местам очень бы подошла надпись ВРЕМЯ СТОЙ. Оно здесь как будто остановилось. Похоже на историю с привидениями, только наоборот.

— Что-то, Тапенс, я перестаю тебя понимать. Ты позвонишь наконец или так и будешь торчать на пороге, рассуждая о времени? И потом… теперь здесь нет тети Ады. Значит, что-то изменилось.

Он позвонил в дверь.

— Это единственное, что изменилось. А моя старушка все так же будет пить молоко и говорить о каминах, а миссис… как ее там… проглотит наперсток или чайную ложку, а смешная маленькая женщина выскочит из комнаты и писклявым голосом потребует свое какао, а мисс Паккард спустится по лестнице и…

Дверь отворилась, и молодая женщина в белом медицинском халате произнесла:

— Мистер и миссис Бересфорд? Мисс Паккард ждет вас.

Она уже собралась было, как и в прошлый раз, провести их в гостиную, но тут на лестнице появилась сама мисс Паккард, которая сочла необходимым встретить гостей лично. Держалась она, сообразно обстоятельствам, чуть менее оживленно, чем обычно. Мисс Паккард привыкла раздавать соболезнования и точно знала, кому и какую дозу следует выдать, чтобы не привести гостя в замешательство. Ее постояльцы редко покидали этот мир раньше срока, отпущенного человеку на земле Библией, то есть семидесяти[130].

— Замечательно, что вы так быстро приехали. Я уже все подготовила. Понимаете, на эту комнату уже образовалась очередь из трех-четырех желающих… Не подумайте, будто я вас подгоняю…

— Ну что вы, мы прекрасно все понимаем, — заверил ее Томми.

— Все ее вещи здесь, — проговорила мисс Паккард, открывая дверь комнаты, в которой они видели тетю Аду в последний раз. У комнаты был тот заброшенный вид, который сразу же появляется, стоит прикрыть аккуратно заправленную кровать с подушками и одеялами чехлом от пыли. Двери платяного шкафа были открыты, а вся одежда аккуратно сложена на кровати.

— А что вы обычно делаете… я хочу сказать, что в подобных случаях делают с одеждой и вещами? — спросила Тапенс.

Вопрос не вызвал у мисс Паккард ни малейшего затруднения.

— Могу сообщить вам названия двух-трех обществ, которые с радостью примут у вас эти вещи. У мисс Фэншо была весьма приличная меховая накидка и добротное пальто. Не думаю, впрочем, что вы станете их носить. Но, возможно, вы и сами знаете благотворительные общества, которым можно передать эти вещи?

Тапенс покачала головой.

— У нее были кое-какие драгоценности, — продолжала мисс Паккард. — Их я на всякий случай убрала подальше. Они в правом ящичке туалетного столика. Я положила их туда перед самым вашим приездом.

— Большое вам спасибо, — сказал Томми.

Тапенс тем временем завороженно рассматривала висевшую над каминной полкой картину. На небольшом холсте был изображен маслом бледно-розовый дом у реки. Через реку был переброшен горбатый мостик, под которым притулилась лодка. Вдали высились два тополя. Пейзаж был довольно милый, но Томми решительно не понимал, чем это он так заинтересовал Тапенс.

— Забавно, — сказала та.

Томми, который прекрасно знал, что это определение не стоит воспринимать буквально, вопросительно на нее посмотрел.

— Что ты имеешь в виду, Тапенс?

— Забавно. В прошлый раз я этой картины не видела. А самое забавное, что дом почему-то помню. Или очень на него похожий. И довольно хорошо помню… Забавно, что никак не могу вспомнить, когда и где…

— Думаю, на самом деле ты еще тогда заметила картину, даже не заметив, что заметила, — сказал Томми, с неудовольствием чувствуя, что начинает повторяться — совсем как Тапенс со своим «забавно».

— А ты ее видел, когда был здесь в прошлый раз?

— Нет, но мне тогда было не до этого.

— Вы про картину? — вмешалась мисс Паккард. — Нет, не думаю, что вы могли видеть ее раньше: я почти уверена, что тогда ее еще тут не было. Вообще-то, она принадлежала одной из наших постоялиц, и та подарила ее вашей тете. Мисс Фэншо несколько раз интересовалась картиной, и эта леди решила сделать ей подарок.

— А, понятно, — сказала Тапенс, — значит, раньше я ее видеть не могла. И, однако, я уверена, что знаю этот дом. А ты, Томми?

— Нет.

— Ну а теперь я вас оставляю, — бодро сказала мисс Паккард. — Если возникнут вопросы, обращайтесь ко мне в любое время.

Она улыбнулась и, кивнув, вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

— Что-то не нравятся мне ее зубы, — заметила Тапенс.

— А что с ними такое?

— Да уж больно их много. Или они слишком большие. Как в Красной Шапочке: «Чтобы съесть тебя, дитя мое».

— Ты сегодня сама не своя, Тапенс.

— Да, пожалуй. Мисс Паккард мне всегда нравилась. А сегодня почему-то кажется едва ли не зловещей. С тобой так никогда не было?

— Нет. Ладно, давай займемся тем, ради чего приехали, — посмотрим, как выражаются законники, «движимое имущество» тети Ады. Кстати, вот об этом письменном столе я тебе говорил. Стол дядюшки Уильяма. Он тебе нравится?

— Симпатичный столик. Эпоха Регентства[131], я бы сказала. По-моему, очень гуманно, что старикам, которые приезжают сюда жить, разрешают привезти с собой часть любимой обстановки. Эти набитые конским волосом стулья мне не нужны, а вон тот столик для рукоделия я бы взяла.

Как раз то, что нам нужно. Поставим в угол у окна, а то там такая куча-мала…

— Ладно, — сказал Томми, — берем.

— И картину тоже. Удивительно славная картина, и я совершенно уверена, что где-то уже видела этот дом. Ну что, посмотрим драгоценности?

Они открыли ящик туалетного столика. Там лежал набор камей[132], флорентийский браслет, серьги и перстень с разноцветными камнями.

