Часы. Пальцы чешутся. К чему бы? Вечеринка на хэллоуин — страница 44 из 83

ПРОПАЛА ЖЕНА

Глава 10Конференция и после…

1

— Ну, Бересфорд, — сказал генерал-майор сэр Джосая Пенн, кавалер орденов Подвязки[166], Бани[167] и «За боевые заслуги»[168], тоном, полностью соответствующим этой впечатляющей веренице званий. — И что вы думаете обо всей этой трескотне?

По этой фразе Томми сразу догадался, что старина Джош, как его непочтительно называли за глаза, отнюдь не в восторге от результатов только что закончившейся конференции.

— «Тише, тише, детки, ловим обезьянку», — передразнил кого-то сэр Джосая, продолжая делиться впечатлениями. — Сплошное словоблудие. А если кто и скажет вдруг что-нибудь путное, тут же встают четыре — не меньше — орясины и начинают топить его мысль в… Да…. Не понимаю, зачем мы приезжаем на эти сборища. Впрочем, нет, знаю. По крайней мере, знаю, почему приезжаю я. У меня просто нет выбора. Если бы я не поехал на этот балаган, сидел бы сейчас дома. А вы знаете, каково мне живется дома, Бересфорд? Меня терроризируют. Терроризируют все кому не лень… Экономка, садовник… Этот старикашка шотландец до того обнаглел, что не позволяет мне трогать мои собственные персики… Вот я и бегу сюда, пускаю в ход свое влияние и притворяюсь перед самим собой, будто выполняю какую-то полезную миссию и обеспечиваю безопасность страны! Вздор и чепуха! Но вы? Вы ведь сравнительно молодой человек. Вы-то зачем понапрасну тратите свое время? Тем более что слушать вас все равно никто не станет, даже если вы и впрямь скажете что-нибудь очень толковое.

Томми, слегка развеселившись тем, что, несмотря на его почтенный, как он полагал возраст, генерал-майор Джосая Пенн считает его молокососом, покачал головой. Генералу было уже далеко за восемьдесят, он страдал бронхиальной астмой и был глуховат, но при всем при этом был довольно умным человеком.

— Не будь здесь вас, сэр, — заявил Томми, — тут бы вообще ничего было.

— Ну, спасибо, приятно слышать, — сказал генерал. — Я беззубый бульдог, но лаять-то еще могу. Как там миссис Томми? Давненько ее не видел.

Томми ответил, что Тапенс здорова и на редкость активна.

— Да, столько энергии… Она всегда напоминала мне стрекозу. Начнет, бывало, гоняться за какой-нибудь очередной нелепой выдумкой, а потом вдруг обнаруживается, что никакая это не выдумка. Вот как надо веселиться! — с одобрением сказал генерал. — Не то что нынешние дамочки. У всех у них, вишь ты, какое-то Дело, и непременно с заглавной буквы. А что до совеременных девиц… — Генерал покачал головой. — Совсем не то, что в годы моей юности. Тогда они были красивые, как картинки. Муслиновые[169] платья! Шляпки «клош»! Вы помните? Да нет, вы, наверное, тогда еще под стол пешком ходили… Приходилось наклоняться и заглядывать под поля, чтобы разглядеть девичье лицо. Это было мучительно, и они это знали! Я вдруг вспомнил… дайте подумать… она ведь, кажется, ваша родственница… даже тетя… Ада Фэншо…

— Тетушка Ада?!

— Самая хорошенькая из моих знакомых.

Томми, к своей чести, ничем не выдал удивления. Казалось совершенно невероятным, что кто-то мог находить его тетю Аду хоть сколько-нибудь привлекательной. Старина Джош тем временем возбужденно продолжал:

— Красивая, как картинка. Живая! Веселая! А как любила пошутить! Я тогда только стал младшим офицером, собирался отбыть в Индию. Мы устроили пикник при лунном свете на пляже. Сидели рядышком на камне и смотрели на море.

Томми искоса посмотрел на генерала: двойной подбородок, лысина, кустистые брови и огромное брюшко. Ему тут же вспомнилась тетушка Ада: пробивающиеся усики, мрачная улыбка, серебристо-седые космы и злобный взгляд. Вот что делает с человеком время! — подумал он и попытался представить себе красивого молодого офицера и прекрасную девушку в лунном свете. Почему-то это ему никак не удавалось.

— Любовь, — тяжело вздохнув, сказал сэр Джосая Пенн. — Мне так хотелось сделать ей в ту ночь предложение, но о каком предложении может идти речь, когда ты всего-навсего унтер-офицер? Да, при таком жалованье не очень-то создашь семью. Нам пришлось бы ждать пять лет, прежде чем мы смогли бы пожениться. На столько лет растянутая помолвка — разве можно просить об этом девушку? Ну да что там. Вы же знаете, как это бывает. Я отправился в Индию, отпуск получил очень не скоро… Первое время мы еще переписывались, потом все как-то само собой прекратилось. Так я ее больше и не увидел. И, однако, знаете, никогда ее не забывал. Часто думал о ней… Помню, однажды, уже много лет спустя, чуть не написал ей письмо. Я прослышал, что она в тех же краях, где какое-то время гостил я. Думал, съезжу, повидаю ее, спрошу, можно ли мне еще раз ее увидеть. А потом решил: «Не будь идиотом. Она, наверное, теперь совсем другая».

Потом, еще несколько лет спустя, о ней упомянул один мой приятель и сказал, будто она — одна из самых уродливых женщин, которых он когда-либо видел. Я ему, разумеется, не поверил. Но теперь вот думаю: может, оно и к лучшему, что я так ее больше и не увидел? Что она нынче поделывает? Еще жива?

— Нет. Умерла две или три недели назад.

— Что вы говорите! В самом деле? Да, ей ведь, наверное, было уже… — ну-ка, ну-ка… семьдесят пять или семьдесят шесть? Наверное, все же, чуть больше…

— Ей было восемьдесят, — сказал Томми.

— Подумать только! Темнокудрая затейница Ада. Где она умерла? В лечебнице или у нее была компаньонка — она ведь так и не вышла замуж, да?

— Нет, так и не вышла, — ответил Томми. — Она жила в доме для престарелых. В очень даже неплохом, между прочим. «Солнечный кряж» называется.

— Да, слышал. «Солнечный кряж». Сестра, по моему, упоминала, что там живет кто-то из ее знакомых. Какая-то миссис… Картстойс, что ли? Вы с ней не знакомы?

— Нет. Я там особенно никого не знаю. Обычно те, кто навещает своих родственников, ни с кем другим не общаются.

— Да, наверное, миссия не из легких. Я имею в виду, толком ведь и не знаешь, о чем с ними говорить.

— С тетей Адой бывало особенно трудно, — признался Томми. — Можете представить, какой у нее был вздорный нрав.

— Да ухе, наверное, — генерал усмехнулся. — В молодости она бывала настоящей чертовкой. — Он вздохнул. — Страшное дело, старость. У одной из подруг моей сестры бывали галлюцинации. Бедняжка, все-то ей чудилось, что она кого-то убила.

— Боже милостивый, — удивился Томми. — Да неужели?

— Да нет, вряд ли. Ни за что не поверю, что она способна кого-то убить. Хотя, — генерал вдруг задумался, — может, и убила. Когда вы ходите и радостно всем об этом рассказываете, никто ведь вам не поверит, правда? Забавная мыслишка, а?

— И кого же, по ее разумению, она убила?

— Честное слово, не помню. Кажется, мужа. Не знаю даже, кем он был и как выглядел. Мы с ней познакомились, когда она была уже вдовой… Да, со вздохом добавил он, — жалко, что так с Адой. Не видел сообщения в газете. Кабы увидел, непременно бы послал цветы. Букетик роз. Именно их носили в мое время девушки на вечерних платьях. Букетик бутончиков роз на бретельке. Очень красиво. Помню, на Аде было платье — цвета гортензии, розовато-лиловое. Розовато-лиловое, а на нем бутончики роз. Розовых. Как-то раз она дала мне один. И, представьте, оказалось, что они ненастоящие. Искусственные. Я долго его хранил — несколько лет. Знаю, знаю, — добавил он, перехватив взгляд Томми, — вам это кажется смешным. Но поверьте, мой мальчик, когда становишься по-настоящему старым и чокнутым, как я, начинаешь ценить приятные воспоминания. Ну, пожалуй, поковыляю на последний акт этой комедии. Большой привет миссис Томми.

На следующий день в поезде Томми с улыбкой вспоминал этот разговор и снова пытался представить свою грозную тетю и свирепого генерал-майора в их лучшие дни.

— Надо рассказать Тапенс, то-то посмеется, — решил он. — Чем-то она, интересно, занималась в мое отсутствие?

Верный Альберт, ослепительно улыбаясь, открыл дверь.

— Добро пожаловать домой, сэр.

— И я рад, что вернулся… — Томми протянул Альберту чемодан. — А где миссис Бересфорд?

— Еще не возвратилась, сэр.

— Ты хочешь сказать — она уехала?

— Ее нет уже три или четыре дня. Но к обеду она должна вернуться. Она вчера звонила.

— Что она задумала, Альберт?

— Не знаю, сэр. Она поехала на машине, но прихватила с собой уйму железнодорожных справочников. Она может оказаться где угодно.

— Вот уж действительно! — с чувством сказал Томми. — В Джон-о'Гротсе или в Лендс-Энде[170]… и, скорее всего, где-нибудь между ними опоздала на посадку. Боже, храни британские железные дороги! Говоришь, она вчера звонила? А не сказала откуда?

— Нет.

— А в какое время она звонила?

— Вчера утром. Перед ленчем. Сказала только, что все в порядке. В какое точно время приедет, она сказать не могла, но полагала, что к обеду, и просила приготовить цыпленка. Вас это устроит, сэр?

— Да, — сказал Томми, бросая взгляд на часы. — Значит, она вот-вот должна появиться.

— Я попридержу цыпленка, — сказал Альберт.

Томми усмехнулся.

— Совершенно верно. Ухвати его за хвост. А как у тебя дела? Дома все здоровы?

— Мы боялись, что корь, но оказалось — ложная тревога. Доктор сказал: всего лишь диатез. От клубники.

— Хорошо, — сказал Томми.

Он поднялся наверх, что-то насвистывая себе под нос. Прошел в ванную, побрился, умылся и заглянул в спальню. У комнаты был тот странный потерянный вид, какой напускают на себя некоторые спальни, когда нет хозяина. Атмосфера казалась холодной и недружелюбной. Все было до тошноты вычищено. Томми испытал острейшее чувство тоски, знакомое, вероятно, только самым преданным псам. Потерянно озираясь, он думал, что у спальни такой вид, будто Тапенс здесь сроду не было. Ни рассыпанной пудры, ни брошенной на пол книги в развернутом виде…

— Сэр.

В дверях стоял Альберт.

— Да?

— Меня беспокоит цыпленок.

— Да черт с ним, с цыпленком, — ответил Томми. — Ты, похоже, только о нем и думаешь.

— Но я рассчитывал, что вы с миссис будете к восьми. Я имею в виду — никак не позже.

— Да уж, — сказал Томми, бросая взгляд на наручные часы. — Боже милостивый, уже без двадцати пяти девять?

— Да, сэр. А цыпленок…

— Ладно, тащи его сюда. Слопаем вдвоем. Так Тапенс и надо. Вернется к обеду! Как же!

— Некоторые ужинают еще позже, — заметил Альберт. — Однажды я ездил в Испанию, и, поверите ли, раньше десяти там решительно никто не ужинает. Десять часов вечера! Ну что вы на это скажете? Варвары!

— Да уж, — рассеянно отозвался Томми. — Кстати, ты не догадываешься, куда она поехала?

— Вы спрашиваете о миссис Бересфорд? Понятия не имею, сэр. Насколько я понимаю, сперва она собиралась поехать поездом. Просмотрела кучу железнодорожных справочников и расписаний.

— Ну, каждый развлекается по-своему. А ей всегда нравилось путешествовать поездом. И все же интересно, где она. Скорее всего, сидит сейчас на какой-нибудь станции в зале ожидания.

— И ведь знала, что вы возвращаетесь сегодня, сэр, — укоризненно заметил Альберт. — Могла бы и вовремя приехать. Правда ведь?

Томми, осознавший вдруг, что ему предлагают нечто вроде союза: он и Альберт выражают обоюдное неодобрение некой Тапенс, которая, зафлиртовав с британскими железными дорогами, не явилась вовремя домой и не оказала соответствующего приема вернувшемуся из командировки мужу, — промолчал.

Так и не дождавшись ответа, Альберт ушел избавлять цыпленка от кремации в духовке.

Томми, собравшийся было идти за ним, остановился и посмотрел на каминную доску. Потом неторопливо подошел к ней и внимательно осмотрел висевшую там картину. Странно, что Тапенс была так уверена, будто видела этот дом прежде. Томми был абсолютно уверен, что сроду его не видел. Дом как дом. Таких по стране тысячи.

Он придвинулся поближе. Потом, не удовлетворившись и этим, снял ее и поднес к лампочке. Обычный дом! Под картиной стояла подпись художника. Фамилия, хотя он и не мог разобрать, какая именно, начиналась с буквы «Б». Босуорт… Баучьер… Надо бы взять увеличительное стекло… Из холла донесся веселый перезвон колокольчиков, которые Тапенс с Томми привезли когда-то из Швейцарии. Такие там вешают коровам на шею. Альберту они очень понравились, и он виртуозно приспособил их вместо гонга. Кушать подано. Томми направился в столовую. Странно, пронеслось у него в голове, что Тапенс так и не появилась. Может быть, у нее спустилась шина — обычное дело, — но тогда она наверняка позвонила бы и предупредила, что задерживается.

«Знает ведь, что я буду волноваться», — проворчал Томми. И не то чтобы он вообще никогда не волновался — но только не из-за Тапенс. С Тапенс всегда все было в полном порядке. Вечно этот Альберт подливает масло в огонь.

