Часы. Пальцы чешутся. К чему бы? Вечеринка на хэллоуин — страница 45 из 83

СТОИТ ЦЕРКОВЬ С КОЛОКОЛЬНЕЙ, А ВНУТРИ НАРОДУ ПОЛНО[187]

Глава 14Мыслительное упражнение

— Полагаю, перво-наперво нам надо как следует подумать, — сказала Тапенс.

После приятной встречи в больнице Тапенс наконец торжественно препроводили на волю. Верная парочка обменивалась своими наблюдениями и выводами в гостиной лучшего номера «Ягненка и флага» в Маркет Бейсинге.

— О том, чтобы думать, и думать забудь, — скаламбурил Томми. — Не забывай, что сказал доктор, прежде чем тебя выписать. Никаких волнений, никакого умственного напряжения, почти никакой физической деятельности — полный покой.

— А чем еще я сейчас занимаюсь? — спросила Тапенс. — Задрала ноги вверх — разве нет? — а голова на двух подушках. Что же касается того, чтобы думать, так думать — это вовсе не обязательно умственно напрягаться. Математикой я не занимаюсь, экономику не изучаю, домашние счета не проверяю. Думать — это значит отдыхать, устроившись поудобнее, и, даже если подвернется что-нибудь интересное и важное, не принимать никаких решений. Во всяком случае, ты, наверное, предпочитаешь, чтобы уж лучше я немного подумала, задрав ноги и положа голову на подушки, чем снова начала действовать.

— Об этом не может быть и речи. Это исключено. Ты понимаешь? Ты должна оставаться в состоянии покоя. Уж я постараюсь, Тапенс, не спускать с тебя глаз, потому что я тебе не доверяю.

— Ну что ж, — сказала Тапенс. — Лекция окончена. Теперь давай подумаем. Подумаем вместе. Не обращай внимания на то, что наговорили тебе доктора. Если б только ты знал столько о докторах, сколько знаю о них я…

— Доктора пусть тебя не волнуют, — ответил Томми. — Ты будешь делать то, что я тебе велю.

— Хорошо. Уверяю тебя, в данный момент у меня абсолютно нет никакого желания двигаться. Нам надо сравнить наши впечатления и наблюдения. Накопилось очень много всякой всячины, как на какой-нибудь благотворительной распродаже.

— Что ты имеешь в виду под всякой всячиной?

— Факты. Всевозможные факты. Их чересчур много. И не только факты… Слухи, предположения, сплетни. Все это очень напоминает бочку с опилками, в которых спрятаны всевозможные пакетики.

— Вот именно — опилки, — сказал Томми.

— Не пойму, пытаешься ли ты меня обидеть или принижаешь свой вклад в наше расследование, — сказала Та-пенс. — Во всяком случае, ты ведь со мной согласен, правда? У нас уже довольно много информации, но все так намешано, и мы не знаем, с чего начать.

— Я знаю, — возразил Томми.

— Да? — засомневалась Тапенс. — И с чего же ты считаешь надо начать?

— С того, что тебе нанесли удар по голове.

Тапенс немного подумала.

— Право, не понимаю, как это может послужить отправной точкой. Я имею в виду, это ведь последнее из цепочки событий.

— Зато первое у меня, — сказал Томми. — Я не позволю, чтобы мою жену били по голове. И это реальная точка, от которой надо отталкиваться. Тут нет ничего надуманного. Это событие, которое реально имело место.

— Целиком и полностью с тобой согласна. Это действительно имело место, это произошло со мной, и я об этом помню. Я все раздумывала… С тех пор, разумеется, как ко мне вернулась способность мыслить.

— Ты не догадываешься, кто это мог сделать?

— К сожалению, нет. Я склоняюсь над могильным камнем, и вдруг — бац!

— Кто бы это мог быть?

— Вероятно, кто-то из Саттон Чанселлора, хотя это и кажется невероятным, поскольку я там почти ни с кем не общалась.

— Викарий?

— Исключено, — возразила Тапенс. — Во-первых, он славный старичок. Во-вторых, вряд ли бы у него набралось столько сил. И, в-третьих, у него астматическое дыхание. Он не мог так тихо подкрасться ко мне, я бы его услышала.

— Ну, если ты исключаешь викария…

— А ты разве нет?

— Ну да, в принципе исключаю. Как ты знаешь, я встречался и разговаривал с ним. Он здесь уже много лет, его все знают. Полагаю, сам дьявол мог бы принять обличие доброго викария, но, пожалуй, не более чем на неделю. Десять-двенадцать лет он вряд ли бы выдержал.

— Ну что ж, — сказала Тапенс. — Следующей подозреваемой будет мисс Блай. Нелли Блай. Хотя одному Богу известно, чем я ей могла не угодить. Не могла же она подумать, что я хочу унести могильный камень.

— Тебе кажется, это могла быть она?

— Право, нет. Просто, ей это было бы по силам. Если бы она проследила за мной и захотела на какое-то время вывести из игры, ей бы это удалось. И, как и викарий, она была там… в Саттон Чанселлоре и все время сновала туда-сюда… якобы, по различным делам. Она могла заметить меня на церковном кладбище, тихонько подойти — из любопытства — увидеть, что я смотрю на какую-то могилу, по какой то причине ей это могло не понравиться, и она решила огреть меня церковной вазой для цветов или чем-то еще, что подвернулось под руку. Только не спрашивай меня зачем. Просто так!

— Кто следующий, Тапенс? Миссис Кокерел — так, кажется, ее фамилия?

— Миссис Копли, — поправила его Тапенс. — Нет, это не могла быть миссис Копли.

— Почему ты так в этом уверена? Она живет в Саттон Чанселлоре, она могла увидеть, как ты вышла из дому, и последовать за тобой.

— Это-то конечно, но только, понимаешь, у нее язык без костей… — возразила Тапенс.

— А при чем тут это?

— Послушал бы ты ее в течение целого вечера, как я, — сразу бы понял, если у человека буквально рот не закрывается, он вряд ли способен на физическое воздействие! Она бы не утерпела и что-нибудь сказала, подходя ко мне.

Томми задумался.

— Что ж, — согласился он. — В подобных вещах ты лучше меня разбираешься. Миссис Копли отбрасываем. Кто там еще?

— Амос Перри, — сказала Тапенс. — Тот, который живет в Доме у канала. (Придется мне называть его просто Домом у канала, потому что у него еще полно всяких странных названий.) Муж дружелюбной ведьмы. С большой чудинкой человек. Простоват, физически силен, он мог бы оглушить кого угодно, причем, как мне иногда кажется, был бы не прочь это сделать… хотя мне трудно себе представить, с чего бы ему вздумалось ударить именно меня. Впрочем, если брать его или мисс Блай, я бы скорее склонялась к его кандидатуре. Та, конечно, любит совать свой нос в чужие дела и командовать, но решиться на физическую расправу… разве что взыграют эмоции… — Тапенс помолчала и добавила, поежившись. — А ты знаешь, когда я впервые увидела Амоса Перри, я ужасно испугалась… Он показывал мне свой сад, и я вдруг почувствовала, что… ну, что не дай Бог оказаться его врагом или повстречаться с ним ночью в глухом переулке. Мне показалось, что, даже если он никогда не был преступником, то легко может им стать, если возникнут соответствующие обстоятельства.

— Итак, — подвел черту Томми. — Амос Перри. Номер один.

— А еще есть его жена, — неторопливо продолжала Тапенс. — Дружелюбная ведьма. Она была мила и очень мне понравилась… не хотелось бы, чтобы это была она… нет, не думаю… но в чем-то она, по-моему, замешана… В чем-то, что имеет отношение к дому. Видишь, еще одна отправная точка… Видишь, Томми… Мы даже не знаем, что тут самое важное… Знаешь, я начала задумываться, а не вращается ли все вокруг того дома… Не является ли точкой отсчета сам дом. Картина… Картина ведь тоже что-то значит, правда, Томми? Я думаю, непременно значит.

— Да, — согласился Томми. — Должна что-то значить.

— Я приехала сюда в поисках миссис Ланкастер, но никто здесь, похоже, о ней даже и не слышал. И я подумала: может, я неправильно все поняла, может, миссис Ланкастер грозит опасность (а я в этом до сих пор уверена) из-за этой картины? В Саттон Чанселлоре она, скорее всего, никогда не была. А картину ей, наверное, подарили, либо она ее купила. А в картине явно скрыт какой-то смысл и для кого-то она представляет угрозу…

— Миссис Какао, то бишь миссис Муди, заявила тете Аде, будто она узнала кого-то в «Солнечном кряже» — какую-то отравительницу. Вероятно, она имеет какое-то отношение и к этой картине, и к дому у канала, а возможно, и к ребенку, которого там, по всей вероятности, убили.

— Тетя Ада восхищалась картиной миссис Ланкастер — и миссис Ланкастер подарила ее ей… и, возможно, рассказывала, каким образом эта картина ей досталась и где находится этот дом…

— Миссис Муди убили, потому что она определенно узнала преступника…

— Давай-ка еще раз вспомним твой разговор с доктором Марри, — попросила Тапенс. — Сообщив тебе о миссис Какао, он принялся рассказывать о различных убийцах из реальной жизни. О хозяйке приюта для престарелых… я что-то читала об этом… хотя фамилию женщины не помню. Суть в том, что пациенты отдавали ей все имеющиеся у них деньги — за дальнейший уход и кормежку, а затем их отправляли в лучший из миров. И так продолжалось до тех пор, пока родственники не обратили на это внимание. Ее судили и признали виновной в многочисленных убийствах… При этом никаких угрызений совести у нее не было, так как, по ее мнению, убийства были не чем иным, как актом милосердия.

— Да-да. Совершенно верно, — сказал Томми. — Тоже не могу вспомнить ее фамилию…

— Не важно. А затем он рассказал о женщине, нанимавшейся в услужение в разные семьи, в которых после этого имели место отравления. Правда, некоторые все же выздоравливали.

— Она, кажется, готовила сандвичи, — подхватил Томми. — Казалось, была очень славная и преданная, а когда имело место отравление, также бывала в числе пострадавших. Вероятно, она слегка преувеличивала. После чего она выздоравливала и нанималась на новое место, в другом конце Англии. И так несколько лет.

— Да-да. Никто, по-моему, так и не смог уразуметь, почему она это делала. Была ли это болезнь или нечто вроде развлечения? Так никто и не узнал. Она, похоже, никогда не испытывала личной неприязни к своим жертвам. Скорее всего, она просто была не в себе…

— Да, скорее всего, хотя, как мне представляется, какой-нибудь психоаналитик раскопал бы, что, когда она была маленькая, ее родные недостаточно хорошо относились к канарейке и так далее и тому подобное… А третья, о которой он рассказывал, — продолжал Томми, — стала ангелом милосердия, так как страшно страдала и сердце ее было разбито из-за потери мужа и ребенка.

— Да-да, помню, — сказала Тапенс. — Ее называли ангелом какой-то деревни. Живона или что-то в таком роде. Она ходила по соседям и ухаживала за ними, когда те болели, особенно за детьми. Но рано или поздно все дети умирали. Она часами плакала, и все говорили, что не знают, что бы они делали без этого ангела.

— И чего вдруг тебе это вспомнилось, Тапенс?