— Я уже видела такие раньше, — сказала Тапенс, поднимая перстень. — Со смыслом подарок. Каждый камень означает букву, из которых складывается слово. Обычно это «дражайшая». Бриллиант, изумруд, аметист… нет, не «дражайшая». Да и что-то мне трудно представить, кто мог подарить тетушке Аде перстень, который означал бы «дражайшая». Рубин, изумруд… трудность в том, что никогда не знаешь, с которого начинать. Попробую снова. Рубин, изумруд, еще рубин — или гранат? — аметист, потом еще один розовый камень — на этот раз точно рубин — и небольшой бриллиант посередке. О, ну конечно! Это же «уважение»[133]. Ну что ж, очень мило. Старомодно и немного сентиментально.

Она надела перстень на палец.

— Пожалуй, Деборе он очень понравиться, — сказала она. — И флорентийский гарнитур тоже. Она без ума от викторианских вещиц. Впрочем, многие сегодня от них без ума. Ну а теперь, полагаю, следует заняться одеждой. На редкость неприятная процедура… Так, меховая накидка. Похоже, довольно ценная. Мне она, пожалуй, ни к чему. Интересно, а нет ли здесь кого-нибудь, кто был особенно добр к тете Аде? Какой-нибудь близкой ее подруги? Можно было бы отдать накидку ей. Это ведь настоящий соболь. Ладно, спросим у мисс Паккард. Все остальное можно отдавать благотворительным учреждениям. Стало быть, улажено? Пойдем поищем мисс Паккард. До свидания, тетя Ада, — сказала она вслух, обращаясь к кровати. — Хорошо, что мы приехали повидать вас в тот, последний, раз. Жаль, конечно, что я вам не понравилась, но если это хоть немного вас развлекло, я на вас не в обиде. Здесь действительно скучновато. А мы вас не забудем. Будем вспоминать, глядя на стол дядюшки Уильяма.

Они отправились разыскивать мисс Паккард. Томми обещал ей, что за письменным столом и столиком для рукоделия скоро заедут, а остальную мебель заберут местные аукционеры. Он также попросил мисс Паккард саму выбрать благотворительные общества, в которые стоит отправить одежду.

— Скажите, а кому бы нам оставить соболью накидку? — заговорила Тапенс. — Она еще вполне приличная. Может, у тети Ады здесь была какая-нибудь подруга? Или, может, к какой-нибудь из нянечек она относилась лучше, чем к другим?

— Вы очень добры, миссис Бересфорд. Боюсь, особенно близких подруг у мисс Фэншо тут не было. Но мисс О'Киф действительно много для нее делала и была особенно предупредительна. Думаю, ей будет приятно получить эту накидку.

— И еще эта картина над камином, — сказала Тапенс. — Я хотела бы ее тоже забрать, если, конечно, женщина, которая подарила ее мисс Фэншо, не возражает. Думаю, нам следует ее спросить…

Мисс Паккард прервала ее:

— К сожалению, миссис Бересфорд, это невозможно. Картину подарила некая миссис Ланкастер, но она давно уже у нас не живет.

— Не живет?! — удивленно переспросила Тапенс. — Миссис Ланкастер? Это ведь ее я видела в прошлый раз? У нее еще совершенно седые волосы, зачесанные назад. Она пила молоко в гостиной внизу. И она уехала?

— Представьте себе. Я и сама удивилась. Но одна из ее родственниц, некая миссис Джонсон, увезла ее с неделю назад. Миссис Джонсон неожиданно вернулась из Африки, где жила последние четыре или пять лет. Объяснила, что они с мужем купили собственный дом в Англии, и теперь она в состоянии сама ухаживать за миссис Ланкастер. Не думаю, — продолжала мисс Паккард, — что миссис Ланкастер хотелось уезжать от нас. Она стала такой… так ко всему привыкла… Она ведь со всеми здесь ладила и была абсолютно счастлива. Так что уезжала она в тоске и тревоге — но что делать? Ее особенно и не спрашивали. Это ведь Джонсоны оплачивали ее здесь проживание. Хотя я, конечно, попыталась намекнуть, что ей здесь гораздо лучше…

— А сколько времени она у вас прожила? — спросила Тапенс.

— О, по-моему, почти шесть лет. Что-то около того. Она давно уже привыкла считать это место своим домом.

— Да, — сказала Тапенс. — Понимаю. — Она нахмурилась, искоса взглянула на Томми и решительно вздернула подбородок. — Жаль, что она уехала. Когда мы с ней говорили в прошлый раз, я никак не могла понять, почему ее лицо кажется мне таким знакомым. А как только уехала, вспомнила, что однажды видела ее в гостях у своей подруги, некой миссис Бленкинсон. Думала, сейчас узнаю, как она поживает. Но, разумеется, если она теперь у родных, это совсем другое дело.

— Прекрасно вас понимаю, миссис Бересфорд. Для наших постояльцев старые — особенно давно утерянные — знакомства и связи очень много значат. Не помню, чтобы миссис Ланкастер когда-нибудь упоминала при мне о миссис Бленкинсон, но это еще ровным счетом ничего не значит.

— А вы не могли бы рассказать мне о ней побольше? Кто ее родственники, как она сюда попала…

— Тут и рассказывать-то почти нечего. Как я уже говорила, лет шесть назад мы получили письмо от миссис Джонсон с запросом о нашем приюте, после чего миссис Джонсон приехала сама и лично все осмотрела. Сказала, что «Солнечный кряж» ей рекомендовала одна из подруг, подробно расспросила об условиях и уехала. А неделю или две спустя мы получили письмо от одной из лондонских адвокатских контор. Они тоже все подробнейшим образом выяснили, после чего письмом же попросили нас принять миссис Ланкастер, которую — в случае нашего согласия — миссис Джонсон привезет примерно через неделю. Так получилось, что у нас как раз была свободная комната. Через неделю они действительно приехали, и миссис Ланкастер вроде бы здесь понравилось. Она только выразила желание привезти с собой кое-какие вещи, и я, конечно же, согласилась; потому что это обычное дело, и людям так больше нравится. Так что все было улажено ко всеобщему удовольствию. Миссис Джонсон объяснила, что миссис Ланкастер — родственница ее мужа, хоть и не очень близкая, но они волнуются за нее, поскольку надолго уезжают в Африку — по-моему, в Нигерию. Ее муж получил туда назначение и, поскольку собственного дома у них нет, на время своего отсутствия они решили пристроить миссис Ланкастер в приют, где о ней будут заботиться.