— Надеюсь, она не попала в аварию, — заметил он на сей раз, ставя перед Томми блюдо с капустой и мрачно качая головой.

— Убери. Знаешь же, что я не перевариваю капусты, — сказал Томми. — С какой стати ей попадать в аварию? Сейчас только половина десятого.

— Ездить на машине в наши дни — чистейшее самоубийство, — печально проговорил Альберт. — А в аварию может попасть каждый.

Зазвонил телефон.

— Это она, — сказал Альберт.

Поставив блюдо с капустой на сервант, он поспешил из комнаты. Томми отодвинул тарелку с цыпленком и последовал за Альбертом. Тот уже говорил:

— Да, сэр? Да, мистер Бересфорд дома. Одну минуточку. — Он повернулся к Томми: — Сэр, вас просит какой-то доктор Марри.

— Доктор Марри?! — Томми задумался. Фамилия казалась ему смутно знакомой, только он никак не мог вспомнить откуда… Если Тапенс попала в аварию… И тут же со вздохом облегчения вспомнил, что доктор Марри пользовал старушек в «Солнечном кряже». Истинное дитя своего времени, Томми тут же предположил, что доктор Марри звонит по поводу оформления каких-нибудь бумаг, касающихся кончины тетушки Ады.

— Алло, — бодро сказал он, — Бересфорд слушает.

— О, рад, что застал вас. Надеюсь, вы меня помните. Я пользовал вашу тетю, мисс Фэншо.

— Да, разумеется, помню. Чем могу служить?

— Мне, право, хотелось бы перемолвиться с вами парой словечек. Мы не могли бы договориться о встрече? Разумеется, в городе.

— О да, пожалуйста. Никаких проблем. Но… э-э… это нечто такое, о чем вы не можете сказать по телефону?

— Я предпочел бы не обсуждать это по телефону. Конечно особой спешки нет, ничего срочного. Просто… просто мне хотелось бы кое о чем с вами поговорить.

— Надеюсь, ничего серьезного? — спросил Томми, удивляясь, как такое могло сорваться у него с языка.

— Да нет, право. Наверное, я делаю из мухи слона. Скорее всего, так оно и есть. Но в «Солнечном кряже» происходит что-то очень странное.

— Это не имеет отношения к миссис Ланкастер? — спросил Томми.

— К миссис Ланкастер?! Доктор, казалось, удивился. — О, нет. Она от нас уехала. По сути, еще до кончины вашей тетушки. Тут совсем другое.

— Я уезжал и только что вернулся. Могу я перезвонить вам утром? Тогда бы мы могли назначить встречу.

— Разумеется. Я оставлю вам свой номер. До десяти меня можно найти в приемной.

— Плохие новости? — спросил Альберт, когда Томми вернулся в столовую.

— Бога ради, Альберт, не каркай, — раздраженно сказал Томми. — Нет, конечно, никаких плохих новостей.

— А я уж было подумал, хозяйка…

— С ней все в порядке, — отрезал Томми. — С ней всегда все в порядке. Ты же ее знаешь: взбрело что-то в голову, вот и помчалась как угорелая. Больше я не собираюсь волноваться. И убери от меня этого цыпленка: он несъедобен. Ты его пережарил. Принеси лучше кофе. И вообще, я ложусь спать. Завтра, возможно, будет письмо. Задержалось на почте — ты же знаешь, какая у нас почта. А может, придет телеграмма или она позвонит.

Однако ни звонка, ни телеграммы на следующий день не было. Альберт во все глаза смотрел на Томми и постоянно открывал рот, тут же, впрочем, его закрывая. Даже он понимал, что его мрачные прогнозы в настоящий момент неуместны.

Наконец Томми над ним сжалился. Проглотив последний кусок тоста с мармеладом и запив его кофе, он заговорил:

— Ну хорошо, Альберт, я сам скажу. Итак: где она и что с ней случилось? И что мы намерены теперь предпринять?

— Обратитесь в полицию, сэр.

— Не уверен. Видишь ли… — Томми замолчал.

— Если она попала в аварию…

— При ней водительские права… и много других бумаг. Из больницы сразу бы сообщили. В таких случаях они тут же связываются с родственниками. Я не хочу показаться неврастеником… и потом, ей… ей это может не понравиться. Ты совершенно… совершенно не догадываешься, Альберт, куда бы она могла поехать? Она ничего не говорила? Не называла никакого места — или хотя бы графства? Не упоминала никакого имени?

Альберт покачал головой.

— А в каком она была состоянии? Казалась довольной? Возбужденной? Несчастной? Встревоженной?

Ответ последовал незамедлительно:

— Она была довольна, как Панч[171]… Ее прямо-таки распирало от радости.

— Как терьера, которого пустили по следу? — уточнил Томми.

— Совершенно верно, сэр, вы же знаете, какая она становится…

— Значит, она что-то задумала. Интересно… — Томми замолчал и погрузился в размышления.

Значит, подвернулось какое-то дело, и Тапенс, образно говоря, сорвалась с места и помчалась, как терьер на запах. Позавчера она позвонила и сообщила о своем возвращении. Почему же, в таком случае, она не вернулась? Вероятно, в этот самый момент, подумал Томми, она сидит где-нибудь и кому-то пудрит мозги, совершенно забыв обо всем на свете!

Если она идет по следу, она ужасно огорчится, если он, Томми, побежит в полицию и будет, точно барашек, блеять, что у него пропала жена… Он словно слышит, как Тапенс говорит: «Это ж какие мозги надо иметь, чтобы учудить эдакое! Я и сама еще в состоянии о себе позаботиться! Пора бы уже тебе это запомнить!» (А в состоянии ли?)

Ни за что на свете нельзя было с полной определенностью сказать, куда могло завести Тапенс ее воображение.

Грозит ли ей опасность? Но ведь до сих пор никаких признаков опасности в этом деле не было — разве что в воображении самой Тапенс.

Пойти в полицию и заявить, что его жена не вернулась домой, как обещала… Полицейские очень внимательно его выслушают, ухмыляясь про себя, а затем тактично спросят, не появлялись ли у нее в последнее время новые знакомые мужского пола!

— Я найду ее сам, — решил Томми. — Только вот где? Я ведь даже не знаю, на севере она или на юге, не говоря уже о востоке и западе… и она — глупенькая — даже не сообщила, откуда звонит.

— Вероятно, ее захватила какая-то группировка… — предположил Альберт.

— Ох, Альберт, ну когда ж ты наконец повзрослеешь!

— И что вы собираетесь предпринять, сэр? — обиженно поинтересовался тот.

— Поеду в Лондон, — сказал Томми, бросая взгляд на часы. — Для начала встречусь с доктором Марри. Он звонил вчера вечером — хочет что-то рассказать о делах моей покойной тетушки. Как знать… Вдруг он натолкнет меня на какую-нибудь идею… В конце концов все это началось в «Солнечном кряже». И прихвачу-ка с собой картину, которая произвела на Тапенс такое впечатление.

— Вы хотите отвезти ее в Скотленд-Ярд?

— Нет, — буркнул Томми, — на Бонд-стрит[172].

Глава 11Бонд-стрит и доктор Марри

1

Томми выскочил из такси и, расплатившись с водителем, тут же снова нырнул в машину, чтобы вытащить небрежно упакованный сверток, в котором легко угадывалась картина. Сунув ее под мышку, он вошел в «Нью Атаниэн гэллери», одну из самых старых и известных галерей в Лондоне.

Томми не был особым почитателем живописи и пришел в галерею лишь потому, что там священнодействовал один его старый знакомый.

«Священнодействовал» — пожалуй, единственное подходящее слово для определения того, чем там занимался светловолосый молодой человек, с радостной улыбкой двинувшийся навстречу Томми. В его глазах неизменно светился сочувственный интерес, голос был приглушенный, а улыбка приятная и располагающая. Собственно говоря, с такой внешностью всё, чем бы молодой человек ни занимался, казалось священнодействием.

— Хэлло, Томми, — сказал он. — Давненько не виделись. Только не говорите, что на старости лет стали писать натюрморты. Результаты, говорю вам по опыту, как правило, самые плачевные.

— Сомневаюсь, чтобы творчество когда-либо было мне в масть, — ответил Томми. — Хотя, признаться, на днях страшно увлекся одной книжицей, в которой весьма доступно объясняется, как научить пятилетнего малыша писать маслом на холсте.

— Боже, помоги нам.

— По правде говоря, Роберт, я хочу обратиться к вам как к специалисту. Мне нужно ваше мнение вот об этом.

Роберт взял у Томми сверток и с опытностью человека, привыкшего заворачивать и разворачивать различные экспонаты, ловко снял обертку. Он поставил картину на стул, всмотрелся в нее, затем отступил на несколько шагов и перевел взгляд на Томми.

— Ну и что? — спросил он. — Что именно вас интересует? Хотите ее продать?

— Нет, продавать я ее не собираюсь. Я только хочу кое-что выяснить. И прежде всего, кто ее написал.

— Ну, если все же захотите продать, имейте в виду, что сейчас это ходкий товар. После десяти лет забвения Боскоуэн снова входит в моду.

— Боскоуэн? — Томми вопрошающе на него посмотрел. — Это фамилия художника? Я видел, что картина подписана каким-то именем, но разобрать его не сумел.

— Да, Боскоуэн, как пить дать. Лет двадцать пять назад он был весьма популярен. Много выставлялся, неплохо зарабатывал. Люди охотно покупали его картины. В плане техники очень хороший художник. Затем, как это часто бывает, вышел из моды. Долгое время его работы вообще не пользовались спросом, но с недавних пор к нему снова наблюдается интерес. К нему, к Стичуорту и Фоделле.

— Боскоуэн, — повторил Томми.

— Боскоуэн, — подтвердил Роберт.

— Он все еще пишет?

— Нет. Умер несколько лет назад. Уже в возрасте, лет шестидесяти пяти, я думаю. Был весьма плодовит. Его полотна можно найти по всей стране. Подумываем даже через полгодика устроить его выставку. Думаю, не прогадаем. А почему он вас так заинтересовал?

— Долгая история, — мрачно ответил Томми, — Долгая, запутанная и дурацкая. Как-нибудь на днях я приглашу вас на ленч и подробно все расскажу. Сейчас же я хотел бы узнать немного об этом Боскоуэне и спросить, не знаете ли вы случайно, где находится изображенный на картине дом?

— Ответить на последний вопрос в данный момент весьма затруднительно. Просто это, так сказать, его тема. Сельские домики, обычно в довольно уединенных местах, иногда ферма, иногда одна-две коровы, а то и фермерская тележка, — обычно где-то вдали. Обычные сельские сценки. Поверхность холста порой напоминает эмаль. Это была необычная техника, и она нравилась публике. Он очень много писал во Франции, большей частью нормандские церкви. У меня тут есть одна его картина. Погодите минуточку, сейчас принесу.

Он подошел к лестничной площадке и кого-то окликнул. Вскоре он вернулся с небольшим холстом, который поставил на другой стул.

— Вот видите, — сказал он. — Церковь в Нормандии[173].

— Вижу, — согласился Томми. — В точности то же самое. Моя жена утверждает, что в этом доме — который на картине — никто никогда не жил. Теперь я понимаю, что она имела в виду. У меня такое впечатление, что в эту церковь ни один приличный человек не заглянет.

— Возможно, в словах вашей жены что-то есть. Тихие, мирные и безлюдные жилища. Он ведь, знаете, вообще редко рисовал людей. Лишь изредка в ландшафте. Пожалуй, в некотором роде именно это и придает его картинам особый шарм. Некое чувство изолированности, оторванности. Как будто он намеренно убирал людей, и ландшафт сразу же становился величественнее и спокойнее. Если задуматься, наверное, именно поэтому маятник зрительского интереса качнулся в его сторону. Слишком уж много людей в наши дни, слишком много машин, шума и суеты. Людям не хватает покоя. Не хватает природы.

— Да, наверное, вы правы. А что он был за человек?

— Я не был знаком с ним лично. Я тогда еще был ни кем… Но, насколько я знаю, он был очень собой доволен и считал себя гораздо более одаренным художником, чем был на самом деле. Слегка важничал. Такой благодушный ловелас. В общем, его любили.

— А как можно выяснить, где именно находится эта местность? Это ведь Англия, я полагаю?

— Да, скорее всего. Хотите, чтобы я это выяснил?

— А можете?

— Лучше всего спросить у его жены, вернее, вдовы. Он женился на Эмме Уинг. Она довольно известный скульптор. Работает неторопливо, но вещи у нее получаются отменные. Можете съездить и спросить у нее. Она живет в Хэмпстеде[174]. Я дам вам адрес. В последнее время мы довольно много с ней переписывались по поводу выставки ее мужа. Думаем представить и несколько ее работ. Сейчас запишу адрес.

Он прошел к письменному столу, полистал какой-то журнал и нацарапал что-то на карточке.

— Пожалуйста, Томми, — сказал он. — Вечно у вас какие-то тайны. Впрочем, вы всегда были ужасным темнилой. А ваша картина — весьма типичный образчик творчества Боскоуэна. Возможно, мы даже попросим ее у вас для выставки. Так что, ближе к открытию я вам позвоню.

— А вы не знаете некую миссис Ланкастер?

— Так сразу что-то и не припоминаю. Она художница или что-нибудь в этом роде?

— Да нет, не думаю. Она всего лишь старушка, жившая последние несколько лет в доме для престарелых. Дело в том, что некогда эта картина принадлежала ей, а потом она подарила ее моей тете.

— Нет, сомневаюсь, чтобы эта фамилия что-то для меня значила. Спросите лучше у миссис Боскоуэн.

— А какая она?

— Гораздо моложе мужа. Яркая личность. — Он кивнул, подумал, затем кивнул еще раз. — Необыкновенная. Впрочем, думаю, вы сразу это почувствуете.

Он взял картину и передал ее вниз, распорядившись при этом ее упаковать.

— Приятно, наверное, когда столько помощников, — заметил Томми.

Он огляделся по сторонам, впервые заметив окружающие его картины.