— Я подумала: а не было ли у доктора Марри какой-либо особой причины упоминать о них?

— Ты хочешь сказать, он пытался увязать…

— Я думаю, он примерял эти три хорошо известных случая к пациентам в «Солнечном кряже». Мисс Паккард, например, подходит под первый случай — милосердная хозяйка приюта.

— Да что ты к ней прицепилась. Мне она, например, нравится.

— Смею заметить, — весьма резонно заметила Тапенс, — убийцы вообще обладают талантом нравиться людям. Это вроде как мошенники и шулеры, которые всегда производят впечатление безупречно честных. А убийцы, соответственно, милых и мягкосердечных людей. Что-то в этом роде. Во всяком случае, мисс Паккард весьма предприимчивая, и в ее распоряжении все средства, с помощью которых она, без лишних подозрений, может помочь отправиться в лучший мир. А заподозрить ее сможет, вероятно, лишь кто-нибудь вроде миссис Какао. И то потому, что она сама слегка чокнутая и в состоянии понимать других чокнутых, а возможно, и потому, что они встречались раньше.

— Не думаю, что смерть любой из ее престарелых клиенток несет мисс Паккард какую-либо выгоду.

— Откуда ты знаешь, — возразила Тапенс. — Можно сделать гораздо проще — не брать деньги со всех? Можно взять с двух-трех богатеньких, а остальных отправлять на тот свет для прикрытия, и все знали бы, что от них она уж точно ничего не имеет. Так что, доктор Марри, возможно, — конечно это может быть и не так — подумал о мисс Паккард, прикинул что к чему, но потом сказал себе: «Вздор, этого не может быть». Но мысль эта все равно свербила его мозг. Второй пример, о котором он упоминал, подошел бы к любому из обслуживающего персонала, какой-нибудь на первый взгляд надежной немолодой женщине. А кто же может знать, что она того, — Тапенс красноречиво покрутила указательным пальцем возле виска. — Возможно, затаила на кого-то зло или почувствовала неприязнь к кому-то из пациенток. Впрочем, что гадать, мы ведь толком никого из них и не знаем.

— Ну а третий случай?

— Третий сложнее, — признала Тапенс. — Некто преданный, посвятивший всю свою жизнь…

— Возможно, доктор Марри подбросил его для разнообразия, — сказал Томми и добавил: — Я все раздумываю о той няне-ирландке.

— Той, которой мы подарили меховую накидку?

— Да, той самой, которая нравилась тете Аде. Такая благожелательная. Казалось, она всех так любит, так жалеет, когда они умирают… А когда разговаривала с нами, она как-то уж очень нервничала, правда? Ты ведь сама это заметила. Она собиралась оттуда уезжать, но так и не сказала нам по какой причине…

— Возможно, она просто невротического склада. Няням не полагается быть чересчур мягкими. Это не слишком хорошо для тех, за кем она ухаживает. Их учат быть спокойными и внушать доверие.

— Как сестра-сиделка Тапенс Бересфорд, — улыбнулся Томми.

— Ну да ладно, вернемся к картине, — продолжала Тапенс. — Мне кажется, в этой истории она имеет очень большое значение. Кстати, твой рассказ о миссис Боскоуэн меня заинтриговал. Она мне кажется… довольно интересной.

— Она и в самом деле интересная, — сказал Томми: — По-моему, из всех, с кем нам пришлось столкнуться в этом деле, она самая что ни на есть интересная личность, принадлежит к тому типу людей, которые знают суть вещей, но не потому, что о них задумываются. Я думаю, она знает об этом доме что-то такое, чего не знаю я и чего, скорее всего, не знаешь и ты. А она наверняка знает…

— Странно, что она заговорила об этой лодке, — размышляла Тапенс. — О том, что раньше ее на картине не было. Как ты думаешь, зачем ее надо было дорисовывать?

— О-о, — протянул Томми. — Откуда же я знаю?

— А не было ли на лодке названия? Не помню, чтобы я его видела, правда, я ведь особенно и не всматривалась.

— «Водяная лилия».

— Весьма подходящее для лодки. О чем же оно мне напоминает?

— Понятия не имею.

— И она была абсолютно уверена, что ее муж эту лодку не писал… Но ведь он мог нарисовать ее и позже.

— Она говорит — нет. И выражалась весьма определенно.

— Разумеется, — согласилась Тапенс, — но мы не рассмотрели еще одну версию. Я имею в виду, что меня мог оглушить кто-нибудь чужой… кто, возможно, последовал за мной из Маркет Бейсинга, чтобы посмотреть, что я задумала. Ведь я там со многими говорила. Заходила ко всем этим агентам по торговле недвижимостью. Кстати, они всячески пытались отвести разговор от этого дома, прибегали к различным уверткам. То же наблюдалось при упоминании имени миссис Ланкастер. Адвокаты, банк, родственники, с которыми нельзя связаться, потому что они уехали за границу. Все то же самое. Затем они посылают за мной какого-то соглядатая, а тот меня просто выключает. Таким образом, — сказала Тапенс, — мы возвращаемся к могильному камню на церковном кладбище. Вопрос… Почему кто-то не хотел, чтобы я осматривала могильные камни?

— Ты говоришь, там были начертаны какие-то слова?

— Да, вырезаны. Имя — Лили Уотерс[188] и возраст — семь лет…

— Очень странно.

— А я ведь всего-навсего хотела помочь викарию… и тому человеку, который просил его отыскать могилу ребенка… Ну вот, теперь могила ребенка… Об убитом ребенке за камином толковала миссис Ланкастер, о замурованных монахинях, умерщвленных детях, матери, потерявшей возлюбленного и убившей своего незаконнорожденного младенца, а затем покончившей самоубийством, рассказывала миссис Копли… Кошмар какой-то! Все переплелось самым невероятным образом! И все равно, Томми, кое-что у нас все-таки есть…

— Что ты имеешь в виду?

— То, что из дымохода того самого Дома на канале вывалилась старая облезлая кукла… Вся в саже и грязи.

— Жаль, что у нас ее нет, — сказал Томми.

— Она у меня, — с триумфом заявила Тапенс.

— Ты взяла ее с собой?

— Да. Понимаешь, я очень испугалась. И решила взять ее, посмотреть. Перри все равно бы выбросили ее на свалку. Так что она у меня, здесь.

Тапенс встала с кровати, порылась в своем чемодане и вытащила нечто, завернутое в газету.

— Вот, смотри.

С некоторым любопытством Томми развернул газету и вытащил то, что осталось от куклы. Ее ручки и ножки безвольно свисали, выцветшие фестоны при прикосновении тут же стали осыпаться. Само тельце из тонкой замши, некогда плотно набитое опилками, теперь было совсем вялым — почти все опилки высыпались. Томми держал куклу очень осторожно, но одно неловкое движение и из дырки на спине вместе с опилками высыпалось несколько небольших камешков. Томми принялся их подбирать.

— Боже милостивый, — пробурчал он себе под нос. — Боже милостивый.

— Странно, — произнесла Тапенс, — внутри куклы камешки… Как ты думаешь, это из дымохода?

— Нет, — ответил Томми. — Они были зашиты.

Он аккуратно их подобрал, затем залез пальцем в тельце куклы, и оттуда вывалилось еще несколько штук. Он поднес их к окну и посмотрел на свет. Тапенс наблюдала за ним непонимающим взглядом.

— Странно — набить куклу камешками.

— Видишь ли, это не совсем обычные камешки, — ответил Томми.

— Что ты хочешь сказать?

— Взгляни хорошенько.

Тапенс с удивлением взяла несколько штук с его ладони.

— Камешки как камешки, — сказала она. — Одни покрупнее, другие помельче. Чего это ты так разволновался?

— Потому что я начинаю кое-что понимать! Это не камешки, дорогая моя, это бриллианты!

Глава 15Вечер в доме приходского священника

1

— Бриллианты?! — ахнула Тапенс и, переведя взгляд с мужа на камешки, которые держала в своей руке, повторила: — Эти невзрачные камешки — бриллианты?

Томми кивнул.

— Теперь все начинает обретать смысл. Понимаешь, Тапенс? Все становится понятным. Дом на канале. Картина. Вот погоди, когда об этом узнает Айвор Смит… Считай, роскошный букет роз тебе обеспечен, Тапенс…

— За что?

— За то, что ты помогла ему обнаружить банду, за которой он безуспешно гонялся уже много лет!

— Ох уж этот твой Смит! Вот, значит, ради Кого ты бросал меня одну целую неделю в этой ужасной больнице — в то время, когда мне так недоставало внимания и занимательной беседы.

— Тапенс, побойся Бога! Я же проводил с тобой каждый вечер — во время приема посетителей.

— Но ничего не рассказывал.

— Меня предупредили, чтобы я, упаси Господи, тебя не волновал. Но послезавтра Айвор сам приедет сюда, и мы все соберемся для небольшого светского междусобойчика в доме приходского священника.

— И кто же там будет?

— Миссис Боскоуэн, потом один из местных землевладельцев, твоя подружка мисс Блай, викарий и, разумеется, мы с тобой.

— И мистер Айвор Смит. Какое, кстати, у него настоящее имя?

— Насколько я знаю, Айвор Смит.

— Ты всегда такой осторожный… — Тапенс вдруг засмеялась. — Я сейчас вдруг пожалела, что не видела, как вы с Альбертом роетесь в столе тети Ады в поисках потайных ящичков.

— Это полностью заслуга Альберта. Он буквально прочел мне лекцию на эту тему. Поднаторел еще в юности — у одного антиквара.

— Нет, ты подумай: тетя Ада оставила тайное описание деяний преступника, да еще скрепила все это массой печатей… На самом ведь деле она абсолютно ничего не знала, но искренне считала, что в «Солнечном кряже» орудует подобная личность. Интересно, догадалась ли она, что это мисс Паккард?

— Тапенс, прекрати городить ерунду.

— Нет, раз уж мы ищем банду преступников, я бы не стала отбрасывать эту идею. Они бы не пренебрегли таким заведением, как «Солнечный кряж». Респектабельное, с размахом, во главе матерый преступник, у которого есть доступ к наркотикам, ну и все такое прочее… К тому же у нее под рукой доктор, который любую смерть будет считать естественной.

— Единственная причина, по которой ты подозреваешь мисс Паккард, так эта та, что тебе не нравятся ее зубы…

— Чтобы тебя съесть, — процитировала Тапенс «Красную Шапочку». — И еще, Томми… А что, если эта картина — с Домом на канале — вообще никогда не принадлежала миссис Ланкастер…

— Но мы же знаем, что принадлежала, — Томми с удивлением воззрился на нее.

— Нет, не знаем. Знаем только, что так сказала мисс Паккард… Именно мисс Паккард сообщила, что миссис Ланкастер подарила ее тете Аде.

— Я думаю, это уж чересчур… А если и так, что дальше? — Томми озадаченно умолк.

— А то! Возможно поэтому и убрали миссис Ланкастер, чтобы она не сказала, что картина не ее. А тете Аде она ничего не дарила.