— Понятно.

— Миссис Ланкастер здесь все любили. Конечно, в голове у нее была каша… ну, вы понимаете, о чем я… Постоянно все забывала и путала. Иной раз даже имени своего не могла вспомнить.

— Она получала много писем? — спросила Тапенс. — Я хочу сказать, из-за границы?

— Если не ошибаюсь, за все это время Джонсоны написали ей раз или два, и то уже через два года после того, как она здесь поселилась. Когда люди уезжают за границу и начинают там новую жизнь, они быстро утрачивают связь со всем старым. Сомневаюсь, впрочем, что они особенно много общались и до отъезда. Все-таки она приходится им дальней родственницей, и они заботятся о ней скорее из чувства долга, нежели из привязанности. Все финансовые дела вел адвокат, мистер Эклз, из очень почтенной конторы, с которой мы имели дело и раньше. Насколько я в курсе, все родственники и друзья миссис Ланкастер давно умерли. Во всяком случае, писем ей никто не писал, да и навещали редко. Лет пять назад приезжал один симпатичный господин, друг мистера Джонсона. Тоже служил в колониях. Приехал, убедился, что она жива и здорова, и тут же уехал.

— И после этого, — сказала Тапенс, — о ней все забыли.

— Боюсь, что так, — согласилась мисс Паккард. — Грустно, конечно, но, к сожалению, это в порядке вещей. К счастью, большинство наших обитательниц находят себе здесь друзей. Сходятся с кем-нибудь, кто разделяет их вкусы или у кого есть общие воспоминания, и все устраивается наилучшим образом. Мне даже кажется, многие из них практически забывают о своей прошлой жизни.

— Мне показалось, некоторые из них немного, — начал Томми, — немного… — Он замолчал, подыскивая слово, и, заметив, что его палец машинально тянется к виску, поспешно отдернул руку. — Как бы это…

— Я поняла вас, — пришла ему на помощь мисс Паккард. — Мы не берем только пациентов с ярко выраженными психическими расстройствами, что, разумеется, не касается возрастных изменений. Я имею в виду старческое слабоумие, тех, кто уже не в состоянии следить за собой, или тех, у кого есть свои причуды или… галлюцинации. Иногда они воображают себя историческими персонажами. У нас здесь были две Марии-Антуанетты[134] и одна очень милая мадам Кюри[135], которая всех уверяла, что именно она открыла радий. Помню, она с большим интересом читала газетные статьи об атомных бомбах и научных открытиях. А потом непременно объясняла, что именно она и ее муж первыми начали эксперименты в этом направлении. Безобидная фантазия — но в старости она вполне способна сделать человека счастливым. К тому же подобные причуды не постоянны. Они ведь не каждый день Марии-Антуанетты или мадам Кюри. Обычно это находит раз в две недели. А через некоторое время надоедает и они опять обычные люди. И потом, они слишком забывчивы. Часто даже не могут вспомнить, кто они на самом деле. Или притворяются, что не могут. Разница, в сущности, небольшая.

— Понятно, — сказала Тапенс и, поколебавшись, спросила: — А вот у миссис Ланкастер… Она что-то видела во всех каминах или только в том, что стоит в гостиной?

Мисс Паккард широко раскрыла глаза.

— Камины?! Не понимаю, о чем вы.

— Да я и сама не очень-то поняла. Что-то такое у нее с ними связано… Может, какие-то воспоминания, а может, просто прочла что-то страшное.

— Возможно.

— Так как же все-таки с картиной, которую она подарила тете Аде? — спросила Тапенс.

— Право, миссис Бересфорд, мне кажется, тут нет никакой проблемы. Уверена, миссис Ланкастер совершенно о ней забыла. Не думаю, чтобы она ею дорожила. И, раз она подарила ее мисс Фэншо, ей наверняка было бы приятно, если бы теперь картина досталась вам. Честно говоря, мне она и самой нравится. Я, конечно, не очень разбираюсь в живописи…

— Давайте знаете как поступим? Вы дадите мне адрес миссис Джонсон, а я просто напишу ей и спрошу, можно ли забрать картину.

— Единственный адрес, который у меня есть, это отель в Лондоне, куда они отправились, — кажется, «Кливленд». Да, отель «Кливленд» на Джордж-стрит. Они останавливались там дня на четыре, после чего, если не ошибаюсь, отправились погостить у каких-то родственников в Шотландии. Полагаю, в отеле «Кливленд» знают их новый адрес.

 — Большое спасибо. А насчет меховой накидки…

— Подождите минутку. Я схожу за мисс О'Киф.

— Опять ты со своей миссис Бленкинсон[136], — недовольно проговорил Томми, когда мисс Паккард вышла.

Тапенс, казалось, была страшно собой довольна.

— Это моя любимица. Пыталась придумать еще какую-нибудь фамилию и тут же о ней вспомнила. Как же тогда было здорово, правда?

— Так когда это было!.. Война, шпионы, контрразведка…

— Жаль, что все это кончилось. Так забавно было жить в той гостинице и придумывать себе прошлую жизнь… Я ведь уже начала верить, что я и впрямь миссис Бленкинсон.

— Твое счастье, что все тогда благополучно закончилось, — отозвался Томми. — И потом, как я уже говорил, с этой миссис Бленкинсон ты тогда явно переборщила…

— А вот и нет. Я просто вошла в образ. Вошла целиком и полностью. Приятная, не слишком умная женщина, все мысли которой о своих трех сыновьях.

— О чем и речь, — сказал Томми. — Хватило бы и одного. Зачем тебе понадобилось обременять себя сразу тремя?

— А мне они стали совсем как родные, — вздохнула Тапенс. — Дуглас, Эндрю и… о Боже, я забыла, как зовут младшенького! Хотя точно помню, как они выглядели, какие у них были характеры и где они жили. Как же я любила хвастаться письмами, которые от них получала!

— Ну, с этим покончено, — сказал Томми. — В этом заведении ты все равно ничего не найдешь, так оставь миссис Бленкинсон в покое. Вот помру, попадешь ты, Тапенс, в дом престарелых — тогда хоть целыми днями сиди и изображай из себя миссис Бленкинсон.