— Это еще что такое? — с неодобрением спросил он.

— Пол Яггеровский… Интересный молодой художник… славянин… Говорят, он писал свои работы, приняв изрядную дозу наркотиков. Разве он вам не нравится?

Томми уставился на громадную сетку, укрывавшую зеленое металлическое поле, усеянное деформированными коровами.

— Честно говоря, нет.

— Мещанин, — ухмыльнулся Роберт. — Идемте на ленч.

— Не могу. У меня встреча в клубе с одним доктором.

— Надеюсь, вы не больны?

— Здоров как бык. Давление у меня до того хорошее, что все доктора, которые его меряют, расстраиваются.

— Тогда зачем же эта встреча?

— О-о, — бодро протянул Томми, — просто захотелось повидаться. — Спасибо за помощь, Роберт. До свидания.

2

Томми приветствовал доктора Марри с некоторым любопытством… Он полагал, что речь пойдет о каких-то формальностях, связанных со смертью тети Ады, хотя и представить себе не мог, почему доктор Марри не захотел обсуждать их по телефону.

— Боюсь, я немного опоздал, — извинился доктор Марри, пожимая руку Томми. — Очень много транспорта, а я точно не знал, где ваш клуб. Эту часть Лондона я знаю довольно плохо.

— Сожалею, что заставил вас тащиться сюда, — ответил Томми. — Можно было бы встретиться в каком-нибудь другом месте.

— Значит, сейчас вы свободны?

— В данный момент — да. Меня не было всю последнюю неделю.

— Да, когда я вам звонил, мне это сказали.

Томми указал гостю на стул, предложил прохладительные напитки и положил рядом с ним спички и сигареты. Когда они устроились, доктор Марри начал:

— Наверняка я пробудил в вас любопытство… Дело в «Солнечном кряже». Все это очень запутанно и неясно, и вроде бы не имеет к вам никакого отношения. Мне, право же, неудобно вас беспокоить по такому поводу, но я просто не знаю, к кому могу еще обратиться…

— Ну, разумеется, я сделаю все, что смогу. Это имеет какое-то отношение к моей тетушке, мисс Фэншо?

— Лишь косвенное. Могу я говорить с вами откровенно, мистер Бересфорд?

— Да, конечно.

— Видите ли, на днях я беседовал с одним нашим общим другом. Он мне кое-что о вас рассказал. Насколько я понимаю, в военное время вы выполняли довольно деликатные поручения…

— Ну я бы не советовал слишком серьезно относиться к словам нашего общего знакомого, — уклончиво ответил Томми.

— О да, я понимаю, о таких вещах не принято распространяться.

— Право, не думаю, что это так уж важно. Столько лет прошло… Мы с женой были тогда совсем молодыми.

— Собственно, то, о чем я хочу с вами поговорить, не имеет к тому времени никакого отношения. Для меня было бы важно, чтобы все осталось между нами, хотя вполне вероятно, что в дальнейшем огласка неизбежна.

— Вы говорите, что-то случилось в «Солнечном кряже»?

— Да. Не так давно умерла одна из наших пациенток. Некая миссис Муди. Не знаю, встречались ли вы с нею… Может, вам что-то рассказывала ваша тетушка?

— О миссис Муди? — изумился Томми. — Да нет, вряд ли. Во всяком случае, я не помню.

— По сравнению с другими пациентками ее можно было бы назвать молодой. Только-только разменяла восьмой десяток, и при этом никаких серьезных заболеваний у нее не было. Просто у нее не было близких родственников, и за ней некому было присматривать. Она из тех женщин, которых я про себя называю квочками. Эти женщины с годами все больше становятся похожими на кур. Они кудахчут, вечно все забывают, сами себя ставят в трудное положение, заводятся по пустякам и страшно потом переживают. Но при этом они совершенно здоровы. О психическом расстройстве в данном случае нет и речи.

— Они всего лишь кудахчут, — констатировал Томми.

— Совершенно верно. Миссис Муди тоже кудахтала. Нянечки любили ее, несмотря на все хлопоты, которые она им доставляла. Она ведь постоянно все забывала и часто, только что пообедав, поднимала шум из-за того, что ее морят голодом.

— А-а, — протянул Томми, наконец вспомнив, — миссис Какао?

— Простите?

— Виноват, — ответил Томми, — это мы так с женой ее окрестили. Однажды мы проходили по коридору, а она вопила, звала нянечку Джейн, заявляя, что ей еще не дали какао. Очень симпатичная старушка. Нас тогда это очень позабавило, и мы стали между собой звать ее миссис Какао. Значит, она умерла?

Когда наступила смерть, я особенно не удивился, — продолжал доктор Марри. — Невозможно с какой-либо степенью точности предсказать, когда умрет та или иная пациентка. Женщины с серьезными проблемами, которые, казалось бы, не протянут и года после очередного осмотра, порой живут еще добрых десять лет. Их воля к жизни оказывается гораздо сильнее физического недомогания. А другие, обладающие, казалось бы, исключительно хорошим здоровьем и способные дожить до глубокой старости, подхватывают вдруг какую-нибудь инфекцию и умирают с удивительной легкостью, не в состоянии преодолеть не такую уж тяжелую болезнь. Так что, повторяю, как врач, работающий в доме престарелых, я не удивляюсь, когда пациент вдруг неожиданно умирает. Другое дело миссис Муди. Она умерла во сне и совершенно без каких-либо признаков болезни. Ее смерть была явно преждевременной. Позволю себе употребить одну фразу, которая постоянно занимала меня в трагедии Шекспира «Макбет». Я всегда гадал, что же имел в виду Макбет, когда сказал о своей жене: «Не догадалась умереть попозже»[175].

— Да, помню, я и сам когда-то пытался понять, что бы это значило, — подхватил Томми. — Не помню уж, чья была постановка и кто играл Макбета, но они сильно акцентировали этот момент, да и актер говорил так, словно старался навести зрителей на мысль, будто Макбет намекает врачу, как бы хорошо было избавиться от жены. И врач, очевидно, следует его совету. А Макбет, чувствуя свою безнаказанность и зная, что слабеющая рассудком жена уже не в состоянии помешать ему, выражает свою любовь и горе словами: «Не догадалась умереть попозже».

— Совершенно верно, — согласился доктор Марри. — То же и с миссис Муди. Я чувствовал, что ей следовало умереть позже. А не тогда — три недели назад, и совершенно без всякой на то причины.

Томми вопрошающе посмотрел на доктора.

— У врачей мало вариантов посмертного диагностирования. Если вы не уверены в причине смерти пациента, имеется лишь один способ его точного определения — вскрытие. Родственники этого, естественно, не одобряют. С другой стороны, если вскрытие выявляет какую-то болезнь или недомогание, которое не всегда клинически проявляется и которое врач в свое время не смог определить, его карьере наносится ощутимый удар…

— Да-да, понимаю.

— Когда человек умирает вот таким образом — без видимой причины, — вскрытие может принести неоценимый вклад в развитие медицины… Поэтому я решился добиться согласия родственников — они в данном случае были очень дальние, что называется, «седьмая вода на киселе». Все это, разумеется, я преподнес им в удобоваримом виде, чтобы звучало не так формально. К счастью, им было абсолютно все равно. Я испытал громадное облегчение. Если бы все оказалось в норме, после проведения аутопсии[176] я с чистой совестью выдал бы свидетельство о смерти. Обычно в таких случаях оказывается, что смерть наступила в результате сердечной недостаточности, вызванной, в свою очередь, целым рядом причин. Хотя как раз сердце у миссис Муди было для ее возраста в исключительно хорошем состоянии. Она страдала артритом и ревматизмом, у нее были проблемы с печенью, но все это никак не могло быть причиной смерти.

Доктор Марри замолчал. Томми открыл было рот, но тут же снова его закрыл. Доктор кивнул.

— Да, мистер Бересфорд. Вы уже понимаете, к чему я клоню. В общем, смерть миссис Муди была вызвана смертельной дозой морфия.

— Боже милостивый! — вытаращил глаза Томми.

— Да. Это кажется невероятным, но результаты анализа совершенно недвусмысленны. Тогда я задался вопросом: с какой целью ей ввели этот морфий? Болей она не испытывала, и ничего подобного я ей, естественно, не назначал. Оставалось три варианта. Ей могли его дать по ошибке, что маловероятно. Также она могла принять по ошибке лекарство, предназначенное другому пациенту, что тоже практически невозможно. Про запас морфий пациентам не дают, а наркоманов, у которых могут оказаться принесенные с собой запасы, мы на излечение не принимаем. Разумеется, это могло быть самоубийством, но, прежде чем принимать эту версию, я бы хорошенько подумал. Миссис Муди, хоть и постоянно о чем-то тревожилась, обладала веселым нравом, и в этом я абсолютно уверен — ей бы и в голову не пришло свести счеты с жизнью. Третья версия заключается в том, что смертельную дозу ввели ей намеренно. Но кто это мог сделать и с какой целью? Естественно, мисс Паккард как дипломированный специалист и хозяйка пансионата имеет полное право хранить под запором запасы морфия и других наркотических веществ. При некоторых болезнях, например ишиасе или ревматоидном артрите, боли настолько сильные, что без них просто не обойтись. Мы надеялись, что обнаружатся какие-то обстоятельства, при которых миссис Муди могла по ошибке получить или принять сама — решив, скажем, что это какое-то средство от несварения или бессонницы, — большую дозу препарата, но подобные обстоятельства не обнаружились. Тогда, по предложению миссис Паккард, мы внимательно изучили записи всех подобных смертей в «Солнечном кряже» за последние два года. Я рад сообщить, что их было немного — всего семь, что совершенно нормально для людей такого возраста. Две смерти, вне всякого сомнения, наступили от бронхита, две от гриппа. Это было зимой, когда организм наиболее ослаблен и почти не сопротивляется. Но оставались еще три смерти.

Он помолчал и продолжал:

— И вот эти последние, мистер Бересфорд, а особенно две из них, вызывают у меня большие подозрения. Нет, они не были уж совсем неожиданны, и все же никак нельзя сказать, что они были ожидаемы. Тем более в свете последних событий. Приходится признать, каким бы невероятным это ни казалась, что в «Солнечном кряже» орудует убийца. Скорее всего, это какой-нибудь пациент со скрытыми психическими расстройствами. Вся проблема в том, как его вычислить?

Последовала пауза. Томми вздохнул.

— Я нисколько не сомневаюсь в ваших словах, — заговорил он, — и все же это выглядит невероятным. Подобные вещи… да разве такое бывает?

— О да, — мрачно возразил доктор Марри, — еще как бывает. Я знаю несколько подобных случаев… Например, милая, добрая, приятная с виду женщина устраивалась куда-нибудь кухаркой. Ревностно служила хозяевам, прекрасно готовила и явно получала радость от общения с ними. Однако рано или поздно что-то всегда случалось. Обычно это были сандвичи. Без всякого явного мотива туда добавлялся мышьяк. Два или три отравленных сандвича среди целого десятка. Кто именно их возьмет и съест, решал случай. Казалось бы, никакой личной неприязни. Иногда вообще ничего не происходило. Та же самая женщина могла проработать в семье три или четыре месяца, и все были живы, здоровы и абсолютно счастливы. Потом она переходила к очередным хозяевам, и уже через пару недель двое из трех членов семейства умирали — после сытного и очень вкусного завтрака. Поскольку все это происходило в разных концах Англии, причем с различными интервалами, прошло довольно много времени, прежде чем полиция вышла на ее след. Разумеется, каждый раз она действовала под разными именами. А вы представляете, сколько приятных с виду женщин средних лет умеют хорошо стряпать? Но, в конце концов, ее, конечно, нашли.

— И зачем она это делала?

— Этого, по-моему, так никто и не узнал. Психиатры выдвигали несколько версий. В некотором роде она была набожной женщиной, и казалось вполне вероятным, что какая-то форма религиозного помешательства заставляла ее считать, будто она получила божественное указание избавить мир от того или иного человека, тем более что личной неприязни к своим жертвам она, насколько можно было судить, не испытывала.

Или взять эту француженку Жанну Геброн, которую называли Ангелом Милосердия. Она так расстраивалась, когда у ее соседей заболевали дети, что тут же спешила на помощь и преданно за ними ухаживала. И снова прошло какое-то время, прежде чем люди заметили, что дети, за которыми она ухаживала, никогда не выздоравливали. Все они умирали. И опять: почему? Оказывается, в молодости она сама потеряла ребенка. Возможно, именно в этом и кроется причина ее поступков. Раз умер ее ребенок, пусть умрут и остальные. Правда, некоторые считали, что ее собственный ребенок как раз и был первой жертвой.

— У меня от ваших рассказов мурашки по коже, — признался Томми.

— Я взял самые одиозные случаи, — объяснил доктор. — Бывают и попроще. Помните дело Армстронга? Любого, кто каким-то образом обидел или оскорбил этого человека — а ему это могло и показаться, — незамедлительно приглашали на чай и угощали сандвичами с мышьяком. Нечто вроде завышенного порога обидчивости. Хотя первые его убийства были совершены явно из корысти. Сначала чтобы унаследовать деньги, потом избавился от жены, чтобы жениться на другой женщине, ну а дальше его уже просто было не остановить…

Была еще медсестра Уорринер, заправлявшая приютом для престарелых. Они передавали ей все свои сбережения — все что у них было, — а взамен получали гарантию пожизненного ухода… После чего очень быстро умирали. Там также вводился морфий — очень милая женщина, но абсолютно без каких бы то ни было моральных устоев… Кажется, она считала, что делает им добро…

— Понятно. А у вас хоть какие-то подозрения есть, кто бы это мог быть?

— Ничего определенного. Если убийца страдает психическим расстройством, распознать это практически невозможно. Может быть, он ненавидит стариков — считает, что кто-то из них разбил ему жизнь. А может, у него определенные представления о милосердии, по которому людей старше шестидесяти лет следует ради их же блага отправлять на тот свет. Это может оказаться кто угодно. Любая пациентка или кто-то из персонала… Я весьма обстоятельно все это обсудил с мисс Паккард. Она женщина в высшей степени компетентная и проницательная. Она хорошо знает как пациентов, так и своих подчиненных. Так вот, у нее абсолютно нет никаких подозрений, и я уверен, что она не кривит душой.