— Возможно… И все же… картина была написана в Саттон Чанселлоре… Дом на картине — дом в Саттон Чанселлоре… И у нас есть все основания полагать, что этот дом используется или использовался в качестве перевалочного пункта одного из преступных сообществ. Полагаю, что за всем этим стоит мистер Эклз. Именно мистер Эклз сделал все для того, чтобы миссис Джонсон увезла миссис Ланкастер из «Солнечного кряжа».

— Не думаю, что миссис Ланкастер когда-либо жила в Саттон Чанселлоре или бывала в Доме на канале, и в том, что картина ее, я тоже сомневаюсь, хотя скорее всего она слышала, как кто-то в «Солнечном кряже» говорил об этом доме — возможно, миссис Какао! Так вот, миссис Ланкастер принялась распространяться об этом налево и направо, и ее решили из приюта убрать… И, как видишь, им это удалось сделать… Но в один прекрасный день я найду ее! Запомни мои слова, Томми.

— Ладно, сдаюсь. Следствие ведет миссис Тапенс Бересфорд.

2

— Вы уж меня простите, миссис Бересфорд, но выглядите вы очень даже хорошо, — сказал мистер Айвор Смит и добавил: — На удивление хорошо.

— Я и чувствую себя совершенно здоровой, — ответила Тапенс. — Глупо, конечно, что так все произошло.

— Вы просто умница… что сумели раскопать эту куклу. Право, не знаю, как вам это удалось!

— Она совсем как терьер, — подмигнул Томми. — Берет след — и добыча в ее зубах!

— А к викарию я все равно пойду, — с улыбкой заявила Тапенс.

— Разумеется, пойдете. Кое-что, как вы знаете, уже прояснилось. Не знаю, как вас обоих и благодарить. Мощная, надо сказать, у них организация. Только за последние пять-шесть лет совершила столько ограблений, что нормальному человеку трудно даже себе представить. Когда Томми заявился ко мне относительно информации об этой скотине Эютзе, я ему сразу сказал, что тот не из тех, кого можно взять голыми руками. Очень уж осторожный гад. А какое прикрытие выбрал себе — респектабельная адвокатская контора с самыми что ни на есть благопристойными клиентами.

Я тогда сказал Томми, ключом к раскрытию всего этого дела будет обнаружение их перевалочных баз, где они хранят награбленное… Вполне респектабельных домов, в которых проживают респектабельные граждане.

И вот, благодаря вам, миссис Тапенс, вашему интересу к дымоходам и любви к пернатым, мы наконец-то нашли один из таких домов. Очень остроумно, знаете ли: замаскировать драгоценные камни под мелкую гальку и зашить их в видавшую виды куклу, а затем, когда утихнут страсти после очередного ограбления, переправить куклу за границу…

— А как насчет супругов Перри? Надеюсь, они в этом не замешаны?

— Пока неясно, — сказал мистер Смит. — Полнейшая неопределенность. Но мне кажется, что миссис Перри вполне могла что-то знать и скрывать.

— Вы хотите сказать, она £ организации?

— Возможно. Она могла быть у них на крючке.

— Каким образом?

— Надеюсь, вы сохраните это в тайне. Знаю-знаю, вы умеете держать язык за зубами… Полиция подозревала ее мужа, Амоса Перри, в убийствах детей, которые происходили здесь несколько лет назад. Психически он не совсем нормален и, по мнению медиков, вполне мог это сотворить. Прямых улик нет, но тогда у многих вызывало подозрение чрезмерное усердие его жены в обеспечении ему алиби. Если это действительно так, преступники вполне могли найти доказательства его вины, а то и просто взять ее на испуг… Понимаете? А вот когда вы разговаривали с ними — какое они произвели на вас впечатление, миссис Бересфорд?

— Она мне понравилась, — сказала Тапенс. — Мне кажется… Знаете, я про себя назвала ее дружелюбной ведьмой, то есть занимающейся белой магией, приносящей людям добро.

— А он?

— Он мне внушал страх, — сказала Тапенс. — Он вдруг становился каким-то огромным и страшным, но всего лишь на короткое время, потом все проходило и он казался обычным доброжелательным человеком. Я даже не могу объяснить, что именно меня так в нем пугало… Наверное то, что он, как вы говорите, не совсем в себе…

— Таких, как он, много, — сказал мистер Смит. — В большинстве они совсем не опасны. Хотя никогда нельзя быть уверенным, что у них в голове…

— А что мы будем делать в доме викария?

— Надо кое с кем повидаться, задать несколько вопросов, а может, и кое-что узнать.

— А майор Уотерс там будет? Тот человек, который просил викария выяснить, что случилось с его ребенком?

— Да такого человека вроде бы вообще нет! Под могильным камнем оказался детский гробик, обложенный свинцом. А в нем было полно драгоценностей. Результат ограбления в Сент-Элбанс. Письмо викарию имело целью выяснить, все ли в порядке с захоронением, а то в последнее время участились случаи осквернения могил малолетними негодяями. Управы на них нет.

3

— Я так сожалею, мой друг, — сказал викарий, направляясь навстречу Тапенс с протянутыми руками. — Право ужасно, что это случилось именно с вами, ведь вы были так добры, хотели мне помочь. Право же, это я во всем виноват. Мне не следовало отпускать вас одну на кладбище, хотя, кто же мог предположить, на что способны эти мерзавцы, что из них вырастет…

— Ну что вы так расстраиваетесь, — обращаясь к викарию, сказала неожиданно появившаяся мисс Блай. — Я совершенно уверена: миссис Бересфорд знает, что вашей вины тут нет. Очень мило, что она хотела помочь вам, и жаль, что так случилось, но сейчас она, тьфу-тьфу, выглядит просто прекрасно. Как вы себя чувствуете, миссис Бересфорд?

— Да так, ничего, — ответила Тапенс, испытывая, однако, легкую досаду из-за того, что мисс Блай настолько уверена в ее хорошем самочувствии.

— Посидите вот здесь, обопритесь на подушку, — предложила мисс Блай.

— Это лишнее, — сказала Тапенс, отодвигая ногой стул, который заботливо придвинула ей мисс Блай. Вместо этого она прошла и села на очень неудобный стул с прямой спинкой с другой стороны камина.

Послышался резкий стук в парадную дверь, и все нервно переглянулись. Мисс Блай поспешила к выходу.

— Не беспокойтесь, викарий, я открою, — сказала она.

— Спасибо.

В холле послышались приглушенные голоса, а затем в сопровождении мисс Блай вошли крупная женщина в простом свободном платье и очень высокий худой мужчина с ужасно бледным цветом лица. На плечах у него был черный широкий плащ, а худое изможденное лицо будто принадлежало человеку из другой эпохи. Тапенс завороженно на него уставилась. Можно подумать, решила она, что он сошел с полотна Эль Греко[189].

— Очень рад вас видеть, — сказал викарий и повернулся к гостям. — Позвольте представить вам сэра Филиппа Старка, мистер и миссис Бересфорд, мистер Айвор Смит. О! Миссис Боскоуэн! Не видел вас целую вечность… Мистер и миссис Бересфорд.

— С мистером Бересфордом я знакома, — отвечала миссис Боскоуэн. Она посмотрела на Тапенс. — Здравствуйте, — сказала она. — Рада с вами познакомиться. Я слышала, вы попали в аварию.

— Да. Но уже совершенно оправилась.

После того как все друг другу были представлены, Тапенс снова опустилась на свой стул. На нее навалилась усталость. Из-за сотрясения, решила она. Откинув назад голову и прикрыв веки, она тем не менее внимательно следила за присутствующими. К разговору она не прислушивалась. Спустя несколько минут у нее возникло чувство, что некоторые персонажи драмы — драмы, в которой она столь опрометчиво решила принять участие, — собрались здесь неспроста. Вот сейчас последует какой-нибудь сильный драматический ход. Все, что уже произошло, как бы было прелюдией к разворачивающейся сейчас сцене… С появлением сэра Филиппа Старка и миссис Боскоуэн на сцене как бы появились два дотоле не известных персонажа. Это был их первый выход. Нет, они как бы принимали участие в пьесе, но находились, так сказать, за пределами сцены, и вот их выход… Каким же образом они были связаны с этим делом, участвовали в нем?.. Зачем они приехали? — спрашивала себя Тапенс. Кто их пригласил? Может быть, Айвор Смит? Интересно, он попросил их приехать или вызвал повесткой? Все началось в «Солнечном кряже», но «Солнечный кряж» явно не является центром всех этих событий. Сердцевина его всегда была здесь, в Саттон Чанселлоре. Тут много чего происходило. Пусть и довольно давно. Нет, конечно же не в последнее время. Давным-давно. Творились всякие дела, не имеющие никакого отношения к миссис Ланкастер, но миссис Ланкастер — по недоразумению — оказалась в них втянутой. Так где же миссис Ланкастер сейчас?

По всему телу Тапенс пробежала легкая дрожь.

«Мне почему-то кажется, — подумала Тапенс, — что она умерла».

Выходит, она, Тапенс, потерпела поражение. Ведь, почувствовав, что миссис Ланкастер грозит опасность, Тапенс отправилась на ее поиски именно для того, чтобы ее защитить.

«И если она еще жива, — подумала Тапенс, — я найду ее!»

Саттон Чанселлор… Вот где все началось, вот откуда пошло зло. И одно из мест, где оно зарождалось, был Дом на канале. А может, Дом оказался центром всего этого… или все-таки Саттон Чанселлор? Местом, где зло жило, куда приезжало, откуда уезжало, убегало, исчезало и где появлялось вновь. Как сэр Филипп Старк.

Не поворачивая головы, Тапенс перевела взгляд на сэра Филиппа Старка. Кроме того, что ей выдала миссис Копли в своем монологе, Тапенс о нем ничего не знала. Спокойный человек, ученый, ботаник, предприниматель, или, во всяком случае, ему принадлежит изрядное количество акций нескольких предприятий. Стало быть, человек богатый, любящий детей… Ну вот, опять туда же. Опять дети. Дом на канале и птица в дымоходе, а в дымоходе детская кукла… набитая драгоценными камнями. Да, наверняка в этом доме находился один из опорных пунктов криминальной организации. Но ведь есть преступления гораздо более зловещие, нежели те, которыми занимались они. Миссис Копли сказала: «Мне всегда казалось, что он мог это сделать».

Сэр Филипп Старк. Убийца. Из-под смеженных век Тапенс изучала его, пытаясь сопоставить со своим шаблоном убийцы. Мог ли он убить ребенка?..

«Сколько ему лет? — вдруг подумала она. — По меньшей мере семьдесят. Может, чуть больше. Изможденное лицо аскета. Да, определенно лицо аскета, лицо мученика… Большие темные глаза. Глаза Эль Греко. Истощенное тело. И что он здесь делает?»

Она перевела взгляд на мисс Блай. И с чего это она ерзает на стуле, все время вскакивает, хочет всем угодить: то предложит подушку, то переставит коробку с сигаретами или спичками, то подвинет кому-то стул. Нервничает, ей явно не по себе. И все время оглядывается на Филиппа Старка. Все время ее взгляд обращается к нему.

«Надо же, какая преданность, — подумала Тапенс. — Наверное, когда-то была влюблена в него. Да и сейчас, видимо, его любит. Хоть время и берет свое и люди стареют, чувства хоть и трансформируются, но не исчезают. Это молодежь, вроде Дерека и Деборы, думает, что исчезают. Им трудно представить, что влюбленный может быть немолод. А мне кажется… мне кажется, она любит его безнадежной, всепоглощающей любовью, готова все за него отдать… Сказал же кто-то — миссис Копли или викарий, — что в молодости она работала у него секретаршей и сейчас по-прежнему присматривает за его делами».