— Скучно играть только одну роль, — заметила Тапенс.

— А как ты думаешь, почему старикам хочется быть Мариями-Антуанеттами, мадам Кюри и тому подобными личностями? — спросил Томми.

— От скуки, наверное. Действительно ведь скучно. Только представь, что не можешь самостоятельно передвигаться, а пальцы онемели так, что уже и вязальных спиц не держат. А человек — существо деятельное. Вот они и примеряют на себя какую-нибудь известную личность и смотрят, каково это — быть в ее шкуре. Прекрасно их понимаю.

— Еще бы, — сказал Томми. — Боже, помоги приюту, в который попадешь ты. Полагаю, большую часть времени ты будешь Клеопатрой[137].

— Ни за что, — ответила Тапенс. — Я буду кем-нибудь вроде судомойки из замка «Анна Клевская», передающей сочные сплетни.

Дверь открылась, и появилась мисс Паккард в обществе высокой веснушчатой молодой женщины с копной огненно-рыжих волос.

— Мистер и миссис Бересфорд, мисс О'Киф… Вы меня извините? Мне необходимо зайти к пациентке.

Тапенс должным образом отрекламировала меховой палантин тети Ады, и мисс О'Киф пришла в полный восторг.

— Ой, какой милый! Право, он слишком хорош для меня. Неужели вам самой не хочется…

— Да нет, не думаю. И потом, он мне велик. Видите, какая я маленькая? Он как раз для такой девушки, как вы. Тетя Ада тоже была высокая.

— О-о, она была такая величественная старушка. В молодости она, наверное, была очень хорошенькой.

— Возможно, — с сомнением сказал Томми. — Впрочем, представляю, насколько трудно было за ней ухаживать. С ее-то нравом.

— Что да, то да — уж такая она была. Но какой дух! Ничто не могло его сломить. И потом она была далеко не такой, какой представлялась… Вы бы удивились, как быстро она все схватывала.

— И тем не менее, у нее был норов.

— Это да. Но знаете, нытики еще хуже — сплошные жалобы и стоны. А с миссис Фэншо никогда не было скучно. Она так рассказывала о своем прошлом… Например, как однажды, в молодости, въехала на лошади в один загородный дом… Во всяком случае, так она рассказывала… Можете себе представить?

— Ну, с нее станется, — сказал Томми.

— Тут, право, уж и не знаешь, кому верить. Чего только наши милые старушки не навыдумывают! Особенно им нравится обнаруживать преступников. И тут уж от них не отделаешься — надо тотчас же известить полицию, иначе всем нам будет грозить смертельная опасность.

— Помнится, в наш последний визит кого-то отравили, — заметила Тапенс.

— А, это, наверное, миссис Локкет. С ней это случается чуть ли не каждый день. Только ей полиция не нужна — она сразу требует доктора. С ума, представьте себе, сходит по докторам.

— А еще какая-то маленькая женщина кричала, чтобы ей подали какао…

— Наверняка миссис Муди. Теперь уж ее с нами нет, бедняжки.

— Неужели уехала?

— Нет. Тромбоз… Причем совершенно неожиданно. Кстати, она просто обожала вашу тетю, не знаю уж почему. Я имею в виду, что у мисс Фэншо никогда не хватало терпения выслушивать ее трескотню…

— Я слышала, миссис Ланкастер уехала.

— Да, ее забрала родня. А она уж так не хотела уезжать, бедняжка!

— А она рассказывала вам историю с камином в гостиной?

— Ой, у нее столько было историй, все и не упомнишь. И все-то происходило с ней лично.

— Что-то с ребенком… не то похищенным, не то убитым…

— Ой, ну надо же! И чего только не выдумают. Насмотрятся телевизора и такое начинают рассказывать…

— А вам не тяжело с ними? Утомительно ведь, наверное.

— Да нет… я люблю старушек… Потому сюда и устроилась.

— И давно вы здесь?

— Полтора года… — Девушка помолчала. — Но в следующем месяце ухожу.

— Да что вы! А почему?

В манерах мисс О'Киф тут же появилась какая-то скованность.

— Ну, понимаете… Каждому человеку время от времени хочется перемен…

— Но вы будете заниматься такой же работой?

— О да, конечно. — Девушка подхватила меховую накидку. — Еще раз вам спасибо и… в общем, я рада, что у меня останется память о мисс Фэншо… Величественная была старушка…

Глава 5Исчезновение одной старушки

1

Вещи тети Ады благополучно прибыли. Письменный стол был великолепен, а столик для рукоделия вытеснил этажерку для безделушек, которой пришлось теперь довольствоваться местом в уголке холла. Картину же с изображением бледно-розового дома у мостика через канал Тапенс повесила над камином в спальне, где она могла созерцать ее каждое утро во время чаепития.

Ее по-прежнему мучила совесть, и она написала письмо, в котором объясняла, как к ней попала картина и обещала вернуть ее по первому же требованию. Письмо она отправила в отель «Кливленд» на Джордж-стрит в Лондоне на имя миссис Джонсон для передачи миссис Ланкастер.

Ответа она не дождалась, а через неделю вернулось и само письмо с небрежной пометкой: «Адресат по указанному адресу не проживает».

— О Господи, — пробормотала Тапенс.

— Ничего удивительного, — заметил Томми. — Они же давно выехали.

— И не оставили адреса, по которому можно переслать корреспонденцию?

— А ты написала на конверте: «В случае отсутствия адресата просьба переслать по новому адресу»?

— Разумеется, написала. Знаешь что? Позвоню-ка я туда и спрошу… Возможно, адрес есть в регистрационной книге.

— На твоем месте я бы оставил все как есть, — сказал Томми. — К чему эта суета? Старушка, наверное, давно уже забыла о картине.

— Попытка не пытка.

Тапенс уселась у телефона, и вскоре ее соединили с отелем «Кливленд».

Через несколько минут она вернулась в кабинет Томми.

— Странное дело… Их там вообще не было. Ни миссис Джонсон, ни миссис Ланкастер… им даже номеров не заказывали… и прежде, похоже, они там никогда не останавливались.

— Вероятно, мисс Паккард перепутала название отеля, только и всего. Записала в спешке… или вообще потеряла. Ну и перепутала. Такое бывает, сама знаешь.