— Но почему вы пришли ко мне? Чем я могу вам помочь?

— Ваша тетушка, мисс Фэншо, прожила там много лет. Она была умной женщиной, несмотря на то, что прикидывалась выжившей из ума старухой. Ну да, каждый развлекается как может. На самом же деле с головой у нее было все в порядке. И я хочу спросить вас, мистер Бересфорд, — вас и вашу жену… Может, мисс Фэншо говорила вам что-то или на что-то намекала? На нечто такое, что привлекло ее внимание, что она от кого-то услышала и посчитала странным. Пожилые женщины на многое обращают внимание, а уж такая проницательная, как мисс Фэншо, наверняка знала обо всем, что происходит в «Солнечном Кряже». Честно говоря, нашим пациенткам там особенно нечем заняться, у них уйма времени, и они чисто интуитивно начинают анализировать то или иное событие. Их выводы — порой поспешные и на первый взгляд фантастические — зачастую оказываются на удивление правильными.

Томми покачал головой.

— Я понимаю, о чем вы… Но ничего подобного не припоминаю.

— Насколько я понял, ваша жена в отъезде. Вы не думаете, что она могла бы вспомнить что-нибудь, на что вы не обратили внимание?

— Я спрошу у нее, хотя сомневаюсь… — Он поколебался и решился: — По правде говоря, одно дело действительно не давало ей покоя. Это связано с одной из ваших пациенток — некой миссис Ланкастер.

— Миссис Ланкастер?

— Жена вбила себе в голову, будто миссис Ланкастер похитили. Дело в том, что старушка подарила моей тетушке картину, и жена пыталась связаться с ней, чтобы выяснить, можно ли оставить картину себе…

— Весьма учтиво со стороны миссис Бересфорд.

— Только жена обнаружила, что связаться с ней совершенно невозможно. Ей сообщили адрес отеля, где якобы должны были проживать миссис Ланкастер и какие-то ее родственники, но там под такой фамилией никто никогда не останавливался и даже не заказывал номеров…

— О-о? Довольно странно.

— Да. Тапенс тоже решила, что это весьма странно. В «Солнечном кряже» они тоже не оставили никакого адреса. Фактически мы предприняли несколько попыток связаться с миссис Ланкастер или с миссис… как ее там... Джонсон, кажется, но так ничего и не добились. Был еще какой-то стряпчий, который оплачивал все счета и вел переговоры с мисс Паккард… Мы связались с ним, но он знал лишь адрес какого-то банка, через который велась вся переписка. А банки, — сухо закончил Томми, — никогда не выдают информации о своих клиентах.

— Если только клиенты не оставляют соответствующих распоряжений.

— Жена написала на адрес этого банка — и миссис Ланкастер, и миссис Джонсон, но ни от той, ни от другой ответа не получила.

— Да, странно. Но, возможно, они уехали за границу. Или же по какой-то причине просто не захотели ответить.

— До недавнего времени я придерживался точно такого же мнения. Зато жена места себе не находила. И была совершенно убеждена, что с миссис Ланкастер что-то случилось. Во время моей командировки она как раз собиралась… Честно говоря, представления не имею, что именно она собиралась предпринять. Возможно, самой взглянуть на этот отель или банк, или попытаться встретиться с этим стряпчим. Во всяком случае она хотела раздобыть какую-то информацию.

Доктор Марри смотрел на него вежливо, но с некоторой скукой во взгляде.

— А что именно она думала?

— Она считала, что миссис Ланкастер грозит какая-то опасность или даже, что с ней уже что-то случилось.

Доктор поднял брови.

— Ах, право, едва ли…

— Вероятно, я покажусь вам человеком со странностью, — сказал Томми, — но вчера жена позвонила и сообщила, что вернется к ужину… однако… ее до сих пор нет.

— А она определенно сказала, что возвращается?

— Да. Она знала, что я тоже вернусь в этот день и позвонила нашему слуге, Альберту, предупредить, что будет к ужину.

— И вы уверены, что она не могла задержаться, не предупредив вас? — спросил Марри, глядя на Томми уже с некоторым интересом.

— Уверен, — ответил Томми, — это совершенно на нее не похоже. Если бы она задержалась или изменила свои планы, она бы позвонила или прислала телеграмму.

— И вы тревожитесь за нее?

— Да, тревожусь.

— Гм! Вы уже обращались в полицию?

— Нет, — ответил Томми. — Да и что бы мне там сказали? У меня ведь нет никаких оснований полагать, что она попала в беду, что ей грозит опасность или что-то в этом роде. Я хочу сказать, попади она в аварию или в больницу, кто-нибудь непременно связался бы со мной, ведь так?

— Разумеется, если при ней были бумаги, удостоверяющие ее личность.

— Она наверняка взяла с собой водительские права. Возможно, письма и… другие вещи.

Доктор Марри нахмурился, и Томми поспешно продолжил:

— И тут появляетесь вы… И сообщаете о всех этих делах в «Солнечном кряже»… Об умерших, которым бы не следовало умирать. А что, если эта старушка и впрямь что-то увидела или заподозрила… с кем-то поделилась… В таком случае, ее и в самом деле могли выкрасть и куда-нибудь увезти, где она уже не могла представлять опасность… Я почти уверен, что тут может быть какая-то связь.

— Странно… Безусловно, странно… И что же вы намерены предпринять?

— А что, если тряхнуть стариной… Для начала, пожалуй, свяжусь с этими стряпчими… Может, они, конечно, очень даже милые люди, но я хотел бы удостовериться в этом лично.

Глава 12Томми встречает старого друга

1

Томми остановился на противоположной стороне улицы. Перед ним вырисовывалось здание конторы господ Партингейла, Харриса, Локриджа и Партингейла.

Старинный особняк выглядел в высшей степени респектабельным. Медная дощечка была сильно потерта, но начищена до блеска. Томми пересек улицу, вошел во вращающуюся дверь, и его приветствовал радостный стук бесчисленных пишущих машинок.

Над открытым окошком красного дерева справа от входа он увидел надпись «СПРАВКИ», и сразу же направился туда.

За дверью он обнаружил небольшую комнатку, где три женщины, согнувшись над машинками, что-то перепечатывали, а два клерка, сгорбившись над письменными столами, снимали копии с документов — словом, смертная скука, сдобренная юридическим занудством.

Сурового вида женщина лет тридцати пяти с выцветшими волосами, в пенсне, оторвалась от машинки.

— Чем могу служить?

— Я хотел бы повидать мистера Эклза.

Женщина еще больше посуровела.

— Вам назначено?

— К сожалению, нет. Я в Лондоне проездом.

— Боюсь, как раз сегодня мистер Эклз страшно занят. Возможно, какой-нибудь другой сотрудник фирмы…

— Мне нужно повидать именно мистера Эклза. У нас с ним уже была кое-какая переписка.

— А, понятно. Назовите свое имя.

Томми сообщил свое имя и адрес, и блондинка направилась к телефону на своем столе. После приглушенного разговора она вернулась.

— Клерк проводит вас в приемную. Мистер Эклз примет вас через десять минут.

Томми провели в приемную, где стояли книжный шкаф, заполненный старыми увесистыми фолиантами, и круглый стол, заваленный всевозможной финансовой периодикой. Сидя в приемной, Томми вновь и вновь перебирал в уме возможные подходы к мистеру Эклзу и гадал, каким же на самом деле окажется сей джентльмен. Когда же его наконец провели в кабинет и мистер Эклз встал ему навстречу, Томми тут же решил, что тот ему решительно не нравится. Он попробовал разобраться почему, но так и не смог. Казалось бы, никакой явной причины для неприязни не было. Мистеру Эклзу было что-то около сорока пяти лет. У него были редеющие с проседью на висках волосы, вытянутое лицо с застывшим на нем выражением печали, проницательные глаза и довольно приятная улыбка, время от времени нарушающая общее впечатление скорби.

— Мистер Бересфорд?

— Да. Дело, право, пустяковое, но моя жена так тревожится… Она писала вам, я полагаю, а может быть, и звонила… Хотела узнать, не можете ли вы сообщить ей адрес некой миссис Ланкастер.

— Миссис Ланкастер? — произнес мистер Эклз, сохраняя полную невозмутимость.

Это был даже не вопрос — фамилия просто повисла в воздухе.

«Осторожный человек, — подумал Томми, — но для юристов осторожность — вторая натура. Собственно, будь он моим адвокатом, я бы его не осуждал».

Он продолжил:

— До недавнего времени она жила в приюте для престарелых «Солнечный кряж», кстати, весьма приличном заведении. Собственно, там же находилась и моя тетя, которая тоже весьма хорошо о нем отзывалась.

— О да, разумеется, разумеется, теперь я вспомнил. Миссис Ланкастер. Она, по-моему, там уже не живет? Ведь так?

— Да, — ответил Томми.

— Тогда, я не совсем понимаю… — он протянул руку к телефону. — Я только освежу память…

— Я вам все объясню, — сказал Томми. — Адрес миссис Ланкастер был нужен моей жене потому, что она оказалась владелицей вещи, первоначально принадлежавшей миссис Ланкастер. Речь идет о картине. Миссис Ланкастер подарила ее моей тете, мисс Фэншо. Тетя недавно умерла, и ее имущество перешло ко мне. В том числе и эта картина. Моей жене она очень понравилась, но ей как-то неловко… Она подумала, что, возможно, миссис Ланкастер захочет забрать ее обратно. Во всяком случае, она имеет право это сделать.

— Понятно, — сказал мистер Эклз. — Безусловно, ваша жена поступает в высшей степени порядочно.

— Откуда нам знать, — с приятной улыбкой продолжал Томми, — как пожилые люди относятся к своим бывшим вещам. Возможно, ей было приятно, что картина у тети, но, поскольку тетя умерла, миссис Ланкастер может показаться несправедливым, что картина переходит к совершенно чужим людям. На картине изображен дом… явно сельская местность… А вдруг это дом Ланкастеров?

— Возможно, возможно, — ответил мистер Эклз. — Но я думаю…

В дверь постучали, вошел клерк и, достав из папки лист бумаги, положил его на стол перед мистером Эклзом. Мистер Эклз опустил глаза.

— Ах да, теперь припоминаю. Да, я полагаю, миссис… — он бросил взгляд на визитку Томми, лежавшую у него на столе, — Бересфорд действительно звонила и перемолвилась со мной парой слов. Я посоветовал ей связаться с Хэммерсмитским отделением «Сазерн Каунтиз Бэнк». Это единственный адрес, который известен мне самому. Все письма, пришедшие для миссис Ричард Джонсон на адрес банка, где проходят наши счета, пересылаются именно туда. Миссис Джонсон, полагаю, приходится миссис Ланкастер племянницей или дальней кузиной, и именно она вела со мной переговоры относительно определения миссис Ланкастер в «Солнечный кряж». Она просила навести подробные справки об этом заведении, поскольку сама она лишь вскользь слышала о нем от подруги. Мы это сделали и, уверяю вас, весьма добросовестно. Если не ошибаюсь, родственница миссис Джонсон провела там несколько счастливых лет.

— Что не помешало ей совершенно неожиданно оттуда уехать, — заметил Томми.

— Да. Миссис Джонсон, кажется, вернулась недавно из Восточной Африки — сейчас столько народу возвращается! Они с мужем, вроде бы, несколько лет прожили в Кении. Они обустроили свою жизнь в Англии и решили, что сами в состоянии присматривать за своей престарелой родственницей. Боюсь, в настоящий момент я не знаю, где именно проживает миссис Джонсон. Я получил письмо, в котором она прислала чек и благодарила меня за услуги, а также сообщала, что, если у меня возникнет необходимость связаться с нею, я должен адресовать письма на отделение ее банка, так как она окончательно не определилась, где именно они с мужем решат поселиться. Боюсь, мистер Бересфорд, это все, что мне известно.

Он был вежлив, но тверд. Ни замешательства, ни обеспокоенности Томми не заметил, однако в голосе его чувствовалась не терпящая возражений категоричность. Затем он распрямился, и его манеры немного смягчились.

— Право, мистер Бересфорд, я бы на вашем месте особенно не переживал, — успокаивающе сказал он. — Вернее, уговорил бы не беспокоиться миссис Бересфорд. Миссис Ланкастер, я полагаю, старая женщина, весьма забывчивая. Она, вероятно, совершенно не помнит об этой картине. Я полагаю… ей семьдесят пять… или семьдесят шесть лет. В таком возрасте человек то и дело все забывает.

— Вы знаете ее лично?

— Нет, фактически я никогда с ней не встречался.

— Но вы знаете миссис Джонсон.

— Она заходила ко мне проконсультироваться относительно своих дел. Она показалась мне приятной деловой женщиной. Весьма компетентной в тех вопросах, которыми занималась.

После чего он встал и сказал:

— Весьма сожалею, что не смог вам ничем помочь, мистер Бересфорд.

Томми вежливо, но твердо давали понять, что прием окончен.

Он вышел на Блумбери-стрит[177] и поискал глазами такси. Пакет, который он нес, был не очень тяжелым, но страшно неудобным. Томми на мгновение поднял глаза на здание, из которого только что вышел. В высшей степени респектабельное, с устоявшейся репутацией. Не придирешься, а господа Партингейл, Харрис, Локридж, Партингейл и мистер Эклз с виду вполне приличные люди, не выказывающие никаких признаков тревоги, подавленности или неловкости. В романах, мрачно подумал Томми, при упоминании имени миссис Ланкастер или миссис Джонсон виновный тут же бы вздрогнул и у него воровато забегали глаза. В реальной жизни, видимо, все иначе. Если у мистера Эютза и был какой-то особый вид, так это вид человека, который чересчур вежлив, чтобы негодовать по поводу того, что у него понапрасну отнимают время всякими идиотскими расспросами.