«Впрочем, — продолжала размышлять Тапенс, — это вполне естественно. Секретарши часто влюбляются в своих хозяев. Итак, предположим Гертруда Блай была влюблена в Филиппа Старка. Что это нам дает? Обнаружила ли мисс Блай, что за спокойной аскетической внешностью сэра Филиппа Старка скрывается преступная натура? А его любовь к детям… „Слишком уж он любил, по-моему“, — сказала тогда миссис Копли. Жизнь и впрямь берет человека в оборот. Возможно в этом-то и кроется причина того, что он выглядит таким измученным».

«Если ты не психоаналитик, поди пойми этих убийц, — размышляла Тапенс. — С чего это вдруг у них возникает желание убивать детей? Жалеют ли они об этом впоследствии? Испытывают ли отвращение, ужас от содеянного?»

Тут она заметила, что взгляд его упал на нее. Глаза встретились с ее глазами и, казалось, хотели что-то сообщить.

«Вы думаете обо мне, — говорили эти глаза. — Да, то, что вы думаете, правда. Я человек, которого преследуют призраки».

Да, очень верные слова… Он человек, которого преследуют призраки…

Тапенс перевела взгляд на викария. Викарий ей очень нравился. Такой милый… Знает ли он хоть что-нибудь? Может, и знает, подумала Тапенс, а может, его опутали каким-то злодейским клубком, о котором он даже не подозревает. И ни сном ни духом ни о чем не догадывается, пребывает в блаженном неведении — как всякий порядочный, ни в чем не замешанный человек.

Миссис Боскоуэн? Но о миссис Боскоуэн Тапенс почти ничего не знала. Женщина средних лет, личность, как сказал Томми, но этого явно не достаточно. Миссис Боскоуэн вдруг встала на ноги. Будто догадалась, что Тапенс думает о ней…

— Вы не возражаете, если я поднимусь наверх и умоюсь? — сказала она.

— Ах, ради Бога! — мисс Блай вскочила на ноги. — Я отведу вас. Вы позвоните, викарий?

— Я и сама дойду, — отрезала миссис Боскоуэн. — Не беспокойтесь… Миссис Бересфорд?

Тапенс слегка вздрогнула.

— Я покажу вам, где что находится, — сказала миссис Боскоуэн. — Пойдемте со мной.

Тапенс послушно, как ребенок, встала и про себя удивилась на такую свою реакцию. Она осознала, что когда вам что-то говорит миссис Боскоуэн, вы, не раздумывая, повинуетесь.

Миссис Боскоуэн уже вышла в холл и стала подниматься по лестнице, когда Тапенс ее догнала.

— Свободная комната прямо рядом с лестничной площадкой, — сказала миссис Боскоуэн. — В ней всегда останавливаются гости. Сразу направо — ванная.

Она открыла дверь комнаты, включила свет. Тапенс вошла вслед за ней.

— Я очень рада, что вы оказались здесь, — сказала миссис Боскоуэн. — Я боялась, что не застану вас. Я очень переживала, что с вами что-то случилось. Ваш муж говорил вам?

— Да, говорил, — ответила Тапенс.

— Очень переживала. — Она закрыла дверь в комнату, чтобы поговорить без помех. — Теперь-то вы поняли, — спросила Эмма Боскоуэн, — какое Саттон Чанселлор опасное место?

— Уж для меня-то точно, — сказала Тапенс.

— Да. Хорошо, что еще все так кончилось, а впрочем, возможно я знаю, в чем дело.

— Вы что-то знаете, — сказала Тапенс. — Вы ведь что-то обо всем этом знаете, правда?

— Да как сказать? — ответила Эмма Боскоуэн. — И да, и нет. У каждого есть предчувствия. Иногда они подтверждаются. Все это дело с грабителями банков… оно почему-то не кажется неординарным. И, похоже, не имеет ничего общего с… — Она вдруг замолчала. — Я хочу сказать, ведь кражи всегда были… и будут, я в этом уверена. Разве что теперь все поставлено на широкую ногу. Но для жизни людей ничего по-настоящему опасного нет… Опасность в другом… и мы должны знать, как от нее защититься… Вам нужно быть осторожней, миссис Бересфорд, право же, осторожней. Вы ведь из тех, кому необходимо установить истину, а это небезопасно. Понимаете, здесь не безопасно.

Тапенс неторопливо заговорила:

— Моя тетя — вернее, не моя, а Томми… Кто-то сказал ей там, в приюте для престарелых… что в том доме у канала убили ребенка…

Эмма медленно кивнула.

— А еще там — в приюте — было две смерти, — продолжала Тапенс, — в истинной причине которых доктор сомневается.

— Именно это и заставило вас действовать?

— Нет, — ответила Тапенс, — тогда я этого еще не знала.

— Если вы не против, — попросила Эмма Боскоуэн, — расскажите, что же именно произошло в том приюте… так, кажется, вы назвали это заведение… что заставило вас действовать?

— Да, конечно же расскажу. — И Тапенс рассказала.

— Понятно, — сказала Эмма Боскоуэн. — И вы не знаете, где эта старушка, эта миссис Ланкастер, находится сейчас?

— Нет, не знаю.

— Вы думаете, она умерла?

— Я думаю… это возможно…

— Потому что она что-то знала?

— Да. Видимо, знала. О каком-то убийстве. Возможно, о каком-то ребенке, которого убили…

— Тут вы, по-моему, ошибаетесь, — возразила миссис Боскоуэн. — Скорее всего, она что-то перепутала. Я имею в виду вашу старушку.

— Возможно. Но ведь здесь были подобные случаи… когда убивали детей. Во всяком случае, так мне сказала та женщина… не помню ее имени… ну, у которой я останавливалась.

— Убивали детей?.. Это было так давно… Не могу даже вспомнить, когда именно… Викария тогда здесь не было, он наверняка ничего не знает. Зато мисс Блай была. Да-да, мисс Блай была. Она была тогда совсем еще молоденькой…

— Да уж, наверное, — согласилась Тапенс. — Она уже тогда была влюблена в сэра Филиппа Старка?

— Вы заметили, правда? Да, я думаю. Преданность, переходящая в поклонение. Мы заметили это, как только приехали сюда, Уильям и я.

— Что заставило вас приехать сюда? Вы жили в Доме у канала?

— Нет. Там мы никогда не жили. Он любил его рисовать и написал с ним несколько картин. А где картина, которую мне показывал ваш муж?

— У нас дома, — ответила Тапенс. — Он сказал мне, что ваш муж не писал лодку…

— Не писал. Когда я в последний раз видела картину, никакой лодки на ней не было. Ее кто-то дорисовал позже.

— И назвал «Водяная лилия»… А человек, которого не существовало, майор Уотерс… написал о детской могилке… о девочке по имени Лилиан… но в той могилке не оказалось никакого ребенка, а только гробик, набитый драгоценностями. Лодка, видимо, была посланием, сообщением, где находится награбленное… Все это, похоже, одна цепочка…

— Похоже, да. Но возможно, что… — Эмма Боскоуэн резко умолкла. Потом быстро сказала: — Она идет сюда. Пройдите в ванную…

— Кто?

— Нелли Блай. Скорее в ванную — и заприте дверь.

— Она ведь всего лишь сплетница, — сказала Тапенс, скрываясь в ванной.

— Да нет, не только, — ответила миссис Боскоуэн.

Мисс Блай открыла дверь и тут же оказалась в комнате, как всегда готовая прийти на помощь.

— Ах, надеюсь, вы нашли все, что нужно, — сказала она. — Свежие полотенца, мыло?.. Здесь за всем присматривает миссис Копли, но, право, мне все время приходится проверять, чтобы она делала все как надо.

Миссис Боскоуэн и мисс Блай вместе отправились вниз. Тапенс догнала их у двери в гостиную. Когда она вошла, сэр Филипп Старк придвинул ей стул и присел рядом.

— Вам удобно, миссис Бересфорд?

— Да, спасибо, — ответила Тапенс. — Очень удобно.

— Я узнал… — Его голос обладал загадочным очарованием, хотя и звучал будто в отдалении, почти не резонируя, именно так, наверное, звучат голоса призраков, — что с вами произошел несчастный случай. Примите мои сожаления. В наши дни несчастные случаи не редкость…

Его глаза пытливо всматривались в ее лицо, и Тапенс подумала: «Он изучает меня, как я изучала его». Она тайком взглянула на Томми, но Томми беседовал с Эммой Боскоуэн.

— А с чего это вдруг вы решили приехать в Саттон Чанселлор, миссис Бересфорд?

— О, мы просто подыскиваем себе домик в сельской местности, — ответила Тапенс. — Муж поехал на конгресс, а я решила поискать, где нам, возможно, стоило бы поселиться, — посмотреть, прицениться, так сказать…

— Я слышал, вы осматривали Дом у канала?

— Да, его тоже. Я как-то видела его из окна вагона. Очень привлекательное сооружение — особенно снаружи.

— Да, пожалуй, хотя и снаружи он требует ремонта — штукатурка отваливается, крыша протекает… С другой стороны он гораздо менее привлекателен, а?

— Да. А вот разделили его на две половины очень странно.

— Ну, знаете ли, — возразил Филипп Старк, — все делят по-разному, разве не так?

— А вы сами в нем никогда не жили? — спросила Тапенс.

— Нет, никогда. Мой дом сгорел уже много лет назад, уцелела только небольшая часть. Вы его, наверное, видели. Он за этим домом — на холме. Хотя, если посмотреть — разве это холм? Отец построил дом где-то в восемьсот девяностом. Надменный такой особняк с готическими[190] прибамбасами, подражание Балморалу[191]. Сегодня такие снова в моде, а лет сорок назад архитекторов коробило само слово «готический». В доме было все, чему полагалось быть в доме так называемого джентльмена, — в его голосе звучала легкая ирония. — Бильярдная, ванная, дамская гостиная, огромная столовая, танцевальный зал, около четырнадцати спален, а присматривали за всем этим четырнадцать слуг — да, вроде бы четырнадцать…

— Вы говорите так, словно ваш дом никогда вам не нравился.

— Никогда. Отец во мне разочаровался. Он был очень удачливым бизнесменом, промышленником и надеялся, что я пойду по его стопам. А я этого не сделал. Нет, он неплохо ко мне относился. Давал сколько надо денег — пособие, так это тогда называлось, и позволил идти своей дорогой.

— Я слышала, вы были ботаником.

— Ну, для меня это была одна из форм отдыха. Я, бывало, ездил за дикорастущими цветами, чаще всего на Балканы. Вы когда-нибудь собирали цветы на Балканах? Вот где раздолье!

— Не сомневаюсь. Затем вы возвращались сюда?

— Здесь я давно не живу. С тех пор, как умерла моя жена.

— О-о, — в легком замешательстве протянула Тапенс. — Ах, мне… простите…

— Это случилось давно. Еще до войны. В тридцать восьмом. Она была очень красивая женщина.

— У вас, в здешнем вашем доме, остались ее фотографии?