— Только не у мисс Паккард. Ты же ее видел.

— Возможно, они не забронировали места, а отель оказался переполнен, и им пришлось искать другую гостиницу. Сама знаешь, как в Лондоне с гостиницами… Угомонись, а?

Тапенс удалилась, но вскоре вернулась.

— Знаешь, что я сделаю? Я позвоню мисс Паккард и попрошу у нее адрес адвокатов.

— Каких еще адвокатов?

— Ну, помнишь, она упоминала какую-то контору, которая вела переговоры, пока Джонсоны находились за границей?

Томми, готовивший речь, которую ему предстояло произнести на одной конференции, что-то пробормотал себе под нос.

— Ты слышал, что я сказала?

— Да, отличная идея… просто замечательная.

— Чем ты занимаешься?

— Пишу доклад, который буду читать на МСАБ; поэтому, ради Бога, оставь меня в покое.

— Прости.

Тапенс удалилась. Томми снова погрузился в работу. Вскоре лицо его просветлело, строчки стали ложиться на бумагу все быстрее и быстрее… Дверь снова открылась.

— Вот адрес, — сказала Тапенс. «Партингейл, Харрис, Локеридж и Партингейл», Линкольнтеррис, 32. Телефон: Холборн, 051386. Сейчас дела фирмы ведет мистер Эклз. — Она положила листок перед Томми. Звони.

— Нет! — решительно сказал Томми.

— Да! В конце концов, это была твоя тетя.

— А при чем здесь тетя Ада? — резонно возразил Томми.

— Но это же адвокаты, — настаивала Тапенс, — а с адвокатами должен общаться мужчина. Женщин они считают не ровней себе и соответственно так к ним и относятся.

— И правильно делают, — заметил Томми.

— Ну, Томми, ну пожалуйста… Позвони.

Томми посмотрел на нее, встал и вышел из комнаты.

Вернувшись, он твердо заявил:

— Дело закрыто, Тапенс.

— Ты дозвонился до мистера Эклза?

— Нет, но я связался с неким мистером Уиллсом, который, похоже, делает в их конторе всю черновую работу. Прекрасно информирован и словоохотлив. В общем, всю деловую переписку контора ведет через Хэммерсмитское отделение «Сазерн Каунтиз Бэнк». И это, должен тебя расстроить, Тапенс, самый настоящий тупик. Ни один банк не выдаст адреса — ни тебе, ни кому-нибудь другому. У них есть свой кодекс, которого они строго придерживаются… Будут молчать не хуже самых наших помпезных премьер-министров.

— Ну что ж, пошлю письмо через банк.

— Делай что хочешь, только, Христа ради, оставь ты меня в покое, иначе я ни за что не закончу эту речь сегодня.

— Спасибо тебе, дорогой, — сказала Тапенс. — Не знаю, что бы я без тебя делала. — Она поцеловала его в макушку.

— Не за что, радость моя, — отозвался Томми.

2

В четверг вечером Томми неожиданно спросил:

— Кстати, ты получила ответ на письмо, которое послала в банк на имя миссис Джонсон?

— Как мило, что ты об этом спросил, — саркастически ответила Тапенс. — Нет, не получила. И, наверное, не получу, — мрачно добавила она.

— Почему?

— Можно подумать, тебе интересно, — холодно ответила Тапенс.

— Послушай… ты же знаешь, я был очень занят… И все из-за этого МСАБ. Слава Богу, конференция всего раз в год…

— Она начинается в понедельник, да? Значит, целых пять дней…

— Четыре.

— …вы будете торчать в каком-то жутко засекреченном доме в сельской местности, произносить речи, делать сообщения и проверять молодых людей на пригодность к выполнению сверхсекретных заданий в Европе и во всем мире. Кстати, я опять забыла, что означает МСАБ. Каких только сокращений теперь не напридумывают…

— Международный Союз Ассоциированной Безопасности.

— С ума сойти, какая нелепица! И при этом, надо полагать, весь дом утыкан «жучками», все прослушивается и всем друг про друга все известно?

— Очень может быть, — улыбнулся Томми.

— И тебе это, похоже, доставляет громадное удовольствие?

— Ну да, в некотором роде. Встречаешь много старых друзей.

— Тоже, наверное, все чокнутые. А хоть какая-нибудь польза от этих сборищ есть?

— Боже, ну и вопрос! Разве можно на него ответить одним словом?

— А хорошие люди там хоть попадаются?

— Вне всяких сомнений «да». И даже очень хорошие.

— А старина Джош тоже там будет?

— Конечно.

— Как он теперь выглядит?

— Глухой как пень, ничего не видит, скрючен ревматизмом, но каким-то образом все замечает.

— Ясно. — Тапенс подумала. — Жаль, что мне нельзя поехать с тобой.

— Надеюсь, ты найдешь чем заняться, пока я буду в отъезде, — извиняющимся тоном проговорил Томми.

— Да уж наверняка, — рассеянно отозвалась Тапенс.

Томми — далеко не в первый раз за их совместную жизнь — почувствовал сильнейшее беспокойство.

— Тапенс… что ты затеяла?

— Пока еще ничего. Пока что я только думаю.

— О чем?

— О «Солнечном кряже». И о той старушке с молоком, которая бормочет, как малахольная, о мертвецах и каминах. Она меня заинтриговала. Я-то думала, что в следующий приезд к тете Аде обязательно вытяну из нее побольше… Но тетя Ада умерла, и следующего приезда не было. А когда мы снова там появились, миссис Ланкастер исчезла!

— Ну почему «исчезла»? Ее просто забрали родственники.

— Исчезла, исчезла! Ни адреса, ни ответа на письма… Точно тебе говорю, это похищение. Я убеждаюсь в этом все больше и больше.

— Но…

— Послушай, Томми, — тут же перебила его Тапенс. — Предположим, где-то произошло преступление… Казалось бы, все шито-крыто… Прошло уже много времени… И вдруг кто-то — пожилой и словоохотливый, — о котором ты и думать забыл, но который что-то видел и знает, начинает болтать с посторонними, и ты понимаешь, что он представляет для тебя угрозу… Что бы ты тогда сделал?