И все же мистер Эклз решительно не нравился Томми. Ему смутно вспомнились кое-какие примеры из прошлого — другие люди, которые также ему не нравились. Зачастую эти догадки — ибо это были всего лишь догадки, не более — оказывались верными. Впрочем, возможно, все гораздо проще. Если вам приходилось иметь дело с очень разными людьми, у вас вырабатывается особое чувство — так антиквар инстинктивно узнает подделку, даже не прибегнув к экспертизе. Просто эта вещь вызывает у вас сомнения. То же самое, вероятно, испытывает и кассир в банке, когда ему подсовывают высококачественно подделанную банкноту.

«Он производит впечатление совершенно обычного человека, — подумал Томми. — И внешне он выглядит вполне нормально, и говорит… а вот поди ж ты…» — Он робко замахал руками, подзывая такси: водитель бросил на него равнодушный взгляд, наподдал газу и уехал. «Свинья», — заключил Томми и стал осматриваться, выискивая другое средство передвижения. На тротуаре было довольно много народу. Кто спешил, кто просто прогуливался, а один человек как раз напротив Томми на другой стороне улицы разглядывал прибитую на дверь медную дощечку. После пристального ее изучения он обернулся, и глаза у Томми от удивления чуть не вылезли на лоб. Он знал это лицо. Человек прошелся до конца улицы, остановился, развернулся и пошел обратно. Кто-то вышел из здания у Томми за спиной, и тут же человек на другой стороне несколько ускорил шаг, продолжая идти по противоположной стороне улицы — на одном уровне с вышедшим из двери. Глянув вслед удаляющемуся человеку, Томми решил, что это почти наверняка мистер Эклз. В тот же момент появилось такси. Томми поднял руку, такси остановилось, он открыл дверцу и сел в машину.

— Куда?

Томми поколебался, глядя на свой сверток. Уже было собравшись назвать адрес, он передумал и сказал:

— Лайэн-стрит, четырнадцать.

Четверть часа спустя Томми добрался до места назначения. Расплатившись с таксистом, он позвонил и спросил мистера Айвора Смита. Когда его провели в кабинет на втором этаже, мужчина, сидевший за столом спиной к двери, повернулся и сказал с некоторым удивлением:

— Хэлло, Томми, неужто это вы? Давненько не виделись. Как это вас сюда занесло? Решили проведать старых друзей?

— Да нет, Айвор, если бы.

— Значит, только что с конференции?

— Да.

— Обычная говорильня, как обычно? Никаких выводов, ничего полезного?

— Совершенно верно. Напрасно потраченное время.

— Большей частью, думаю, слушали старика Уоддока, а уж он знай себе старается. Зануда, каких мир не видывал. С каждым годом все хуже.

— Да-да.

Томми опустился на предложенный ему стул, взял сигарету и заговорил:

— Я тут подумал… правда, это всего лишь предположение… хотелось бы кое-что выяснить о некоем Эклзе, стряпчем из фирмы «Партингейл, Харрис, Локридж и Партингейл».

— Ну и ну! — произнес человек, которого звали Айвор Смит. Он поднял брови. Для этого движения они у него были самые что ни на есть подходящие. У самой переносицы они резко подскочили, а противоположные их концы опустились невероятно низко. Он сразу стал похож на человека, который был потрясен страшным ударом, хотя подобный излом бровей был всего лишь самой прозаической привычкой. — Значит, вы где-то столкнулись с Эклзом?

— Беда в том, — ответил Томми, — что я абсолютно ничего о нем не знаю.

— И хотите узнать?

— Да.

— Гм. И что же заставило вас прийти ко мне?

— Неподалеку от фирмы, из которой я выходил, я увидел Андерсона. Давно его не видел, но все равно узнал. Он за кем-то следил. Кто бы это ни был, он наверняка из адвокатской конторы. Из какой — не знаю, их там две… Разумеется, он мог следить за любым сотрудником, но человек, за которым он прошествовал, показался мне очень похожим на Эклза. Вот я и подумал: а не мистеру ли Эклзу, по счастливой случайности, уделяет внимание наш «друг» Андерсон?

— Н-да, — произнес Айвор Смит. — У вас, Томми, всегда был нюх на такие дела…

— Так что же из себя представляет Эклз?

— А вы не знаете?

— Абсолютно. Собственно говоря, я пошел к нему в расчете получить кое-какую информацию относительно одной старой леди, которую недавно забрали из долга престарелых. Стряпчий, который занимался ее обустройством, был как раз мистер Эклз. Он, похоже, проделал все как надо — с абсолютной благопристойностью и деловитостью. Мне нужен был ее теперешний адрес. Он заявляет, что его у него нет. Вполне возможно… только я ему почему-то не верю. При этом он — единственный человек, который может помочь ее отыскать.

— А вы хотите ее найти?

— Да.

— Не думаю, что могу оказаться полезным. Эклз весьма хороший стряпчий, он много зарабатывает, у него исключительно респектабельная клиентура. Да и сам он весьма респектабелен. Судя по тому, что вы мне рассказали, он строго придерживается адвокатской этики.

— Однако же… вы почему-то интересуетесь мистером Эклзом, — закинул удочку Томми.

— Да, мы очень даже интересуемся мистером Джеймсом Эклзом. — Айвор Смит вздохнул. — Причем интересуемся им по меньшей мере уже шесть лет. И до сих пор — никаких результатов.

— Весьма любопытно, — сказал Томми. — Тогда повторю свой вопрос: кто же на самом деле мистер Эклз?

— Вы хотите спросить, в чем мы его подозреваем? Ну, если выразить это одной фразой: мы подозреваем его в создании одной из криминальных организаций в нашей стране.

— Глава банды?! — искренне удивился Томми.

— Ну да, да. Абсолютно никакого плаща и кинжала. Никаких шпионских страстей. Самая обыкновенная уголовщина. При этом сам он, насколько нам известно, до сих пор не совершил ни единого преступления. Ничего не украл, не участвовал в подлоге, даже ничьего имущества не загреб своими лапами. В общем, у нас против него ничего нет. И все же, при каждом крупном ограблении где-то на заднем плане неизменно маячит безупречный мистер Эклз.

— Шесть лет, — задумчиво произнес Томми.

— Может, и больше. Потребовалось какое-то время, чтобы обнаружить определенную систему. Ограбления банков, похищение драгоценностей, махинации с крупными суммами денег — и все по определенному шаблону. Чувствовалось, что за всем этим стоит один и тот же человек. Исполнители явно действовали по заранее разработанному плану: идут, куда им велят, делают, что им приказывают, и никогда ни о чем не задумываются. Думает за них кто-то другой.

— И как же вы на него вышли?

Айвор Смит задумчиво покачал головой.

— Слишком долгая история. Он человек, у которого много друзей и еще больше знакомых. С одними он играет в гольф, у других на обслуживании его машина… На него работают целые маклерские конторы. И, хотя постепенно вырисовывается созданная им структура, сам мистер Эклз неизменно остается в тени. Одно бросается в глаза: когда происходит какое-то громкое преступление, его, как правило, не оказывается в стране… Происходит, например, крупное ограбление банка, а где в это время мистер Эклз? В Монте-Карло или в Цюрихе… а то и ловит лосося в Норвегии. Можете быть абсолютно уверены, что мистера Эклза вы не найдете и за сто миль от того места, где это произошло.

— И, однако, вы его подозреваете?

— Да. Сам я в этом абсолютно уверен. А вот поймаем ли мы его — трудно сказать… Никто из тех, кто участвовал во всех этих ограблениях, даже бывший в сговоре с ними управляющий банком, — ни один из них понятия не имел об Эклзе и ни один из-них, скорее всего, никогда его не видел. Цепочка тянется ой-ой какая длинная, но дальше двух звеньев проследить ничего не возможно — никто никого не знает.

— Нечто вроде подпольных ячеек?

— Более или менее. Но за всем этим кроется весьма оригинальное мышление. Я думаю, в один прекрасный день что-нибудь да произойдет, и тогда у нас появится возможность его накрыть. Кто-нибудь, кому ничего не полагается знать, кое-что узнает. Нечто совершенно тривиальное, зато такое, что может наконец оказаться неоспоримой уликой.

— Он женат? Может, у него есть дети?

— Нет, видимо, не хочет рисковать. Живет один. У него экономка, садовник и дворецкий-слуга. Иногда устраивает скромные и очень милые приемы, и я готов поклясться, что все до единого его гости исключительно добропорядочные люди.

— И никто не разбогател?

— Вот тут вы не в бровь, а в глаз, Томас. Кто-то ведь должен богатеть. Это, что ни говори, должно бросаться в глаза… Но здесь все грамотно обставлено. Крупные выигрыши на скачках, покупка акций и других ценных бумаг, разные рисковые, но очень выгодные дела — не подкопаешься. Много денег сумели перевести в другие страны, много вложено в легальный бизнес — в общем, деньги постоянно в движении, и отследить, какие из них грязные, очень трудно.

— Ну что ж, — сказал Томми, — желаю удачи. Надеюсь, вы его все же поймаете.

— Когда-нибудь обязательно поймаем. Вывести бы его из себя — остальное дело техники.

— И чем же вы хотите его вывести?

— Чувством опасности, — сказал Айвор. — Хотелось бы заставить его почувствовать, что ему грозит опасность. Дать понять, что кто-то на него вышел. Нагнать страху. Стоит человеку забеспокоиться, как он начинает делать одну ошибку за другой и в конце концов может где-нибудь проколоться. Именно так ведь и ловят людей, вы знаете. Возьмите любого человека, самого-самого, который может все блестяще спланировать. Ведь стоит ему только немного выйти из себя из-за какой-нибудь мелочи, как он тут же совершает ошибку. Так что не сомневаюсь, что в конце концов мы его прижмем. А у вас ничего нет на него? Что-нибудь, что нам может оказаться полезным.

— Боюсь, ничего, что могло бы вас заинтересовать. Так, всякая мелочь.

— Рассказывайте.

И Томми поведал свою историю — на этот раз без всяких лишних отступлений. Айвор, он знал, был не из тех, кто пренебрегает мелочами. Айвор, по сути дела, сразу же нащупал то, собственно из-за чего Томми к нему и пришел.

— И ваша жена, говорите, исчезла?

— Да, и это не в ее правилах.

— Плохо дело.

— Для меня — хуже некуда.

— Могу себе представить. Я лишь однажды видел вашу жену. Умная женщина.

— Если она за что-то берется, — заявил Томми, — ее трудно сбить со следа.

— В полицию не обращались?

— Нет.

— Почему?

— Мне слишком трудно поверить, что с ней действительно что-то могло случиться. С Тапенс всегда все в порядке. Просто она сразу же бросается в погоню — за первым же зайцем, который попадает в поле ее зрения. Возможно, у нее просто не было времени связаться со мной.

— М-м… Мне это все очень не нравится. Ищет дом, говорите? Это и впрямь может оказаться интересным. Дело в том, что мы иногда выходим на торговцев недвижимостью.

— Торговцев недвижимостью?! — удивился Томми.

— Да. Милых, ничем не примечательных агентов по торговле недвижимостью в небольших провинциальных городках, расположенных не слишком далеко от Лондона. Фирма Эклза довольно плодотворно работает с такими агентами. Иногда они выступают в роли стряпчих со стороны покупателя, иногда со стороны продавца; или же подряжают различные агентства по продаже недвижимости от имени клиентов. И тут мы задумались: а зачем? Все это вроде не так уж и прибыльно…

— Полагаете, за этим что-то кроется?

— Возможно, вы помните ограбление Лондонского Южного банка несколько лет назад? Так вот, там фигурировал дом в сельской местности — одиноко стоящий дом. Он служил преступникам местом их сборищ. Там они скрывались от глаз людских, там же прятали и награбленное. Местные долго не могли понять, что же это за личности — приезжают… уезжают… да еще в самое неподходящее время. А вы же знаете, какие в такой местности люди любопытные. Само собой, полиция устроила облаву и обнаружила часть награбленного, а также взяли трех человек, один из которых был уже давно в розыске.

— Это вас куда-нибудь вывело?

— Нет, конечно. Все задержанные хранили молчание, у всех у них были прекрасные адвокаты… Они все-таки получили довольно приличные сроки, но уже через полтора года все были на свободе…

— Я кажется, что-то читал об этом. Один исчез прямо из здания суда, куда его привели под конвоем.

— Совершенно верно. Все было продумано до мелочей, представляю, сколько им это стоило. Мы, однако, считаем, что они допустили серьезную ошибку, использовав тот же самый дом в течение столького времени. Они не учли любопытство местных жителей. Да, здесь они промахнулись, а представьте, насколько сложнее их было бы вычислить, если бы у них было, скажем, тридцать подобных мест. Предположим, мать с дочерью, вдова или, например, отставной офицер с женой снимают такой вот дом. Милые люди. Приводят там все в порядок, а годика через полтора, в силу тех или иных обстоятельств, дом скоропалительно продают и уезжают за границу. Нечто вроде этого. И ничего подозрительного. Только вот пока они арендовали дом, он, возможно, использовался в довольно необычных целях! К ним приезжают друзья — не слишком часто. А однажды устраивается, скажем, нечто вроде серебряной свадьбы или вечеринка по случаю чьего-то совершеннолетия. Наплыв людей и автомобилей. В этой суматохе очень легко что-нибудь увезти или привезти, причем целыми фурами — кто в такой сумятице обратит на это внимание… Конечно, пока все это, дорогой мой Томми, всего лишь предположение, но допустил! ваша старушка что-то пронюхала, потом подружилась с вашей тетушкой, узнала от нее про вас, что вы собой представляете, где работаете… Затем дарит ей картину с изображением дома, в котором все это может происходить, в надежде, что это станет известно вам… И предположил! ваша жена захотела найти этот доли Предположим также, что кому-то очень не хочется, чтобы этот дол! находили… Знаете, тут вполне может быть какая-то связь.