— Нет, дом пустой. Всю мебель, картины и прочее отправили на хранение. Остались лишь спальни, кабинет и гостиная — для моего агента и для меня: когда я сюда приезжаю по делам поместья.

— Вы никогда не хотели его продать?

— Нет. Было время, когда я хотел заняться земледелием. Не знаю. Мне как-то все равно. Это мой отец полагал, что закладывает нечто вроде феодального владения. Я должен был стать его преемником, мои дети — моими преемниками и так далее, и так далее, и так далее. — Он помолчал немного и сказал: — Но детей у нас с Джулией не было.

— О-о, — тихо протянула Тапенс. — Понятно.

— Так что переезжать сюда ни к чему. Да я почти и не приезжаю. Все, что нужно, для меня здесь делает Нелли Блай. — Он улыбнулся ей через комнату. — Она была отменным секретарем. Она и сейчас здесь ведет мои дела.

— Вы почти не приезжаете и, однако, не хотите продать дом? — сказала Тапенс.

— Для этого есть весьма веская причина, — ответил Филипп Старк. Легкая улыбка осветила его угрюмые черты. — Возможно, я все же унаследовал чутье отца. Земля, как вы знаете, постоянно растет в цене, так что, продавать ее не имеет смысла. Как знать, может, когда-нибудь на моей земле появится еще один городок.

— Тогда вы станете богатым?

— Тогда я стану богаче, чем сейчас, — сказал сэр Филипп. — А я и так достаточно богат.

— А чем вы в основном занимаетесь?

— Путешествую. А в Лондоне у меня картинная галерея. Мой сегодняшний бизнес — искусство. Мне это нравится и надеюсь, будет нравиться до самой смерти. Да, смерти… пока не придет сердечная с косой и не скажет: «Пора».

— Ну что вы, — сказала Тапенс. — У меня прямо мороз по коже.

— Да нет, вам, миссис Бересфорд, предстоит долгая жизнь, и очень счастливая.

— Ну в данный момент я счастлива, — сказала Тапенс. — Но, скорее всего, и ко мне придут все эти недомогания, боли, тревоги — постоянные спутники наступившей старости. Глухота, слепота, артрит и что там еще бывает…

— Тогда, вероятно, вы воспримите их как должное. Извините, но мне кажется, что вы и ваш муж очень счастливы.

— О да, — согласилась Тапенс. — Право, — продолжала она, — в жизни нет ничего лучше крепкого, счастливого брака, так ведь?

Мгновение спустя она пожалела, что произнесла эти слова. Бросив взгляд на еще более побледневшее лицо мистера Филиппа Старка (который, вероятно, до сих пор оплакивал утрату горячо любимой жены), она разозлилась на себя еще больше.

Глава 16На следующее утро

1

Айвор Смит и Томми словно по команде прервали разговор и переглянулись, затем посмотрели на Тапенс. Та-пенс уставилась на каминную решетку, мысли ее, казалось, витали где-то очень далеко.

— Так на чем мы остановились? — сказал Томми.

Тапенс, вздохнув, вернулась с небес на бренную землю и посмотрела на мужчин.

— Ужасно запутанное дело, — сказала она. — А что означала вчерашняя встреча? — Она посмотрела на Айвора Смита. — Я полагаю, для вас обоих она что-то означала. Вы знаете, как обстоят дела?

— Я бы пока не хотел отвечать на этот вопрос, — сказал Айвор. — Цели-то у нас разные, правда?

— В общем-то, да, — согласилась Тапенс.

Мужчины вопрошающе посмотрели на нее.

— Ну что ж, — сказала Тапенс. — Возможно, у меня навязчивая идея, но я хочу найти миссис Ланкастер. Хочу убедиться, что с ней все в порядке.

— Сначала тебе надо найти миссис Джонсби, — заявил Томми. — Ты ни за что не найдешь миссис Ланкастер, пока не найдешь миссис Джонсон.

— Миссис Джонсон, — повторила Тапенс и повернулась к Айвору Смиту. — Вас, полагаю, эта часть совершенно не волнует?

— Еще как волнует, миссис Бересфорд, еще как!

— А мистер Эклз?

Айвор улыбнулся.

— Полагаю, — сказал он, — его вот-вот настигнет возмездие. И все же, я особенно на это не рассчитываю. Он словно заяц, умеющий запутывать следы. Иной раз так, что кажется, и следов-то никаких нет. — И он задумчиво пробормотал себе под нос: — Великий стратег, мать его так-то…

— Вчера вечером… — начала было Тапенс и неожиданно осеклась. — Могу я задать вопрос?

— Можешь, — разрешил ей Томми. — Но не рассчитывай, что старина Айвор даст тебе исчерпывающие ответы.

— Сэр Филипп Старк, — заговорила Тапенс. — Какова его роль? Он вроде бы не вписывается в вашу схему… если только он не из тех, кто… — Она замолчала, не решаясь произнести то, что ей сказала миссис Копли: относительно убийств детей.

— Сэр Филипп Старк для нас весьма ценный источник информации, — пояснил Айвор Смит. — Он самый крупный землевладелец в этих краях — впрочем, у него есть владения и в других частях Англии.

— В Камберленде?

Айвор Смит резко посмотрел на Тапенс.

— Камберленд? Почему вы заговорили о Камберленде? Что вам известно о Камберленде, миссис Тапенс?

— Ничего, — ответила Тапенс. — Просто почему-то он мне вспомнился. — Она нахмурилась и казалась озадаченной. — И красно-белая роза[192] на стене какого-то дома — старомодная роза.

Она покачала головой.

— Дом на канале принадлежит сэру Филиппу Старку?

— Ему принадлежит земля. Ему принадлежит большая часть земли в этих краях.

— Да, так он вчера сказал.

— Через него мы многое узнали об арендах и владениях на правах аренды, что было весьма остроумно завуалировано посредством юридического крючкотворства…

— А эти агенты по продаже недвижимости, к которым я ходила в Маркет Бейсинге… Они действительно липовые, или мне это только показалось?

— Нет, не показалось. Мы им сегодня нанесем визит и зададим несколько очень неприятных вопросов.

— Хорошо, — сказала Тапенс.

— Мы неплохо продвигаемся. Мы раскрыли крупное ограбление на почте, ограбление на Элбери-кросс и дело с ограблением ирландского экспресса. Мы нашли часть добычи. В этих домах мы обнаружили остроумнейшие тайники. В одном аж в ванне, в другом за счет увеличения стен и уменьшения объема комнат. Да, кое на что посмотрели!

— Ну а люди? — спросила Тапенс. — Я имею в виду тех, кто этим заправлял — кроме мистера Эклза, разумеется? Ведь наверняка были и другие?

— О да. Было двое. Один держал ночной клуб. Кличка «Счастливчик Хэмиш». Скользкий как угорь. И женщина по кличке «убийца Кейт», но теперь ее уже нет. Одна из самых нетривиальных личностей в преступном мире. Красивая, но очень жестокая. В общем, они от нее избавились — вероятно, стала чересчур опасной. У них ведь был чисто деловой концерн — воровали, грабили, но никаких убийств.

— А Дом на канале, он был одним из их опорных пунктов?

— Одно время да — тогда он назывался «Дамский луг». Впрочем, как его только не называли!..

— Вероятно, для того, чтобы все еще больше запутать, — сказала Тапенс. — «Дамский луг». Интересно, увязывается ли это с чем-нибудь?

— А с чем оно должно увязываться?

— Да нет, в общем-то, ни с чем, — сказала Тапенс. — Просто при упоминании этого названия у меня в голове запрыгал еще один заяц, если вы понимаете, о чем я. Беда в том, — добавила она, — что я и сама сейчас не знаю, о чем говорю. К тому же эта картина… Боскоуэн нарисовал картину, а затем кто-то пририсовал там лодку… с названием…

— «Тигровая лилия».

— Нет, «Водяная». А его жена говорит, что он не писал эту лодку.

— Откуда она знает?

— Да уж, наверное, знает. Будь вы замужем за художником, особенно если вы и сам художник, думаю, вы могли бы определить, он ли ее дописал или кто-то другой… По-моему, она очень сильная, — сказала Тапенс.

— Кто — миссис Боскоуэн?

— Да. Не знаю, понимаете ли вы, что я имею в виду. Она подавляет всех, кто находится рядом с ней…

— Возможно.

— Она все понимает, — продолжала Тапенс. — Или, скорее, знает. Улавливаете, о чем я толкую.

— Нет, не улавливаю, — твердо заявил Томми.

— Ну, я хочу сказать, что можно что-то знать, а можно — вроде как чувствовать, догадываться…

— По-моему, это как раз то, чем ты сейчас занимаешься, Тапенс.

— Можешь говорить что хочешь, — отвечала Тапенс, очевидно, следуя за нитью своей мысли. — Все крутится вокруг Саттон Чанселлора. Вокруг «Дамского луга», или Дома у канала, или как там он еще называется. И вокруг всех людей, которые жили там, теперь или в прошлом. А кое-что, я думаю, берет начало в далеком-далеком прошлом.

— Ты думаешь о рассказах миссис Копли?

— Миссис Копли от себя добавила столько, что только еще больше все запутала К тому же она перепутала все годы и дни.

— Такое бывает, — сказал Томми.

— Знаю, — отвечала Тапенс. — В конце концов, я и сама росла в доме приходского священника. Они датируют все по событиям, а не по годам. Они не говорят: «Это случилось в тысяча девятьсот тридцатом», или: «Это произошло в тысяча девятьсот двадцать пятом» и тому подобное. Они говорят: «Это случилось через год после того, как сгорела старая мельница», или: «Это произошло спустя два месяца после того, как молния ударила в большой дуб и убила фермера Джеймса», или: «Это было в год, когда у нас вспыхнула эпидемия полиомиелита». Так что, то, что им запоминается, не идет в какой-либо определенной последовательности. Все очень сложно распутать. Там торчат уши, тут хвост, понимаете, о чем я говорю? Дело, наверное, в том, — неожиданно сказала Тапенс с видом человека, который вдруг совершает важное открытие, — что я и сама уже старая.

— Ну что вы, до старости вам еще далеко, — галантно ответствовал Айвор.

— Не кривите душой, — язвительно парировала Тапенс. — Я старая, потому-то мне все помнится так же, как и ей. Срабатывают те же законы…

Она встала и прошлась по комнате.

— Какой неприятный отель, — сказала она.

Она прошла в спальню и вернулась оттуда, качая головой.

— Здесь нет даже Библии[193], — сказала она.

— Библии?!

— Да. Вы же знаете, в старомодных отелях на тумбочке у изголовья всегда лежит Библия. Чтобы спасать свою душу в любое время суток. А здесь ее нет.

— Тебе нужна Библия?

— Ну да. Наверное, сказывается мое происхождение. Ведь я дочь приходского священника… Я Библию знала буквально наизусть, а что теперь? В церквях теперь не учат… А потом появились эти новые версии, и слова вроде те же и переведено как надо, а смысл другой. — Потом она добавила: — Пока вы сходите к агентам по недвижимости, смотаюсь-ка я в Саттон Чанселлор.

— Не вздумай, хватит с тебя одного раза! — поспешно заявил Томми.