— Мышьяку в суп? — с готовностью предложил Томми. — Или по голове? А может, спихнуть с лестницы?..

— Это уж чересчур… Внезапная смерть привлекает слишком много внимания. Тут нужно что-то другое… Например, уединенный и респектабельный дом престарелых.

Ты заехал бы туда, назвавшись Джонсоном или Робинсоном, или — еще лучше — устроил все через солидную и ничего не подозревающую адвокатскую контору… Намекнул бы, между делом, что у твоей престарелой родственницы иногда случаются галлюцинации — в старости такое бывает… И, когда она действительно начнет рассказывать об отравленном молоке и мертвом младенце за камином, никто не станет ее слушать. Даже внимания не обратит.

— Кроме, разумеется, миссис Томас Бересфорд, — ехидно подбросил Томми.

— Ну так что ж? — гордо ответила Тапенс. — Я действительно обратила внимание…

— Но почему?

— Честно говоря, не знаю, — задумчиво проговорила Тапенс. — Это как в сказках, понимаешь? «Пальцы чешутся. К чему бы? К посещенью душегуба»[138]… В общем, я испугалась. И это при том, что «Солнечный кряж» всегда казался мне абсолютно нормальным спокойным местом. А потом исчезла бедная старая миссис Ланкастер. Точнее, ее похитили.

— Но зачем?

— Я могу лишь гадать. Может быть, к ней начала возвращаться память. Может быть, она стала слишком много болтать. Или узнала кого-то, или кто-то узнал ее. Или сказал что-то, что заставило ее взглянуть на давние события в совершенно ином свете. Во всяком случае, по той или иной причине она стала для кого-то опасной.

— Послушай, Тапенс, вся эта история — сплошные «кто-то» и «что-то». Одни домыслы. Не станешь же ты впутываться в дело, которое совершенно тебя не касается…

— Тебя послушать, там и впутываться-то не во что, — сказала Тапенс. — Так что не понимаю, чего ты волнуешься.

— Оставь «Солнечный кряж» в покое!

— А я туда и не собираюсь. Тем более что ничего нового я там, скорее всего, не услышу. Меня мало интересует, как старушка жила раньше. Куда больше меня волнует, где она живет теперь. И я хочу найти ее, пока с ней ничего не случилось.

— С чего ты взяла, будто с ней может что-то случиться?

— Я буду только рада, если ошибаюсь, но я уже взяла след и намерена снова превратиться в Пруденс Бересфорд, частного сыщика. Помнишь времена, когда мы были «Блестящими сыщиками Бланта»[139]?

— Это я был, — сказал Томми. — Ты изображала миссис Робинсон, мою личную секретаршу.

— Не всегда. И, как бы там ни было, пока ты будешь играть в шпионов в своем таинственном особняке, я займусь спасением миссис Ланкастер.

— Ты только убедишься, что с ней все в порядке.

— Надеюсь, что так. Меня бы это обрадовало.

— С чего начнешь?

— Я же сказала: мне нужно подумать. Может, какое-нибудь рекламное объявление? Нет, это будет ошибкой.

— Ты все-таки поосторожней там, — несколько невпопад брякнул Томми.

Тапенс ничего не ответила.

3

В понедельник утром Альберт — бывший рыжеволосый лифтер, еще в незапамятные времена мобилизованный Бересфордами на борьбу с преступностью и с тех пор ставший столпом и опорой их домашнего очага[140] — поставил поднос с чаем на столик между двумя кроватями, отдернул занавески и, объявив, что день ясный, скрылся за дверью.

Проводив взглядом его дородную фигуру, Тапенс села, зевнула и, протерев глаза, налила себе чаю. Затем бросила в чашку кусочек лимона и заметила, что погода вроде бы и впрямь замечательная, хотя никто, конечно, не знает, что с ней случится дальше.

Томми повернулся и застонал.

— Проснись, — сказала Тапенс. — Не забывай, ты сегодня кое-куда едешь.

— О Боже, — отозвался Томми. — А ведь верно.

Он сел в постели и принялся пить чай, оценивающе разглядывая картину над каминной полкой.

— Знаешь, Тапенс, а твоя картина и впрямь очень неплохо смотрится.

— Это потому, что на нее падает солнце.

— Она как-то успокаивает, — сказал Томми.

— Если бы только я могла вспомнить, где видела этот дом…

— Да какая разница? Вспомнишь когда-нибудь.

— Нет, мне нужно вспомнить сейчас.

— Почему?

— Неужели не ясно? Это единственная зацепка, которая у меня есть. Картина принадлежала миссис Ланкастер…

— Не вижу связи, — возразил Томми. — Ну принадлежала, и что с того? Возможно, она или кто-то из родственников просто купили ее на распродаже. А возможно, им ее вообще подарили. А в «Солнечный кряж» она ее прихватила потому, что к ней привыкла. С чего ты взяла, что картина непременно имеет какое-то отношение к прошлому миссис Ланкастер? Если бы имела, вряд ли бы мисс Ланкастер подарила ее тете Аде.

— Это единственная зацепка, — упрямо повторила Та-пенс.

— Какой милый домик, — сказал Томми, продолжая разглядывать картину.

— А мне почему-то кажется, что он пуст.

— Что ты хочешь этим сказать?

— В нем никто не живет. Никто и никогда не выйдет из этой двери, не пройдет по мостику, не отвяжет лодку и не уплывет на ней. Никто и никогда.

— Ради Бога, Тапенс! — вытаращился на нее Томми, — Что это с тобой?

— Я поняла это, как только увидела картину, — ответила Тапенс. — Сначала еще подумала: «Вот здорово было бы пожить в таком милом домике». А потом сразу: «Но ведь на самом деле в нем никто не живет. Ну конечно никто». И это лишний раз подтверждает, что я видела его раньше. Минуточку… минуточку… я, кажется, вспоминаю. Вспоминаю…

Томми во все глаза уставился на нее.

— Из окна, — чуть слышно выдохнула Тапенс. — Из окна автомобиля? Нет, нет, не под тем углом. Я бежала вдоль канала… какой-то горбатый мостик, потом розовая стена и два тополя. Нет, даже больше. Тополей было очень-очень много. Господи, если бы я только могла…

— Тапенс… кончай.