— Да нет. Все это притянуто за уши.

— Согласен. Но мы живем в такие времена… Сейчас творится что-то невероятное.

2

Несколько устало Томми вышел из четвертого за день такси и осмотрелся. Таксист высадил его в небольшом cul-de-sac[178], который уютно вписывался в один из протуберанцев[179] Хэмпстед-Хита[180]. Этот cul-de-sac, казалось, подвергался какой-то «художественной» обработке. Каждый из стоящих там домов был не похож на другие. Тот, который искал Томми, состоял из большой студии с фонарями на крыше и трех комнат. К стене дома была прислонена лестница, выкрашенная в ярко-зеленый цвет. Томми открыл калитку, прошел по дорожке к дому и, не увидев звонка, постучал дверным молотком в дверь. Он подождал и, не получив ответа, снова взялся за молоток, проявив на этот раз изрядную настойчивость.

Дверь отворилась так неожиданно, что он чуть было не упал. На пороге стояла женщина. С первого же взгляда Томми решил, что это одна из самых некрасивых женщин, которых он когда-либо видел. На крупном и широком, похожем на блин, лице сидели два огромных глаза, причем, как ни странно, совершенно разных цветов: один зеленый, другой карий… Над мощным выпуклым лбом возвышалась, будто рощица, копна буйно разросшихся волос. Пурпурный комбинезон был измазан глиной, но рука, придерживавшая дверь, как обратил внимание Томми, была исключительно красива.

— О-о, — протянула она. У нее оказался глубокий и довольно приятный голос. — Вы кто? Я сейчас очень занята.

— Миссис Боскоуэн?

— Да. Что вам угодно?

— Моя фамилия Бересфорд. Не уделите ли вы мне немного времени?

— Не знаю. Право, неужели нужно приходить именно сюда? Что у вас? Какая-нибудь картина? — Она скользнула взглядом по пакету у него под мышкой.

— Да. Речь идет об одной из картин вашего мужа.

— Хотите продать? У меня достаточно его картин, больше я их покупать не собираюсь. Снесите в музей или еще куда-нибудь… Они, говорят, снова в цене. Правда, вид у вас не такой, будто вам нужно срочно что-то продать.

— Я и не хочу ничего продавать.

Томми начал испытывать определенные затруднения. Ее глаза, хотя и разного цвета, были удивительно красивыми. Сейчас они смотрели поверх его плеча куда-то вдаль, словно увидели там что-то необыкновенно интересное.

— Пожалуйста, позвольте мне войти, — попросил Томми. — Мне очень трудно вот так все объяснить.

— Если вы художник, я не буду говорить с вами, — заявила миссис Боскоуэн. — Все художники страшно скучные.

— Я не художник.

— По виду, безусловно нет. — Она оглядела его с головы до пят. — Вы больше похожи на обычного служащего, — с неодобрением сказала она.

— Могу я войти, миссис Боскоуэн?

— Не уверена. Подождите.

Неожиданно дверь захлопнулась. Томми остался ждать. Минуты через четыре дверь отворилась снова.

— Что ж, — сказала миссис Боскоуэн, — можете войти.

Она впустила его и провела по узкой лестнице в большую просторную студию. В углу стояла какая-то скульптура, рядом с ней — глиняная голова, а также лежали всевозможные резцы. Кругом царил такой беспорядок, будто здесь только что орудовала шайка бузотеров.

— Сидеть тут не на чем, — сообщила миссис Боскоуэн и тут же сбросила различные предметы с деревянной табуретки и подтолкнула ее к Томми.

— Вот, пожалуйста. Ну, я вас слушаю.

— Очень мило, что вы позволили мне войти.

— Да уж, но у вас был такой растерянный вид. Вы чем-то встревожены?

— Да, встревожен.

— Я так и подумала. И что же вас тревожит?

— Моя жена, — сказал, удивляясь себе, Томми.

— Ну, в этом нет ничего необычного. Мужчины всегда тревожатся из-за жен. В чем дело? Она к кому-то ушла, или вы поскандалили?

— Да нет. Ничего подобного.

— Умирает? Рак?

— Нет-нет, — быстро ответил Томми. — Дело в том, что я просто не знаю, где она.

— И вы полагаете, что это могу знать я? Ну, если вы думаете, будто я смогу вам ее отыскать, назовите, хотя бы ее имя и расскажите что-нибудь о ней. Впрочем, я не уверена, — сказала миссис Боскоуэн, — что мне захочется вам помочь. Я это говорю, чтобы у вас не возникло каких-то иллюзий.

— Слава Богу, — сказал Томми. — С вами можно найти общий язык, а то мне показалось…

— А какое отношение к этому имеет картина у вас под мышкой? Ведь это, наверное, картина, не так ли?

Томми развернул бумагу.

— Да, картина. Работа вашего мужа, — сказал Томми. — Вы можете мне о ней рассказать?

— Что именно?

— Ну, во-первых, когда она была написана, а главное, что это за место?

Миссис Боскоуэн посмотрела на него, и впервые в ее глазах появилось выражение интереса.

— Ну, это нетрудно, — сказала она. — Об этой картине я могу рассказать вам все. Написана она была лет пятнадцать назад… нет, пожалуй, больше. Это одна из его ранних работ. Скорее всего, двадцать лет назад.

— Вы знаете, где это? Я имею в виду место.

— О да. Место я знаю достаточно хорошо. Приятный сюжет. Мне всегда нравилась эта картина. Горбатый мостик… дом… Это местечко называется Саттон-Чанселлор. Семь-восемь миль от Маркет Бейсинга. А сам дом примерно в двух милях от Саттон-Чанселлора. Красивый дом. И стоит совсем один.

Она подошла к картине, наклонилась и вгляделась в нее.

— Странно, — сказала она. — Да, весьма странно. Интересно.

Томми не обратил на ее слова особого внимания.

— А как называется этот дом? — спросил он.

— Право, не помню. Его переименовывали, и не раз. Не знаю уж, в чем там было дело. По-моему, было что-то трагическое… и новые жильцы всякий раз давали ему новое имя. Сначала «Канал-хаус»… или, нет, «Канал-сайд», затем «Бридж-хаус», «Медоухаус», «Риверсайд»…

— А вы не знаете, кто там живет сейчас?

— Нет, не знаю. Когда я увидела его в первый раз, там жили мужчина и с ним молодая девушка. Обычно они приезжали в конце недели. Думаю, они не были женаты. Девушка была танцовщицей. А может, актрисой — нет, по-моему, все же танцовщицей. Балерина. Довольно красивая, но ужасно глупая. Простоватая, пожалуй, даже малость с придурью. Уильям, помнится, был от нее без ума.

— Он писал ее?

— Нет. Он почти не писал людей. Он иногда говорил, что не прочь сделать чей-нибудь портрет, но так ничего и не сделал. Он всегда терял голову из-за девушек.

— Это он жил с той девушкой, когда писал этот дом?

— Да, он. Приезжали туда на выходные. Затем произошел разрыв. Они поругались, и он уехал, или, наоборот, она его бросила. Точно не могу сказать. Я ведь тогда была в Ковентри[181], работала над скульптурной группой. После этого в доме жила гувернантка с ребенком. Не знаю, что это был за ребенок и откуда вообще взялся, но затем с ним что-то случилось. То ли гувернантка куда-то его увезла, то ли… Да… кажется, это была девочка… Может быть, она умерла… Впрочем, зачем вам люди, которые жили там двадцать лет назад? Глупо как-то.

— Я хочу знать об этом доме буквально все, — сказал Томми. — Понимаете, жена отправилась на поиски этого дома. Она говорила, что видела его из окна поезда.

— Совершенно верно, — сказала миссис Боскоуэн, — железная дорога проходит как раз по другую сторону моста. Оттуда дом действительно хорошо виден. — Затем она спросила: — А зачем ей понадобился этот дом?

Томми вкратце объяснил, и миссис Боскоуэн оглядела его с большим сомнением.

— А вас, случайно, не выпустили погулять? — спросила она. — Из дома для умалишенных, я имела в виду.

— Я понимаю, что произвожу именно такое впечатление, — ответил Томми, — но, право же, все очень просто. Моей жене понравился этот дом и ей захотелось все о нем узнать… Она села на поезд и отправилась на поиски… Вероятно, она его нашла. Так что, скорее всего, она сейчас там… Как вы сказали называется это место? Чанселлор…

— Саттон-Чанселлор. Когда-то это было самое настоящее захолустье. Разумеется, там могли произойти перемены, и, возможно, сейчас это вполне благообразное место.

— Произойти могло что угодно, — сказал Томми. — Она позвонила, что возвращается, и не вернулась. Что могло случиться? Думаю, она нашла этот дом, что-то узнала и, вероятно… вероятно, попала в беду.

— Какую еще беду?

— Не знаю, — ответил Томми. — Она еще тогда почуяла опасность, но я не придал этому значения.

— У нее что — экстрасенсорное восприятие?

— Возможно. Она у меня такая. Иногда ее что-то осеняет… Вы, случайно, не слышали о некой миссис Ланкастер? Или, может, знали?

— Миссис Ланкастер? Нет, не думаю. Такую фамилию не забудешь, а? Так что с этой миссис Ланкастер?

— Именно ей принадлежала эта картина, а она подарила ее моей тете. А потом вдруг совершенно неожиданно уехала из дома престарелых — ее забрали родственники. Я пытался отыскать ее, но не смог.

— Так у кого же все-таки разыгралось воображение — у вас или у вашей жены? Похоже, вы оба накрутили себя, хотя причин этому я совсем не вижу…

— Да, да, — ответил Томми. — Истинная правда, накручиваю. А из-за чего, если разобраться? Вы это имеете в виду? Да, здесь вы несомненно правы.

— Да нет, — возразила миссис Боскоуэн слегка изменившимся голосом, — я бы сказала, что у вас действительно есть повод волноваться.

Томми молча на нее посмотрел.

— В этой картине есть одна странная деталь, — продолжала миссис Боскоуэн. — Весьма странная. Я ведь прекрасно помню ее, как, впрочем, и большинство других работ Уильяма, хотя сколько он их написал…

— А вы не помните, кому он ее продал, если он ее вообще продавал?

— Нет, этого я не помню. Но, думаю, она была продана. Была одна выставка, на которой было продано много картин того периода. Почти все. Разве упомнишь какая кому. Так что, не требуйте от меня невозможного.

— Я вам очень признателен за то, что вы сумели вспомнить.

— И, однако, вы не спросили, что показалось мне в этой картине странным.

— Вы хотите сказать, что ее написал не ваш муж?

— О нет. Ее, безусловно, написал Уильям. «Дом у канала» — так, по-моему, было написано в каталоге. Но она не такая, как раньше. В ней кое-что изменилось.

— Что именно?

Миссис Боскоуэн протянула измазанный глиной палец и ткнула в место под мостиком.

— Вот, — сказала она, — видите? Под мостом привязана лодка.

— Ну да, — озадаченно сказал Томми.

— Ну а когда я видела картину в последний раз, этой лодки не было. Уильям не писал эту лодку. Когда картина выставлялась, никакой лодки не было.

— Вы хотите сказать, кто-то изобразил ее позже?

— Да. Странно, правда? Интересно, зачем? Сначала я просто удивилась тому, что на картине появилась какая-то лодка, а сейчас я вижу, что писал ее не Уильям. Это не его рука. Это дописал кто-то другой. Интересно кто? — Она посмотрела на Томми. — И зачем?

Ответа у Томми не было. Он молча смотрел на миссис Боскоуэн. Тетушка Ада сказала бы, что она с приветом, но Томми так не думал. Просто она была несколько своеобразной и постоянно перескакивала с одного на другое. Казалось, то, что она говорит, не имеет никакого отношения к тому, что она сказала минутой раньше. Она была из тех людей, которые себе на уме и предпочитают особенно не распространяться. Любила ли она своего мужа, ревновала его или презирала? Право, ни по словам, ни по жестам сказать ничего было нельзя. У Томми, однако, возникло чувство, что лодка под мостом, неизвестно откуда появившаяся, почему-то сильно ее расстроила. Лодка ей явно не нравилась. И он вдруг подумал, а не лукавит ли она? Как может она помнить — ведь столько лет прошло, — рисовал Боскоуэн какую-то лодку или нет? Она была такой маленькой и незначительной… Если бы она видела картину хотя бы год назад… Так нет же! Томми снова посмотрел на миссис Боскоуэн и увидел, что она тоже на него пристально смотрит. Однако в ее разноцветных глазах не было никакого вызова, а была лишь задумчивость. И, возможно, печаль.

— Ну и что же вы теперь будете делать? — спросила она.

Вопрос не из трудных.

— Поеду домой — посмотрю, нет ли вестей от жены. Если нет, завтра же отправлюсь в этот ваш Саттон-Чанселлор. Надеюсь, что смогу ее там отыскать.

— Ну, это вряд ли, — проговорила миссис Боскоуэн.

— Что значит «вряд ли»? — резко спросил Томми.

Миссис Боскоуэн нахмурилась и задумчиво пробормотала:

— Интересно, где она сейчас?

— Кто?

Миссис Боскоуэн уже успела отвести от него взгляд, но сейчас снова на него посмотрела.

— О-о, — протянула она, — я имела в виду вашу жену. — И добавила: — Надеюсь, с ней все в порядке.

— А почему с ней должно быть что-то не в порядке? Скажите, миссис Боскоуэн, там что-то не так — в Саттон-Чанселлоре?

— В Саттон-Чанселлоре? — Она помолчала. — Да нет, не думаю. Что может быть с Саттон-Чанселлором не так?

— Я имел в виду дом, — поправился Томми. — Дом возле канала.

— Ах дом, — сказала миссис Боскоуэн. — Право, это прекрасный дом. Дом для возлюбленных.

— Там когда-то жили возлюбленные?

— Иногда. Совсем не часто. Жаль. Если дом построен для возлюбленных, они и должны в нем жить.

— Значит, дом использовался по другому назначению?