— Да не собираюсь никого выслеживать. Зайду в церковь да посмотрю Библию. А если и она окажется современной, пойду и попрошу у викария — у него ведь наверняка должна быть Библия, правда? Настоящая, я имею в виду, перевод, одобренный англиканской церковью.

— Для чего тебе Библия?

— Хочу освежить память относительно того, что было нацарапано на могильном камне ребенка. Меня это очень интересует.

— Все это очень мило, но не доверяю я тебе, Тапенс. Я абсолютно уверен, что стоит мне оставить тебя на какое-то время, как ты снова попадешь в беду.

— Томми, даю слово: по кладбищам рыскать больше не буду по кладбищам. Церковь под лучами солнца и кабинет викария — что может быть безобиднее?

Томми с сомнением посмотрел на жену — и сдался.

2

Оставив машину возле кладбища в Саттон Чанселлоре, Тапенс внимательно огляделась, прежде чем ступить на территорию церкви. Она испытывала естественное чувство опасения, которое испытывает человек, недавно подвергшийся в этом месте нападению. На этот раз за могильными камнями вроде бы никто не прятался.

Она вошла в церковь. Пожилая женщина, стоя на коленях, начищала какую-то утварь. Тапенс на цыпочках прошла к кафедре и принялась листать лежавший там том Библии. Старушка окинула ее неодобрительным взглядом.

— Мне только нужно проверить одно место, — успокоила ее Тапенс и, осторожно закрыв книгу, на цыпочках вышла из церкви.

Ей хотелось осмотреть место, где недавно раскопали могилу, но она обещала себе не делать этого ни под каким предлогом.

— «Кто бы ни обидел», — пробормотала она себе под нос. — Вероятно, эти слова, но если так, тогда это кто-то…

Она подъехала к дому священника, вышла из машины, по дорожке прошла к двери. Позвонила, но звука звонка не услышала. «Наверное, сломался», — подумала Тапенс, зная, какие звонки в домах приходских священников. Она толкнула дверь, и та подалась.

Тапенс оказалась в холле. На столике она увидела большой конверт с иностранной маркой. На нем стоял штамп миссионерского общества в Африке.

«Хорошо, что я не миссионер», — подумала Тапенс.

За этой туманной мыслью скрывалось что-то еще, что-то имеющее отношение к столу в каком-то холле, что-то такое, что ей следует вспомнить… Цветы? Листья? Какое-то письмо или пакет?

Неожиданно из левой двери появился викарий.

— Ах, — сказал он. — Я вам нужен? Я… о-о, миссис Бересфорд, это вы?

— Я, кто же еще, — улыбнулась Тапенс. — Я пришла спросить, нет ли у вас, случайно, Библии?

— Библия, — проговорил викарий, и на лице его вдруг отразилось сомнение. — Библия.

— Я подумала, что она обязательно должна у вас быть, — сказала Тапенс.

— Разумеется, разумеется, — сказал викарий. — Собственно говоря, у меня их должно быть несколько. Например, есть греческая, — с надеждой сказал он. — Но это, наверное, не то, что вам нужно?

— Нет. Мне нужна утвержденная англиканской церковью, — твердо сказала Тапенс.

— О Боже, — сказал викарий. — Разумеется, в доме их несколько штук. Да, несколько. К сожалению, в церкви мы больше этой Библией не пользуемся. Приходится подстраиваться под епископа, он, вы знаете, чтобы привлечь в церковь молодежь идет на всякие ухищрения… Думаю, это ошибка. Пойдемте в библиотеку. Правда, там у меня книги в два ряда — сразу не найдешь, но в случае чего мы попросим мисс Блай. Она где-то здесь, готовит вазы для детей, которые расставляют свои полевые цветы в церкви. — Он оставил Тапенс в холле и вернулся в комнату, из которой вышел.

Тапенс осталась в холле, задумчиво нахмурившись. Когда дверь в конце холла открылась и в ней появилась мисс Блай, она тут же подняла голову. В руках эта дама держала очень тяжелую металлическую вазу.

В мозгу у Тапенс что-то щелкнуло, и все вдруг встало на свое место.

— Разумеется, — сказала Тапенс, — разумеется.

— Ах, чем могу помочь… я… о-о, это же миссис Бересфорд!

— Да, — сказала Тапенс и добавила: — А это миссис Джонсон, не так ли?

Тяжелая ваза грохнулась на пол. Тапенс наклонилась и подняла ее, затем покачала на ладони.

— Весьма удобное орудие, — сказала она и поставила вазу, — чтобы оглушить человека… Именно это вы и сделали, когда ударили меня, правда же, миссис Джонсон?

— Я… я… что вы сказали? Я… я… я сроду…

Но Тапенс уже не было нужды оставаться. Она увидела, какой эффект произвели ее слова. При втором упоминании миссис Джонсон мисс Блай определенно выдала себя. Она испугалась, ее всю трясло.

— На днях на столике в вашем холле лежало письмо, — заговорила Тапенс, — на имя некой миссис Йорк по какому-то адресу в Камберленде. Значит, вот куда вы ее отвезли, миссис Джонсон, когда забрали из «Солнечного кряжа»? Вот где она сейчас находится. Миссис Йорк или миссис Ланкастер — вы пользовались любым из этих имен, Йорк или Ланкастер… как роза в саду у четы Перри… одновременно и Алая и Белая.

Она быстро повернулась и вышла из дома. Мисс Блай с открытым ртом стояла в холле, все еще держась за перила лестницы, и во все глаза смотрела ей вслед. Тапенс пробежала по тропинке к калитке, вскочила в машину и поддала газу. Она бросила взгляд назад, на парадную, но из дома никто не вышел. Тапенс проехала мимо церкви, направляясь назад, в Маркет Бейсинг, но вдруг передумала. Она развернулась в обратном направлении и свернула налево, на дорогу, ведущую к мостику у Дома на канале. Она остановила машину и глянула поверх ворот — в саду никого из четы Перри видно не было. Она прошла в ворота и по дорожке дошла до черного входа. Тот оказался закрытым, окна были закрыты ставнями.

Тапенс испытала чувство досады. Возможно, Элис Перри уехала в Маркет Бейсинг за покупками. Ей очень хотелось повидать Элис Перри. Тапенс постучала в дверь — сначала тихо, потом громче. На стук никто не ответил. Она повернула ручку, но дверь не открылась. Она была заперта. Тапенс постояла в нерешительности Было несколько вопросов, которые ей очень хотелось задать Элис Перри. Возможно, миссис Перри ушла в Саттон Чанселлор. Тапенс может вернуться туда. Трудность ситуации заключалась в том, что поблизости никого не было видно. Спросить, куда ушли супруги Перри, было не у кого.

Глава 17Миссис Ланкастер

Тапенс стояла, размышляя, как дверь вдруг, совершенно неожиданно открылась. Тапенс отступила назад и ахнула. Уж кого она не ожидала увидеть, так это человека, представшего ее взору. В дверях, одетая точно так же, как она была одета в «Солнечном кряже», и дружелюбно улыбаясь, стояла миссис Ланкастер собственной персоной.

— Ох, — сказала Тапенс.

— Доброе утро. Вам нужна миссис Перри? — сказала миссис Ланкастер. — Сегодня базарный день, вы знаете. Хорошо, что я смогла вам открыть. Я долго не могла найти ключ. Это, наверное, дубликат, правда? Но входите, будьте добры. Может, выпьете чашечку чаю или чего-нибудь еще?

Будто во сне, Тапенс пересекла порог дома. Миссис Ланкастер, по-прежнему сохраняя любезность, подобающую хозяйке, повела Тапенс в гостиную.

— Садитесь, будьте добры, — сказала она. — Боюсь, я не знаю, где чашки и прочие приборы. Я здесь всего пару дней. Подождите, подождите… Ну конечно, мы же с вами встречались, правда?

— Да, — ответила Тапенс, — когда вы жили в «Солнечном кряже».

— «Солнечный кряж», «Солнечный кряж»… Название вроде бы что-то мне напоминает… Ах, ну конечно, дорогая мисс Паккард. Да, весьма славное местечко.

— Вы так быстро оттуда уехали, — сказала Тапенс.

— Люди все время хотят командовать, — пожаловалась миссис Ланкастер. — Все время тебя подгоняют. Не дадут даже как следует уложить вещи. Я понимаю, они хотят мне добра. Разумеется, я очень люблю дорогую Нелли Блай, но уж слишком она властная женщина. Я иногда думаю, — добавила мисс Ланкастер, наклоняясь к Тапенс, — я иногда думаю, что у нее не все… — Она многозначительно постучала себя пальцем по лбу. — Разумеется, такое бывает. Особенно со старыми девами. С незамужними женщинами, знаете ли. Они делают много полезного, всем помогают, но у них порой бывают весьма странные причуды. Священники очень от этого страдают. Они иногда воображают, эти женщины-то, что викарий делал им предложение, хотя на самом деле он и думать о таком не думал. О да, бедная Нелли. Такая разумная. Она просто незаменима в здешнем приходе. И, по-моему, всегда была превосходным секретарем. И все равно иногда у нее возникают очень странные идеи. Например, взять и увезти меня из «Солнечного кряжа» в какой-то мрачный дом в Камберленде, а потом вдруг привезти сюда…

— Вы здесь живете? — спросила Тапенс.

— Ну, если это можно так назвать. Мне все это пока непонятно. Я здесь всего два дня.

— А до этого вы были в «Роузтреллис Корт», в Камберленде…

— Да, кажется, так называлось это место. Не так красиво, как «Солнечный кряж», ведь правда? По сути, я так и не обустроилась, если вы понимаете, о чем я говорю. Да и заправляли им хуже некуда. Обслуживание было так себе… а кофе — просто отвратителен. И все же я понемногу привыкала к тамошней жизни и даже кое с кем сблизилась. Одна из моих новых знакомых много лет назад довольно хорошо знала мою тетю в Индии. Это просто счастье, когда обнаруживается какая-то связь.

— Да уж, наверное, — согласилась Тапенс.

Миссис Ланкастер бодро продолжала:

— Дайте подумать… По-моему, вы приезжали в «Солнечный кряж»… но не для того, чтобы жить там. По-моему, вы кого-то там навещали.

— Тетушку мужа, — сказала Тапенс. — Мисс Фэншо.

— О да. Да, конечно. Теперь я вспоминаю. А не вашего ребенка нашли за камином?

— Нет, — ответила Тапенс. — Нет, это был не мой ребенок.

— Но именно поэтому вы сюда приехали, правда? У них тут какие-то нелады с дымоходом. Насколько я понимаю, в него попала птица. И вообще, этот дом пора ремонтировать. Мне здесь совершенно не нравится. Да, совершенно, я так и скажу Нелли, когда увижу ее.

— Вы живете с миссис Перри?

— Некоторым образом да, а некоторым — нет. Я думаю, я могу доверить вам одну тайну, а?

— О да, — ответила Тапенс, — мне вы можете доверять.

— На самом деле, я вовсе не здесь. Я хочу сказать, не в этой половине дома. Это половина Перри. — Она подалась вперед. — Есть ведь и другая половина, вы знаете, если подняться наверх. Идемте со мной, я покажу.

Тапенс встала. У нее было такое чувство, будто ей снится ужасный сон.