— Сейчас… сейчас…

Томми взглянул на часы.

— Боже милостивый! Надо поторапливаться. Ты совсем заморочила мне голову своей картиной.

Он соскочил с кровати и поспешил в ванную. Тапенс откинулась на подушки и закрыла глаза, пытаясь удержать упрямо ускользающее воспоминание.

Томми наливал себе вторую чашку кофе, когда — раскрасневшаяся и ликующая — в столовой появилась Тапенс.

— Ну, все, я знаю, где я его видела. Из окна поезда.

— Где? Когда?

— Не знаю. Придется еще повспоминать. Но точно знаю, что сказала тебе тогда: «Когда-нибудь я здесь выйду и осмотрю этот дом». И еще пыталась рассмотреть название следующей станции, но ты же знаешь, какие теперь дороги. Половину станций снесли. В том числе и ту, так что никакого названия там не было.

— Куда, к черту, подевался мой портфель? Альберт!

Последовали лихорадочные поиски. Когда запыхавшийся Томми вернулся прощаться, Тапенс сидела, задумчиво уставившись на яичницу.

— До свидания, дорогая, — сказал Томми. — И, ради Бога, постарайся не совать нос в чужие дела.

— Знаешь что? — задумчиво проговорила Тапенс. — А покатаюсь-ка я, пожалуй, немного по железной дороге!

Томми заметно полегчало.

— Вот именно, — ободряюще сказал он. — Покатайся. Купи себе сезонный билет. Так и скоротаешь время до моего возвращения.

— Передавай привет Джошу.

— Обязательно, — ответил Томми и встревоженно посмотрел на жену: — Жаль, что ты не едешь со мной. Ты это… глупостей не наделай, ладно?

— Разумеется, — сказала Тапенс.

Глава 6Тапенс идет по следу

— О Господи! — вздохнула Тапенс, уныло оглядываясь по сторонам.

Никогда в жизни она еще не чувствовала себя такой несчастной. Естественно, она знала, что будет скучать по Томми, но и представить себе не могла, что так сильно.

За всю свою семейную жизнь они редко расставались надолго. До замужества они называли себя «молодыми авантюристами» и вместе встречали все трудности и опасности. Они были настолько необычной парой, что их, не задумываясь, завербовал молчаливый и совершенно неприметный мужчина, называвший себя мистером Картером. Потом поженились, у них родилось двое детей. Как раз когда жизнь стала казаться им серой и скучной, началась Вторая мировая война, и, не успев опомниться, они оказались на службе у Британской контрразведки. Последовали новые приключения, которых мистер Картер уж никак не мог предусмотреть, поскольку изначально он думал привлечь одного Томми. Однако Тапенс, проявив всю свою природную изобретательность, исхитрилась обоих их — и своего мужа, и мистера Картера — обвести вокруг пальца. Когда Томми, изображая некоего мистера Мадоуса, появился в небольшой приморской гостинице, первым человеком, которого он там увидел, была женщина средних лет, восседающая в шезлонге и ловко орудующая вязальными спицами. Она одарила Томми невинным взором, и ему пришлось приветствовать ее как свою старую знакомую миссис Бленкинсон… После того случая они всегда работали вместе.

«На этот раз, однако, — сокрушалась Тапенс, — такой номер не пройдет». Сколько бы она ни выведывала, какую бы изобретательность ни проявляла, «Тихий Особняк», где проходил тайный съезд МСАБ, был ей явно не по зубам. «Тоже мне! Клуб Таинственных Старикашек!» — возмущалась она.

Без Томми в квартире был пусто и одиноко. «Чем бы себя занять?» — потерянно размышляла Тапенс.

Вопрос был чисто риторический, поскольку некоторые шаги в этом направлении она уже давно предприняла. «На этот раз никакой разведки. И контрразведки тоже. Вообще ничего официального, — сказала она себе. — Теперь я Пруденс Бересфорд, частный сыщик».

Позавтракав, она завалила обеденный стол расписаниями движения поездов, путеводителями, картами и неизвестно каким образом сохранившимися старыми ежедневниками.

Итак, два или три года назад (не раньше — в этом она была уверена) они ехали куда-то на поезде, и, выглянув из окна, она обратила внимание на этот дом. Только вот куда же они ехали?

Как и большинство людей, больше всего поездок Бересфорды совершали на автомобиле, крайне редко пользуясь услугами железных дорог.

Поездом же они, во-первых, ездили в Шотландию погостить у дочери Деборы, но это была ночная поездка. Потом как-то летом в Пензас[141], но дорогу туда Тапенс помнила чуть ли не наизусть.

Значит, это была какая-то совсем незначительная поездка.

Тапенс скрупулезно составила подробнейший список всех возможных поездок, которые она совершала за последнее время. Два-три раза — на скачки, потом визит в Нортумберленд[142], еще два местечка в Уэльсе[143], крестины, две свадьбы, распродажа и, наконец, щенки, которых она отвозила по просьбе неожиданно слегшего от гриппа приятеля. Они встретились с ним на какой-то узловой станции, названия которой она не запомнила.

Тапенс вздохнула. Видимо, ничего другого не оставалось, как последовать совету Томми: купить сезонный билет и проехать по всем этим местам.

В записной книжке она набросала все, что ей удалось вспомнить: а вдруг пригодится?

Например, шляпка… Тапенс точно помнила, что бросила ее на полку. А если она была в шляпке, щенки отпадают. Значит, свадьба или крестины…

Еще одно озарение: она сбрасывает туфли, потому что ногам больно. Да, определенно, она смотрела на этот дом… и сбросила туфли, потому что страшно болели ноги.

Значит, это было какое-то светское мероприятие, и она либо ехала на него, либо уже возвращалась… Нет, конечно же возвращалась, и ноги болели именно потому, что она долго была в новых туфлях. А какая тогда была шляпка? Если с цветочками, значит летняя свадьба… Или зимняя вельветовая?

Тапенс выписывала кое-какие детали из железнодорожного справочника, когда вошел Альберт и, уточнив, что приготовить на ужин, напомнил, что пора делать заказ у бакалейщика и мясника.

— На дом заказывать ничего не нужно, — сказала Тапенс. — Меня несколько дней не будет. Прокачусь немного по железной дороге…

— Вероятно, вам понадобятся сандвичи?