— Соображаете, — усмехнулась миссис Боскоуэн. — Вы поняли, что я имела в виду, правда? Нельзя использовать дом, для чего он не был предназначен. Ему это может не понравиться.

— Вы что-нибудь знаете о людях, которые жили там в последние годы?

Она покачала головой.

— Нет. О доме я вообще ничего не знаю. Понимаете, в моей жизни он не играл никакой роли.

— Но вы думаете о чем-то… или о ком-то?

— Да, — призналась миссис Боскоуэн. — Тут вы, наверное, правы. Я думала… о ком-то.

— Вы могли бы рассказать мне об этом человеке?

— Тут, право, и рассказывать-то нечего, — ответила миссис Боскоуэн. — Иногда, знаете, вдруг захочется знать, где какой-то твой знакомый. Что с ним… как он… Возникает какое-то чувство… — Она махнула рукой. — Хотите копченой селедки? — неожиданно спросила она.

— Копченой селедки? — оторопел Томми.

— У меня тут есть пара роскошных копченых селедок. Я думала, может, вы захотите перекусить, прежде чем поедете на вокзал, — сказала она. — Я имею в виду, на поезд в Саттон-Чанселлор. Раньше нужно было делать пересадку в Маркет Бейсинге. Полагаю, что и сейчас так.

Томми давали понять, что ему пора уходить.

Глава 13Рассуждения Альберта о ключах к разгадке

1

Тапенс заморгала. Все было как в тумане. Она попыталась оторвать голову от подушки и, тут же сморщившись от резкой боли, поспешно вернулась в прежнее положение и закрыла глаза. Вскоре она снова их открыла.

Это уже показалось ей подвигом. «Я в больничной палате», — подумала Тапенс. Удовлетворенная этим, она больше не пыталась делать никаких выводов. Она в больничной палате, и у нее болит спина. Почему болит и почему в больничной палате, было пока не важно. «Несчастный случай», — пронеслось у нее в мозгу.

Между койками сновали нянечки. Это казалось вполне естественным. Она закрыла глаза и попыталась вспомнить. Перед ее мысленным взором возникло слабое изображение старика в клерикальном облачении. «Отец?! — с сомнением подумала Тапенс. — Это отец!» Не то чтобы она его вспомнила. Просто так ей в тот момент показалось.

«Но почему я лежу в больнице? — подумала Тапенс. — Я ведь тут сестра, а значит, мне полагается быть в униформе. В униформе ДМО[182]».

— О боже, — сказала Тапенс.

Перед ее койкой материализовалась нянечка.

— Чувствуем себя лучше, дорогая, — с напускной бодростью сказала она. — Здорово, правда?

Тапенс совсем не была в этом уверена. Нянечка сказала что-то о чашке чаю.

— Похоже, я пациентка, — неодобрительно сказала себе Тапенс. Она постаралась успокоиться, восстанавливая в памяти разрозненные слова и мысли. — Солдаты, — сказала она, наконец, вслух. — Члены ДМО. Ну, это понятно. Я ведь тоже член ДМО.

Нянечка принесла ей немного чаю в специальной поилке и поддерживала Тапенс, пока та пила. В голове снова стрельнуло.

— Я член ДМО, вот кто я, — сказала Тапенс вслух.

Нянечка посмотрела на нее, не совсем словно бы понимая.

— У меня болит голова, — добавила Тапенс.

— Скоро вам будет легче, — сказала нянечка и убрала поилку, сообщив на ходу сестре:

— Четырнадцатая проснулась. Впрочем, еще совсем слабенькая.

— Она что-нибудь сказала?

— Сказала, что она весьма важная персона[183], — ответила няня.

Медсестра тихонько фыркнула, показывая тем самым, как она относится к пациентам, которые корчат из себя бог знает кого.

— Ну это мы еще посмотрим, — сказала она. — Поживей, няня, не весь же день мне держать эту поилку!

Тапенс в полудреме лежала на подушках. Она еще не преодолела того состояния, когда мысли проносятся в голове в довольно бессвязном виде.

Она почувствовала, что тут непременно должен оказаться кто-то, кого она хорошо знает. Странная какая-то больница. Не такую больницу она помнила. И не в такой работала нянечкой. «Там все были солдатами, вот в чем дело, — сказала она себе. — Хирургическая палата, а я присматривала за рядами А и Б». Она подняла веки и еще раз огляделась. Этой больницы она определенно раньше не видела. И сама она уж точно не имела никакого отношения к выхаживанию больных, не важно — военных или еще каких.

— Интересно, где же я, — сказала Тапенс. — Где находится больница? — Она попыталась вспомнить название какого-нибудь города. Единственные, которые пришли ей в голову, были Лондон и Саутгемптон[184].

У койки появилась медсестра.

— Надеюсь, вы чувствуете себя лучше, — сказала она.

— Я в полном порядке, — заявила Тапенс. — А что со мной такое?

— Вы, видимо, упали и ушибли голову. Вам сейчас больно?

— Больно, — ответила Тапенс. — А где я?

— В Королевской больнице Маркет Бейсинга.

Тапенс попыталась переварить информацию, но эти слова ей ровным счетом ничего не говорили.

— Старый священник, — сказала она.

— Простите?..

— Да так, ничего. Я…

— Мы еще не занесли вашу фамилию в карту диетического питания, — сказала палатная сестра.

Она держала наготове ручку «Бик»[185] и вопрошающе смотрела на Тапенс.

— Мою фамилию?

— Да, — сказала сестра. — Для записи, — добавила она, как бы помогая.

Тапенс молчала, раздумывая. Имя. Как же ее зовут? «Ужасно глупо, — подумала она. — Выходит, я его забыла. Однако должно же у меня быть имя». Она вдруг испытала едва заметное чувство облегчения. Лицо пожилого священнослужителя пронеслось у нее в мозгу, и она решительно сказала:

— Ну конечно. Пруденс.

— Пруденс?

— Совершенно верно, — сказала Тапенс.

— Значит, это ваше имя. А фамилия?

— Каули. Кау-ли.

— Я рада, что вы вспомнили, — сказала сестра и отошла с видом человека, исполнившего свой долг.

Тапенс почувствовала легкую радость. Пруденс Каули. Пруденс Каули в ДМО, а ее отец — священник в… каком-то приходе, а время нынче военное… «Странно, — сказала она себе, — что-то все-таки не так. Такое ощущение, что все это было давным-давно». Она пробормотала себе под нос: «Это было ваше бедное дитя?» Интересно, она это сказала или кто-то другой?

Сестра вернулась.

— Ваш адрес, — сказала она, — мисс Каули — или миссис? Вы спросили о каком-то ребенке?

— Это было ваше бедное дитя? Мне кто-нибудь сказал это или я сама сказала?

— Пожалуй, на вашем месте я бы сейчас немного поспала, дорогая, — сказала сестра.

Она прошла по коридору в кабинет врача.

— Она, похоже, пришла в себя, доктор, — заметила сестра. — Говорит, что зовут ее Пруденс Каули. Адреса, похоже, не помнит. И еще сказала что-то о ребенке.

— Ну что ж, — небрежно отозвался доктор, — дадим ей еще сутки. Она довольно быстро приходит в себя после такого сотрясения.

2

Томми судорожно рылся в карманах в поисках ключа, как неожиданно дверь распахнулась — в проеме стоял Альберт.

— Ну, — сказал Томми, — она вернулась?

Альберт медленно покачал головой.

— И никаких вестей — ни звонка, ни письма, ни телеграммы?

— Ничего, сэр. Вообще ничего. И от других тоже ничего. Либо она затаилась, либо они ее схватили — вот что я думаю. Да, она наверняка им попалась.

— Да что ты хочешь этим сказать? — взорвался Томми. — Начитался черт знает чего! Кому попалась?

— Вы сами знаете. Банде.

— Какая еще банда?

— Возможно, та, которая промышляет на железных дорогах. Или какая-нибудь международная банда.

— Перестань молоть чепуху, — сказал Томми. — Знаешь, что я думаю?

Альберт вопрошающе на него посмотрел.

— Пожалуй, она проявила к нам страшную невнимательность, не послав никакой весточки, — сказал Томми.

— О-о, — протянул Альберт. — Понимаю, что вы имеете в виду. Наверное, можно выразиться и так. Если вам от этого легче, — весьма некстати добавил он. Он взял у Томми из-под мышки пакет. — Я вижу, вы привезли картину назад.

— Да, черт бы ее побрал, — отозвался Томми. — Пользы от нее как от козла молока.

— И что же, вы совсем ничего не узнали?

— Не совсем. Кое-что узнал, а вот пригодится ли это, пока не знаю. — Потом он добавил: — Я полагаю, ни доктор Марри, ни мисс Паккард из «Солнечного кряжа» не звонили? Ничего такого?

— Звонил только зеленщик. Сказал, что у него есть очень хорошие баклажаны. Он ведь знает, что миссис любит баклажаны. И всегда ставит ее в известность. Но я сказал, что в данный момент ее нет. — И добавил: — На обед цыпленок.

— Просто удивительно, насколько бедное у тебя воображение: ничего, кроме цыплят, ты придумать не в состоянии.

— На этот раз — тощий.

— Ладно, сойдет, — сказал Томми.

Зазвонил телефон, и Томми, мгновенно сорвавшись с места, схватил трубку.

— Алло!.. Алло!

Раздался слабый, далекий голос:

— Мистер Томас Бересфорд? Вам звонят из Инвергэшли.

— Да.

— Не кладите трубку, пожалуйста.

Томми ждал. Возбуждение потихоньку проходило. Ждать пришлось долго. Затем раздался знакомый ему звонкий голос. Голос его дочери.

— Алло, это ты, папа?

— Дебора!

— Да. Что у тебя с голосом? Ты будто задыхаешься.

Дочери, подумал он, вечно ко всему придираются.

— Мне же не двадцать лет. Появилась легкая одышка, — сказал он. — Как ты там, Дебора?

— У меня все в порядке. Слушай, пап, я тут кое-что видела в газете. Не знаю, ты видел? О женщине, которая попала в аварию и находится в больнице.

— И что? Нет, я сегодня ничего не читал. А что за женщина? И что с ней случилось?

— Да ничего особенного… Видимо, автомобильная катастрофа. Там говорится, что эта женщина, кто бы она там ни была… уже не молодая женщина… назвалась Пруденс Каули, а вот адреса ее они так и не узнали.

— Пруденс Каули? Ты хочешь сказать…

— Ну да. Я только… ну… я подумала… Это ведь мамино имя, разве нет? Я имею в виду, ее девичья фамилия.

— Разумеется.

— Я все время забываю, что ее звали Пруденс. Я хочу сказать, для нас ведь она никогда не была Пруденс, ни для тебя, ни для меня, ни для Дерека.

— Нет, — сказал Томми. — Не была. Оно действительно совсем не ассоциируется с твоей матерью.

— Знаю, что не ассоциируется. Я лишь подумала, что это… довольно странно. Ты не думаешь, что это может оказаться кто-то из родственников?..

— Возможно. А где это случилось?

— Больница, вроде в Маркет Бейсинге, так там, кажется, написано. Думаю, они хотели разузнать о ней побольше. Мне показалось интересным… нет, я знаю, полно людей с такой фамилией, а тем более с именем… Но на всякий случай решила позвонить. Удостовериться, так сказать, что с мамой все в порядке, ну, в таком духе…

— Понятно, — сказал Томми.

— Пап, она дома?

— Нет, — ответил Томми, — не дома, и я даже не знаю, все ли с ней ладно.

— Что ты такое говоришь? — сказала Дебора. — А чем она занималась? Ты-то, я полагаю, был на этом сверхидиотском и абсолютно секретном пережитке прошлого, развлекал все это старичье.

— Да, ты совершенно права, — сказал Томми. — Вернулся только вчера вечером.

— И обнаружил, что мамы нет — или ты знал, что она уехала? Ну же, пап, не тяни. У тебя тревога в голосе. Я очень хорошо чувствую, когда ты встревожен. Чем мама занималась? Она ведь что-то задумала, правда? Мне бы хотелось, чтобы, в ее-то возрасте, она наконец стала потише и не делала бы глупостей.

— Она очень тревожилась, — сказал Томми. — Тревожилась из-за дела, связанного с тетей Адой.

— Какого еще дела?

— В приюте, где жила тетя Ада, одна старушка ей кое-что сказала, и это очень ее встревожило. Та слишком много болтала, и мама боялась, как бы она не накликала на себя беды. Потом, после смерти тети Ады, мы поехали в приют забрать кое-какие вещи, и мама хотела поговорить с той старушкой, но оказалось, что она довольно неожиданно съехала…

— Ну это же вполне естественно, разве нет?

— Приехали какие-то родственники и увезли ее.

— И это тоже вполне естественно, — сказала Дебора. — Чего мама-то переполошилась?

— Она вбила себе в голову, что с этой старушкой что-то случилось.

— Понятно.

— Но если, как говорится, посмотреть правде в глаза, она и впрямь, похоже, исчезла. Самым натуральным образом. Мы пытались найти ее через банк и адвоката, которые занимались ее делами. Только… нам ничего не удалось.

— Ты хочешь сказать, что мама отправилась на ее поиски?

— Да. А два дня назад она позвонила, что возвращается, но так до сих пор и не вернулась.

— И ты не получил от нее никакой весточки?

— Нет.

— Боже правый, тебе надо было лучше за ней присматривать, — укоризненно сказала Дебора.

— Никто не смог бы присматривать за ней как следует, — возмутился Томми. — Ты тоже, Дебора, если на то пошло. Ты помнишь, что она вытворяла во время войны!

— Но теперь-то совсем другое дело. Я хочу сказать, тогда она была еще молодой. Теперь ей следует сидеть дома и печься о своем здоровье. Сдается мне, ее просто-напросто одолела скука.

— Ты сказала, больница в Маркет Бейсинге?

— В Мелфодшире. Час-полтора езды от Лондона.

— Совершенно верно. А около Маркет Бейсинга есть одна деревушка под названием Саттон Чанселлор.