— Я только запру дверь, так безопаснее, — сказала миссис Ланкастер.

Она повела Тапенс по узкой лестнице на второй этаж. Они прошли через спальню с двуспальной кроватью — очевидно, комнату четы Перри, а из нее через боковую дверь прошли в соседнюю комнату. В ней находились умывальник и высокий шифоньер кленового дерева. Больше ничего. Миссис Ланкастер подошла к шифоньеру, поковырялась в задней его части и вдруг с неожиданной легкостью отодвинула его в сторону. Вероятно, он был на колесиках, и легко откатился вглубь стены. За шифоньером — довольно странно, подумала Тапенс, — оказалась каминная решетка. Над каминной доской висело зеркало с небольшой полочкой, а под полочкой стояли фарфоровые фигурки птиц.

К удивлению Тапенс, миссис Ланкастер резко дернула птичку посередине. Очевидно, ее фигурка была вмонтирована в каминную доску. Тапенс быстро притронулась к птицам — все они стояли довольно прочно. В результате манипуляций миссис Ланкастер что-то щелкнуло, и камин отошел от стены.

— Не правда ли, здорово? — сказала миссис Ланкастер. — Ее сделали очень давно, когда перестраивали дом. «Нора священника»[194] — так называли когда-то эту комнатку, но я не думаю, что это и в самом деле была нора священника. Нет, к священникам она не имеет никакого отношения. Я и тогда так не считала. Пойдемте дальше. Вот где я теперь живу.

Она нажала еще раз. Стена перед ней отодвинулась, и они оказались в большой привлекательной комнате, окна которой выходили на канал и на холм напротив.

— Славная комнатка, правда? — сказала миссис Ланкастер. — Какой вид. Она мне всегда нравилась. Я ведь жила здесь в то время, когда была девочкой.

— А, понятно.

— Несчастливый дом, — сказала миссис Ланкастер. — Да, люди всегда говорили, что это несчастливый дом. Я думаю, вы знаете, — добавила она. — Я, пожалуй, закрою. Береженого Бог бережет, так ведь?

Она протянула руку, и дверь, через которую они прошли, встала на место. Послышался резкий щелчок — механизм сработал.

— Я полагаю, — сказала Тапенс, — комнату отгородили, когда решили использовать дом в качестве тайника.

— Тут многое изменили, — сказала миссис Ланкастер. — Садитесь, пожалуйста. Вам какой стул — высокий или низкий? Сама я предпочитаю высокий. Ревматизм замучил, знаете ли. Вы, наверное, подумали, что там и вправду может оказаться тельце ребенка, — добавила миссис Ланкастер. — Нелепая идея, право. Вы так не думаете?

— Да, наверное.

— Полицейские и воры, — снисходительно сказала миссис Ланкастер. — В молодости мы бываем такими глупыми, вы же знаете. И все такое. Банды… ограбления… они так влекут человека в молодости. Думаешь, что грабить банки — самая удивительная вещь на свете. Я и сама так думала. Поверьте мне… — она наклонилась и похлопала Тапенс по колену… — поверьте мне, это не так. Честное слово. Я так когда-то думала, но хочется чего-то большего, вы знаете. Никакого особого удовольствия в том, что грабишь и тебе это сходит с рук, нет. Разумеется, нужно еще все хорошо организовать.

— Вы хотите сказать, что миссис Джонсон, или мисс Блай, как там вы ее называете…

— Ну, разумеется, для меня она всегда была мисс Блай. Но по какой-то причине — она говорит, чтобы все было проще, — время от времени она величает себя миссис Джонсон. Но она никогда не была замужем, вы знаете. О нет. Она закоренелая старая дева.

Снизу до них донесся стук.

— Боже мой, — сказала миссис Ланкастер. — Это, должно быть, вернулись Перри. Я и думать не думала, что они так скоро вернутся.

Стук повторился.

— Может, нам следует впустить их? — предложила Та-пенс.

— Нет, дорогая, этого мы не сделаем, — сказала миссис Ланкастер. — Не выношу, когда мне мешают. У нас ведь такой приятный разговор, не правда ли? Я думаю, мы просто останемся здесь… О Боже, теперь они кричат под окнами. Посмотрите, кто это.

Тапенс подошла к окну.

— Это миссис Перри, — сказала она.

Снизу мистер Перри кричал:

— Джулия! Джулия!

— Какая наглость, — сказала миссис Ланкастер. — Я не позволяю людям вроде Амоса Перри называть меня по имени. Это уж, право, слишком. Не беспокойтесь, дорогая, — добавила она. — Здесь мы в полной безопасности. И мы можем вести нашу беседу. Я вам все о себе расскажу… У меня и впрямь была очень интересная жизнь. Такая насыщенная… Иногда я думаю, мне следовало бы описать ее. Я запуталась, видите ли. Я была дикая, и я спуталась, ну, право, с обычной шайкой преступников. Другого слова нет. Некоторые из них были весьма сомнительные личности. Но имейте в виду: среди них были и очень милые люди. Весьма приличные.

— Вроде мисс Блай?

— Нет-нет, мисс Блай никогда не была с нами. Только не Нелли Блай. О нет, она очень набожная, очень церковная. И все такое. Но есть и другие церкви с иными представлениями. Возможно, вы это знаете, а?

— Я полагаю, есть много различных сект, — предположила Тапенс.

— Да, должно быть, для обычных людей это секты. Но есть другие, необыкновенные люди, у которых особый путь. Вы понимаете, что я имею в виду, дорогая?

— Не очень, — сказала Тапенс. — А вы не думаете, что нам следует впустить Перри в их дом? Очень уж они нервничают.

— Нет, не будем впускать Перри, пока я не… ну, пока я вам все не расскажу. Вы не должны бояться, моя дорогая. Это совершенно… совершенно естественно, абсолютно безболезненно. Боли вообще никакой. Как будто засыпаешь. Ничего больше.

Тапенс уставилась на нее, затем вскочила и направилась к двери в стене.

— Так вам не выйти, — сказала миссис Ланкастер. — Вы не знаете, где секрет. Он совсем не там, где вы думаете. Это знаю только я. Я знаю все тайны этого дома. Я жила здесь, когда была молодой, с преступниками, пока не уехала от них и не заработала спасение. Особое спасение. Вот что было даровано мне… чтобы искупить мой грех… Дитя, вы знаете… я убила его. Я была танцовщицей… мне не нужен был ребенок. Вон там, на стене… картина — это я танцую…

Тапенс повернула голову в направлении ее руки. На стене висела картина, написанная маслом: девушка в костюме из белых атласных лепестков с надписью: «Водяная лилия».

— Водяная лилия была одной из моих лучших ролей. Все так говорили.

Тапенс неторопливо вернулась и села. Она во все глаза уставилась на миссис Ланкастер, и у нее в голове снова и снова прокручивалась фраза. «Это было ваше бедное дитя». Слова, которые она слышала в «Солнечном кряже». Она тогда испугалась. Испугалась и сейчас. Она еще не осознала, чего именно ей следует бояться, но ее охватил тот же самый страх. Она смотрела на благожелательное лицо сидевшей напротив нее старушки, на добрую улыбку ее губ.

— Мне пришлось повиноваться командам, которые мне давали… Кому-то приходится быть исполнителем… Вот меня и использовали по этой части. Я приняла свое назначение. Они уходят безгрешными, понимаете. Я имею в виду, дети ушли безгрешными. Они были недостаточно взрослыми, чтобы согрешить. И вот я отправила их на небеса, как мне было приказано. Еще невинными. Еще не вкусившими зла. Вы понимаете, какая это великая честь — быть избранной. Быть одной из избранных. Я всегда любила детей. Своих детей у меня не было. Это было очень жестоко, правда же, или казалось жестоким. Но на самом деле это было возмездие за то, что я содеяла. Вы, вероятно, знаете, что именно.

— Нет, — сказала Тапенс.

— Странно, вы столько знаете… Я думала, это тоже… Был один доктор. Я пошла к нему. Тогда мне было всего семнадцать лет, и я очень боялась. Он сказал, что ничего страшного, можно избавиться от ребенка, и никто об этом не узнает. Но оказалось, что это страшно, понимаете… Мне стали сниться сны. Мне снилось, что младенец постоянно во мне и спрашивает, почему он так и не появляется… Младенец говорил мне, что ему нужны подружки.

Это была девочка, вы знаете… Да, я уверена, это была девочка. Она приходила и говорила, что ей скучно, что ей нужны другие дети. Затем я получила команду. У меня детей быть не могло. Я вышла замуж, и я думала, у меня будут дети, к тому же мой муж очень хотел детей, но дети так и не появились, потому что, видите ли, я была проклята. Вы понимаете это, ведь правда? Но был и путь искупления. Искупления за грехи. Ведь то, что я содеяла, было убийством, а другие убийства уже не будут убийствами, они будут жертвоприношениями, Они будут, понимаете… подношением. Вы ведь понимаете разницу, правда? Дети ушли, чтобы составить компанию моей девочке. Они были совсем еще маленькие. Поступала команда, и… — она подалась вперед и дотронулась до Тапенс, — сделать это было такое счастье. Вы ведь понимаете это, ведь так? Для меня было такое счастье спасти их, чтобы они никогда не познали грех, как познала его я. Я, разумеется, никому ничего не говорила, никому об этом не суждено было знать. В этом мне надо было быть уверенной. Но иногда попадались люди, которые начинали подозревать. И тогда, разумеется… ну, я хочу сказать, им тоже надо было умереть, для того чтобы я была в безопасности. Надо было, чтобы я всегда была в безопасности. Вы ведь понимаете, ведь так?

— Не… не совсем.

— Но вы ведь знаете. Потому-то вы и приехали сюда, правда? Вы знали. Вы поняли это в тот день, когда я вас спросила в «Солнечном кряже». Я сказала: «Это было ваше бедное дитя?» Я подумала, вы, наверное, приехали потому, что вы мать. Одна из тех матерей, чьих детей мне пришлось убить. Я надеялась, что как-нибудь вы вернетесь, и мы выпьем с вами молока. Обычно это было молоко. Иногда какао. Для любого, кто узнавал обо мне.

Она неторопливо прошла через комнату и открыла шкафчик в углу.

— Миссис Муди, — сказала Тапенс, — она тоже?..

— Ах, вы и о ней знаете… она не была матерью… она была костюмером в театре. Она узнала меня, так что ей пришлось уйти. — Неожиданно повернувшись, она направилась к Тапенс, держа в руке стакан молока и убеждающе улыбаясь.

— Выпейте, — сказала она. — Просто выпейте его.

Тапенс рассеянно смотрела на нее, потом вскочила на ноги и бросилась к окну. Схватив стул, она разбила стекло. Высунув голову, она пронзительно закричала:

— На помощь! На помощь!

Миссис Ланкастер засмеялась. Она поставила стакан на стол, откинулась на спинку стула и засмеялась.

— Какая вы глупая. И кто же, по-вашему, придет? Кто же, по-вашему, может прийти? Им бы пришлось ломать двери, пробиваться сквозь стену, а к тому времени… ведь есть и другие средства… Это не обязательно должно быть молоко. Молоко — это легкий способ. Молоко, какао, чай… Для маленькой миссис Муди я приготовила какао — она ведь любила какао.