— Вероятно. Лучше всего с ветчиной или чем-нибудь таким…

— Есть яйца и сыр. В кладовке еще есть банка гусиной печенки — если ее не съесть, она может испортиться.

Несмотря на столь зловещую рекламу, Тапенс беззаботно сказала:

— Отлично. Сгодится.

— Куда пересылать корреспонденцию?

— Да я еще и сама не знаю, куда еду, — ответила Тапенс.

— Понятно, — сказал Альберт.

Больше всего в Альберте Бересфордам нравилось то, что он со всем соглашался и ему никогда не надо было ничего объяснять.

Когда Альберт удалился, Тапенс снова задумалась: что же это было за мероприятие, на которое она отправилась в шляпке и новых туфлях?..

Вот бы что-нибудь вспомнить о пейзаже… Она сидела с правой стороны по ходу поезда. На что она смотрела, прежде чем увидела этот дом?.. Лес? Деревья? Поля? Может, деревня?

Ломая над этим голову, она подняла глаза и уперлась взглядом в Альберта, который терпеливо стоял перед ней, ожидая, когда на него обратят внимание, и, сам того не ведая, являлся живым ответом на ее вопрос…

— Ну что там еще, Альберт?

— Если завтра вас целый день не будет…

— Возможно, и послезавтра…

— Ничего, если я возьму выходной?

— Да, разумеется.

— А то у меня Элизабет пятнами пошла. Милли думает, это корь…

Милли была жена Альберта, а Элизабет — его младшей дочерью.

— О Господи! И Милли, конечно, хочет, чтобы ты был дома?

Альберт жил в опрятном домике через улицу.

— Да нет… У нее и без меня забот хватает. Она вообще не любит, когда я путаюсь под ногами. Но я мог бы сводить куда-нибудь других детей…

— Ну конечно, Альберт. Теперь, наверное, весь садик на карантине?

— Уж лучше бы они все разом переболели… и дело с концом. У Чарли уже была, у Джин тоже. Так значит, я могу не приходить?

Тапенс заверила его, что ничего страшного с ней не произойдет.

В глубинах ее подсознания что-то зашевелилось… Счастливое ожидание… Узнавание… Корь… Да, корь. Что-то, имеющее отношение к кори.

Но какая связь между этим домом у канала и корью? Ну конечно же! Конечно Антея! Антея была крестницей Тапенс… и ее дочь Джейн училась в школе… первый семестр… день открытых дверей… и как назло у двух младших детей Антеи появилась сыпь… Дом оставить не на кого, а Джейн страшно расстроилась бы, если бы никто не приехал. И Антея позвонила Тапенс и спросила, не могла бы она съездить к Джейн вместо нее?

И Тапенс, разумеется, смогла… Тем более что никаких особенных дел у нее тогда не было. Она съездила в школу, забрала Джейн, угостила ее ленчем, и они как раз успели вернуться к спортивным состязаниям. По этому случаю пустили даже специальный экспресс.

Все пришло к ней с удивительной ясностью: она вспомнила даже, в каком была платье — в летнем ситцевом с подсолнухами!

А дом этот она увидела на обратном пути.

Она еще купила журнал и по дороге к Джейн полностью его прочитала, а на обратном пути просто смотрела в окно, пока наконец не задремала: уж больно день выдался тяжелый, да и туфли жали неимоверно.

Когда она проснулась, поезд бежал вдоль канала. За окном тянулись леса, мелькали мосты, извилистые тропинки, сельские дороги, одиночные фермы вдали… и никаких деревень.

Поезд стал замедлять ход — казалось бы, совершенно беспричинно, разве что машинист увидел какой-то сигнал, — и вдруг резко остановился у моста: небольшого горбатого мостика, перекинутого через канал, которым уже явно давно не пользовались. И по другую сторону канала, у самой воды, стоял дом. Тапенс сразу же решила, что сроду еще не видела такого чудесного домика: маленький и уютный, он мирно золотился под ласковыми лучами вечернего солнца.

Людей нигде не было видно — собак и скотины тоже. Однако зеленые ставни не были заперты. В домике явно жили, только, казалось, ненадолго куда-то отлучились.

«Надо будет разузнать о нем поподробней, — решила Тапенс. — Когда-нибудь вернусь сюда и обязательно его осмотрю. Всю жизнь мечтала иметь такой же».

Поезд рывком тронулся с места и стал медленно набирать ход.

«Посмотрю название следующей станции, чтобы знать, где это».

Но следующей станции не оказалось. В те времена на железной дороге творилось невесть что: станции закрывались одна за другой и, всеми забытые, зарастали травой. Двадцать минут… полчаса… Поезд все шел и шел, а Та-пенс не видела за окном ровным счетом ничего запоминающегося. Только однажды вдалеке показался и тут же исчез шпиль церкви.

Затем возник какой-то заводской комплекс… высоченные трубы… блочные корпуса… и снова открытая местность.

Тогда Тапенс подумала: «Ну что ж! Этот дом возник как мечта. Жаль, конечно, но пусть он мечтой и останется. А может, когда-нибудь я еще его увижу!»

И совершенно о нем забыла… пока картина, висевшая на стене[144], не пробудила смутные воспоминания. А теперь, благодаря одному-единственному слову, случайно оброненному Альфредом, она все ясно вспомнила.

Однако поиски только еще начинались. Тапенс разложила на столе карты, путеводитель и всевозможные справочники. Теперь она приблизительно представляла себе район поиска. Школа Джейн — ее Тапенс пометила большим крестом, — потом железнодорожная ветка на Лондон… какой-то ее отрезок она тогда проспала…

В итоге обозначилась весьма приличная по размерам территория, расположенная к северу от Манчестера, к юго-востоку от Маркет Бейсинга — небольшого городка, но довольно важной узловой железнодорожной станции — и к западу от Шейлборо.

Завтра с утра пораньше она возьмет машину и начнет поиски.

Тапенс встала, прошла в спальню и остановилась перед картиной над каминной полкой.

Да, никакой ошибки. Именно этот дом она видела из окна поезда три года назад и обещала себе, что придет день, и она непременно его отыщет.

И вот этот день настал… Завтрашний день.

Книга вторая