— Она-то тут при чем? — спросила Дебора.

— Некогда рассказывать, слишком долгая история, — сказал Томми. — Она имеет отношение к одной картине, на которой изображен дом. Именно этот дом и поехала искать твоя мама. Так вот, этот дом, как мне удалось выяснить, находится в Саттон-Чанселлоре.

— По-моему, я не очень хорошо тебя слышу, — сказала Дебора. — Что ты такое говоришь?

— Не важно, — ответил Томми. — Я позвоню в больницу в Маркет Бейсинге и наведу справки. У меня такое чувство, что это все таки твоя мамочка. При сотрясении мозга люди зачастую прежде вспоминают свое детство, а уж потом возвращаются к настоящему. Может, поэтому она и назвала свое девичье имя. Возможно, она попала в автокатастрофу, а может, стукнули по голове — я бы совсем не удивился. Как раз в ее духе. Она все время напрашивается. В общем, я позвоню тебе, когда все выясню.

Томми Бересфорд бросил взгляд на часы и, положив трубку на рычаг, вздохнул в полном изнеможении.

Появился Альберт.

— Так как насчет обеда, сэр? — спросил он. — Вы ведь ничего не ели, а я… К сожалению, вынужден сказать, что начисто забыл о цыпленке… Сгорел вчистую.

— Я не хочу есть, — ответил Томми. — Вот выпить — другое дело. Принеси-ка двойное виски.

— Сию минуту, сэр, — сказал Альберт.

Томми опустился в старое, но очень удобное кресло. Это было его кресло, в которое никто больше не садился, и Альберт тут же принес ему виски.

— А теперь, я полагаю, ты хотел бы все узнать.

— Собственно говоря, сэр, — заявил Альберт извиняющимся тоном, — основное мне известно. Видите ли, поскольку я понял, что речь идет о миссис Тапенс, то позволил себе снять трубку с аппарата в спальне. Я полагал, вы не станете возражать, сэр, поскольку речь идет о…

— В общем, все нормально… — сказал Томми. — Если бы мне пришлось объяснять тебе по-новой…

— Вы дозвонились в больницу, ведь так? Поговорили с доктором, сестрой-хозяйкой?

— Нет нужды повторять, — сказал Томми.

— Больница в Маркет Бейсинге. Она и словом об этом не обмолвилась, когда звонила в прошлый раз.

— Она и думать не думала, что будет там находиться, — возразил Томми. — Насколько я понял, ее ударили по голове в каком-то безлюдном местечке, а затем отвезли к дороге и бросили на обочине, чтобы создалось впечатление, будто ее сбила машина. — Он добавил: — Разбуди меня завтра в шесть тридцать. Хочу выехать пораньше.

— Простите, что ваш цыпленок сгорел. Он совершенно вылетел у меня из головы.

— Черт с ним, с цыпленком, — отозвался Томми. — Я всегда не любил этих цыплят — вечно выбегают под колеса, да еще при этом кудахчут. В общем, устрой ему завтра похороны.

— Она же не при смерти, а, сэр?

— Умерь воображение. Если бы ты слушал как следует, то знал бы, что она уже пришла в себя, знает, кто она, кем была и где находится, а в больнице поклялись, что удержат ее там, пока я не приеду и не возьму ее под стражу. Ни под каким видом она не должна от них ускользнуть. А то снова вообразит себя детективом.

— Раз уж мы заговорили о детективах… — Альберт в нерешительности прокашлялся.

— У меня нет особого желания говорить об этом, — сказал Томми. — Забудь об этом, Альберт. Лучше научись бухгалтерскому делу или разведению комнатных цветов.

— Да нет, я просто подумал… я хочу сказать, насчет ключей к разгадкам…

— Ну так что там у тебя насчет ключей к разгадкам?

— Я думал…

— Вот откуда все беды в жизни — от мыслей.

— Ключи к разгадке, — повторил Альберт. — Та картина, например. Она ведь ключ к разгадке?

Томми заметил, что Альберт повесил картину, которую он только что принес, на стену.

— Если эта картина ключ к чему-то, так к чему же, вы думаете, она — ключ? — он слегка покраснел, застеснявшись своей неуклюжей фразы. — Я хочу сказать — в чем тут дело? Должна же она что-то значить? Я вот о чем подумал, вы уж простите, что я об этом напоминаю…

— Валяй, Альберт.

— Я подумал о письменном столе.

— О письменном столе?

— Да. О том, что доставили с маленьким столиком, двумя креслами и прочими вещами. Вы сказали, это фамильная реликвия?

— Он принадлежал моей тете Аде, — ответил Томми.

— Именно это я и имел в виду, сэр. Это как раз то самое место, где находят ключи к разгадкам. В старых письменных столах. В антикварных вещицах.

— Возможно, — сказал Томми.

— Я знаю, это не мое дело, и мне не следовало бы ничего затевать, но, пока вас не было, сэр, я не удержался. Мне до чертиков захотелось пойти и посмотреть.

— Что — заглянуть в стол?

— Да, просто посмотреть, а нет ли там ключа к разгадке? Видите ли, в таких столах, в них ведь бывают потайные ящички.

— Возможно, — сказал Томми.

— Так вот. Там может оказаться разгадка. В потайном ящичке стола.

— Идея-то неплохая, — согласился Томми. — Но, насколько я знаю, моей тете Аде не было нужды что-то прятать в потайных ящичках стола.

— От старушек можно ждать чего угодно. Они как галки или сороки — уж и не помню, кто именно, — любят прятать вещи. Там может оказаться завещание или тайный документ, написанный симпатическими чернилами, или еще какое-нибудь сокровище. А может, указание, где его искать.

— Прости, Альберт, но я тебя, наверное, разочарую. Я просто уверен, что в этом симпатичном письменном столе, который когда-то принадлежал моему дяде Уильяму, ничего такого нет. Дядя Уильям в старости тоже стал сварливым, к тому же он был глух и обладал плохим характером.

— Я лишь подумал, — сказал Альберт, — что, если посмотреть, ничего с ним не станется. — И благочестиво добавил: — Его все равно бы надо почистить. Вы же знаете, какими становятся вещи у старушек. Они почти их не трогают, а те пылятся и бог знает чем еще покрываются…

Томми задумался. Он вспомнил, что они с Тапенс еще в пансионате осмотрели все ящики, сложили бумаги в конверты, а несколько мотков пряжи, два кардигана, черную вельветовую накидку и три тонких наволочки из нижних ящиков вместе с другими подобными вещами упаковали для передачи в благотворительные организации. Вернувшись домой, они просмотрели бумаги, но не обнаружили в них ничего особенно интересного.

— Мы просмотрели содержимое, Альберт, — сказал Томми. — Право же, провели за этим делом пару вечеров. Два-три занятных письма, несколько рецептов для приготовления ветчины, рецепты для консервирования фруктов, несколько карточек на нормированные товары, фото и прочих вещей, относящихся к военному времени. Вот и все. Ничего интересного.

— Ничего интересного, — возмутился Альберт. — Я ведь говорю не о бумагах и тряпках, которые копятся годами и сваливаются по различным ящикам. Я же толкую о ее тайнах. Когда я был подростком, вы же знаете, я подрабатывал у одного антиквара — кое в чем ему помогал. Так вот тогда я и узнал кое-что о потайных ящичках. Да, тогда я в них очень неплохо разбирался… Давайте посмотрим, сэр. Сам-то я, пока вас тут не было, не решился… — Он посмотрел на Томми с видом умоляющего пса.

— Ну что ж, — сдался Томми. — Пойдем злоупотребим.

«Красивый стол, — думал Томми, стоя рядом с Альбертом и разглядывая унаследованный от тети Ады образчик викторианской мебели. — Неплохо сохранился, прекрасная фурнитура, хороший лак, да, умели раньше делать…»

— Ну, Альберт, валяй, — сказал он. — Развлекайся. Только смотри ничего не сломай.

— Ну что вы, как можно. Я всегда все делаю аккуратно… Итак, опустим переднюю стенку и положим ее вот на эти пластинки, теперь вытащим пластинки… Вот, видите: доска откидывается, вот здесь старушка, бывало, и сидела. Красивый бюварчик[186] был у вашей тети, перламутровый. В левом выдвижном ящике.

— А это что за штуковины? — спросил Томми.

Он вытащил два филигранных пилястровых выдвижных ящичка. Они оказались пустыми.

— Ах эти, сэр. В них можно затолкать бумаги, но ничего тайного в них нет и быть не может. Все тайны вот здесь в среднем шкафчике, под ним бывает небольшое углубление. Впрочем, есть и другие места… Этот как раз из тех столов, в которых есть такое углубление.

— Но какая ж это тайна, а? Просто вытаскиваешь панель…

— Суть в том, что получается, будто все, что можно найти, вы уже нашли. Затем вы вытаскиваете панель и находите там углубление, куда можно положить то, что вы хотите убрать от посторонних глаз. Но и это, как говорится, еще не все. Потому как, вы видите, вот тут впереди небольшая планка, вроде как карниз, который можно поднять — видите?

— Да-да, вижу. Давай-ка подними.

— И тут же еще один тайник, как раз за средним отделением.

— Но там ничего нет.

— Совершенно верно, — согласился Альберт. — И это вроде как обескураживает. Но если просунуть руку внутрь и осторожно пошарить, можно обнаружить два маленьких выдвижных ящичка, по одному с каждой стороны. Сверху там полукруглый вырез, за него можно зацепиться пальцем и тихонько потянуть на себя… — С этими словами Альберт невообразимо выгнул кисть. — Иногда они застревают. Погодите… погодите… пошел.

Согнутым пальцем Альберт подтащил что-то изнутри, пока в отверстии не показался узенький выдвижной ящичек. Альберт извлек его и положил перед Томми с видом собаки, приносящей хозяину кость.

— Минуточку, сэр. Тут что-то есть — конверт. Теперь обработаем другую сторону.

Он переменил руку и возобновил свои трюки. Вскоре на свет был вытащен второй ящичек и положен рядом с первым.

— В этом тоже что-то есть, — сказал Альберт. — Еще один конверт. Я бы не осмелился открыть ни один из них, если бы самостоятельно нашел эти ящички. — Голос у него был в высшей степени праведным. — Оставил бы для вас… Думаю… они могут оказаться ключами к разгадке…

Вместе с Томми они извлекли содержимое из обоих запыленных ящичков. Первым Томми вытащил конверт, скатанный в длину и скрепленный эластичной лентой, которая отцепилась при первом же прикосновении.

— Похоже, ценный — сказал Альберт.

Томми бросил взгляд на конверт. На нем стояло: «Конфиденциально».

— Ну вот, — сказал Альберт. — «Конфиденциально». Наверняка это ключ к разгадке.

Томми извлек содержимое конверта. С полстраницы тетрадочного листа было исписано выцветшими чернилами, причем страшно корявым почерком. Томми повертел листок и так и этак, а Альберт, тяжело дыша, заглядывал ему через плечо.

— «Рецепт миссис Макдоналд для крема из лососины, — прочитал Томми, — выданный в знак особого уважения. Возьмите два фунта вырезки из лососины, одну пинту джерсейской сметаны, рюмку бренди и свежий огурец…» — Томми снисходительно посмотрел на Альберта. — Прости, Альберт, но твой ключ к разгадке, несомненно, приведет нас к обычной стряпне.

Альберт издал какие-то звуки, свидетельствующие о его полнейшем разочаровании.

— Ничего, давай посмотрим другой, — успокоил его Томми.

Очередной запечатанный конверт оказался не таким уж древним. На нем было две печати серого воска, с изображением на каждой из них дикой розы.

— Красиво, — произнес Томми, — и весьма странно для тети Ады. Наверное, как готовить пирог с мясом.

Он разорвал конверт, и брови у него поползли вверх. Из конверта выпали десять аккуратно сложенных пятифунтовых банкнот.

— Тонюсенькие, — сказал он. — Старинные. Такие ходили во время войны. Какая бумага! Вероятно, на них уже ничего нельзя купить.

— Деньги! — воскликнул Альберт. — Зачем было прятать деньги?

— Ну, возможно, сбережения на черный день, — ответил Томми. — У тети Ады всегда были сбережения на черный день. Много лет назад она как-то сказала мне, что у каждой женщины должно быть пятьдесят фунтов пятифунтовыми банкнотами на всякий, как она выражалась, непредвиденный случай.

— Да, деньги всегда пригодятся, — сказал Альберт.

— Не думаю, что они уже никуда не годятся. По-моему, их можно обменять в банке.

— Остался еще один конвертик, — сказал Альберт. — Тот, что из другого ящика.

Конверт оказался потолще, с тремя солидными на вид печатями. На нем было написано той же корявой рукой:

В случае моей смерти этот конверт должен быть отправлен моему стряпчему мистеру Рокбери из адвокатской конторы «Рокбери энд Томкинс» либо же моему племяннику Томасу Бересфорду. Остальным — не вскрывать.

Внутри лежало несколько плотно исписанных страничек. Почерк был плохой, очень корявый, местами совершенно неразборчивый. Испытывая определенные трудности, Томми прочел записку:

Я, Ада Мэрайа Фэншо, пишу здесь о том, что мне стало известно от людей, проживающих в приюте для престарелых «Солнечный кряж».

Я не могу поручиться за достоверность всей представленной здесь информации, но, похоже, есть основания полагать, что в приюте имеют место — или уже имели — подозрительные, а то и преступные деяния. Элизабет Муди, не очень умная, но, я думаю, довольно правдивая женщина, заявляет, будто она опознала в живущей здесь пациентке известную отравительницу. Лично я предпочитаю сохранять беспристрастность, но буду смотреть в оба и записывать все факты, которые станут мне известны. Хотя возможно, все это не имеет под собой никаких оснований. Просьба к моему стряпчему или племяннику Томасу Бересфорду провести полное расследование.

— Ну вот! — с триумфом сказал Альберт. — А я вам что говорил! Это же ключ к разгадке!

Книга четвертая