— Морфий? Но где вы его достали?

— О, это было легко. Один мужчина, с которым я жила много лет назад… У него был рак… доктор дал мне лекарства… чтобы были у меня под рукой… и наркотики тоже… потом я сказала, что все выбросила… но я их сохранила, и другие наркотики и болеутоляющие… я думала, что в один прекрасный день они могут пригодиться… и они и в самом деле пригодились… У меня до сих пор еще осталось… сама я ничего не принимаю… просто не верю. — Она подтолкнула стакан с молоком к Тапенс. — Выпейте, это совсем не больно. Другой способ… беда в том, что я не помню, куда я его положила.

Она встала со стула и принялась расхаживать по комнате.

— Куда же я его положила? Куда? Теперь, когда я стала старая, я все забываю.

Тапенс снова завопила: «На помощь!», но на берегу канала по-прежнему никого не было. Миссис Ланкастер все еще бродила по комнате.

— Я думала… ну да, я думала… ну конечно, в моей сумке для вязанья.

Тапенс отвернулась от окна. Миссис Ланкастер шла на нее.

— Какая же вы глупая, — сказала миссис Ланкастер, — хотите, чтобы было так, по-другому…

Она схватила Тапенс левой рукой за плечо. Тут же из-за ее спины, появилась и правая: в ней она держала длинный тонкий стилет. Тапенс сопротивлялась, в голове ее пронеслось: «Я легко могу остановить ее. Легко. Она старая женщина. Слабая. Она не может…»

И вдруг сквозь холодную волну страха она подумала: «Но и я ведь старая женщина. И я уже не так сильна, как прежде. Я не так сильна, как она. У нее железная хватка. Наверное, потому что она сумасшедшая, а сумасшедшие, я всегда слышала, очень сильные».

Блестящее лезвие приближалось. Тапенс пронзительно закричала. Снизу до нее донеслись крики и удары — будто кто-то пытался взломать двери или окна. «Но они ничего не смогут сделать, — подумала Тапенс. — Они ни за что не пробьются через эту стену. Они же не знают секрет…»

Она сопротивлялась изо всех сил. Пока еще ей удавалось отвести от себя руку миссис Ланкастер. Но та была более крупной женщиной. Крупная и сильная женщина. На лице ее по-прежнему блуждала улыбка, исчезло только выражение благожелательности и появилось выражение, какое бывает у человека, который от чего-то испытывает удовольствие.

— Убийца Кейт, — сказала Тапенс.

— Так вы и как меня звали раньше знаете? Да, я придала этому возвышенный характер. Я стала слугой Господа. На то воля Божья, чтобы я вас убила. Вы ведь это понимаете, ведь так? Так что, все справедливо.

Тапенс уже не могла вздохнуть. Одной рукой миссис Ланкастер прижала ее к стулу, давление все усиливалось — ускользнуть было невозможно. Острая сталь стилета в правой руке миссис Ланкастер неумолимо приближалась.

«Нельзя впадать в панику, — подумала Тапенс, — нельзя паниковать». И тут же, с резкой настойчивостью: «Но что я могу сделать? Бороться невозможно».

И вдруг нахлынул страх — тот самый жуткий страх, который она испытала в «Солнечном кряже»…

«Это ваше бедное дитя?»

То было первое предупреждение, но она неправильно его поняла… она даже не знала, что это предупреждение.

Ее глаза следили за приближающимся лезвием, но, как ни странно, в состояние паралича ее привел не вид стилета и не таившаяся в нем угроза, а лицо державшего его — благожелательное лицо миссис Ланкастер, улыбавшееся счастливой улыбкой, улыбкой женщины, выполняющей свое предназначение и которой приходится мягко убеждать неразумную жертву.

«Она даже не кажется сумасшедшей, — подумала Тапенс. — Это-то и ужасно… Разумеется, не кажется, потому что сама она считает себя здоровой. Да и со стороны она кажется совершенно нормальным, благоразумным человеком — это она так думает… Ах Томми, Томми, куда же я влезла на этот раз?»

У нее закружилась голова, по всему телу разлилось какое-то чувство отрешенности… Она обмякла… где-то послышался звон разбитого стекла, который унес ее прочь, во тьму…

— Ну вот, вам уже лучше… вы приходите в себя… выпейте-ка, миссис Бересфорд.

К губам ей прижимали стакан… она дико сопротивлялась… Отравленное молоко… кто же это сказал?., насчет «отравленного молока»? Не будет она пить отравленное молоко… Да. Нет, это не молоко… запах совсем другой…

Она расслабилась, губы открылись — она попробовала на язык…

— Бренди, — сказала Тапенс.

— Совершенно верно! Ну же — выпейте еще…

Тапенс сделала еще один глоток. Затем снова откинулась на подушку, обозревая свое окружение. В окне торчали стропила приставной лестницы. Перед окном на полу громоздились осколки разбитого окна.

— Я слышала, как разбилось стекло.

Она оттолкнула стакан с бренди, и ее взгляд поднялся к лицу человека, который его держал.

— Эль Греко, — сказала Тапенс.

— Простите?

— Не важно.

Она оглядела комнату.

— А где она — я хочу сказать, миссис Ланкастер?

— Она… отдыхает… в соседней комнате…

— Понятно. — Но она не была уверена, что ей понятно. Вскоре она станет понимать лучше. Сейчас же ее мысли еще были бессвязны…

— Сэр Филипп Старк. — Она произнесла это медленно и с сомнением. — Верно?

— Да… А почему вы сказали Эль Греко?

— Страдание.

— Простите?

— Картина… В Толедо[195]… или в Прадо[196]… Это было очень давно… нет, совсем недавно… — Она задумалась и словно сделала открытие: — Вчера вечером. В доме приходского священника…

— Вы молодец, — ободряюще сказал он.

Каким-то образом для нее было вполне естественным сидеть здесь, в этой комнате с кучей разбитого стекла на полу, и разговаривать с этим человеком… у которого бледное, измученное лицо…

— Я совершила ошибку… в «Солнечном кряже». Я совершенно в ней ошиблась… Я тогда испугалась… волна страха… Но я все не так поняла… Я боялась не ее… я боялась за нее… Я думала, с ней что-то может случиться… Мне хотелось защитить ее… спасти… Я… — Она с сомнением посмотрела на него. — Вы меня понимаете? Или все это звучит ужасно глупо?

— Никто вас не поймет лучше меня — никто на всем белом свете.

Тапенс уставилась на него — и нахмурилась.

— Кто… кто она? Я имею в виду, миссис Ланкастер… миссис Йорк… это не настоящее — это всего лишь аллегория… кто она… сама?

Филипп Старк резко сказал:

— «Где был „самим собою“ я — таким, каким я создан был, — единым цельным, с печатью Божьей на челе своем?»[197]

— Вы когда-нибудь читали «Пер Гюнта», миссис Бересфорд?

Он прошел к окну и постоял там, глядя на улицу… Затем резко повернулся.

— Она была моей женой, да поможет мне Бог.

— Ваша жена… Но она же умерла… мемориальная доска в церкви…

— Она умерла за границей… именно такой слух я распустил… И я повесил доску в церкви в память о ней. Люди не очень-то задают вопросы убитому горем вдовцу. А жить здесь я не стал.

— Некоторые говорили, что она бросила вас.

— Эти слухи меня вполне удовлетворяли.

— Вы увезли ее, когда узнали… о детях…

— Выходит, вы знаете о детях?

— Она рассказала мне… Это казалось… невероятным.

— Большую часть времени она была совершенно нормальная — никто бы и не догадался. Но полиция начала подозревать, и мне пришлось действовать… Я должен был защитить ее… Вы понимаете — можете понять?

— Да, — сказала Тапенс. — Я все очень хорошо понимаю.

— Она была… такая славная когда-то… — Голос у него слегка надломился. — Вы видите ее — вон там. — Он указал на картину на стене. — Водяная лилия… Она была дикая, необузданная… всегда. Ее мать была последней из рода Уоррендеров… старинного рода… рожденная от родителей, состоявших в кровном родстве… Хелен Уоррендер… Она убежала из дому. Спуталась с плохим человеком… преступником… а ее дочь пошла на сцену… она готовила из нее танцовщицу… Водяная лилия была ее самая известная роль… затем она попала в банду… просто так, ради острых ощущений… чтобы развлечься, так сказать… Но и этим она была разочарована…

Когда она вышла за меня, со всем этим она уже покончила… ей хотелось спокойной семейной жизни… иметь детей. Я был богат — я мог дать ей все, чего только душа пожелает. Но детей у нас не было. Это было горе для нас обоих. У нее появилась навязчивая идея — чувство вины… Возможно, она всегда была неуравновешенная — не знаю. Какое значение имеет, из-за чего это произошло… Она была…

Он сделал жест отчаяния.

— Я любил ее… Я всегда любил ее… какая бы она ни была… чтобы она ни делала… мне хотелось, чтобы она была в безопасности… чтобы ей ничего не грозило… чтобы ее не упекли… в тюрьму или в сумасшедший дом, где бы она не смогла протянуть и года… И нам действительно удавалось ее уберечь — столько долгих лет.

— Нам?!

— Нелли — моя дорогая верная Нелли Блай. Она была неподражаема — ей удавалось все, она все устраивала. Дома для престарелых — уют и комфорт. И чтобы не было искушений — никаких детей, только бы на ее пути не попадались дети… Казалось, все будет в порядке — дома находились в достаточно отдаленных местах… Камберленд… Северный Уэльс… вряд ли бы кто-нибудь ее узнал — во всяком случае, мы так думали. Это делалось по совету мистера Эклза, адвоката… он брал высокие гонорары… и я полагался на него.

— Шантаж? — предположила Тапенс.

— Ну что вы… Он был другом, советчиком…

— А кто нарисовал лодку на картине — лодку под названием «Водяная лилия»?

— Я. Она очень обрадовалась. Она вспомнила свой триумф на сцене. Это была одна из картин Боскоуэна. Ей нравились его картины. Однажды она написала на мосту имя черной краской — имя одной мертвой девочки… Поэтому я и нарисовал лодку и назвал ее «Водяная лилия».

Дверь в стене растворилась, и в комнату вошла добрая ведьма.

Она посмотрела на Тапенс, затем перевела взгляд на Филиппа Старка.

— Все в порядке? — спросила она как ни в чем не бывало.

— Да, — ответила Тапенс. Она понимала, что добрая ведьма не будет суетиться — одна из ее хороших черт.

— Ваш муж внизу, ждет в машине. Я сказала, что приведу вас к нему — если вы, конечно, хотите.

— Хочу, — ответила Тапенс.

— Так я и думала. — Миссис Перри глянула в сторону двери в спальню. — Она… там?

— Да, — сказал Филипп Старк.

Миссис Перри прошла в спальню и скоро оттуда вышла…

— Понятно… — Она вопрошающе посмотрела на него.

— Она предложила миссис Бересфорд стакан молока… Миссис Бересфорд от него отказалась.

— И поэтому, я полагаю, она выпила его сама?

Он заколебался.

— Да.

— Доктор Мортимер скоро придет, — сказала миссис Перри.

Она подошла, чтобы помочь Тапенс подняться, но Тапенс встала сама.

— Все в порядке, — сказала она. — Это всего лишь шок… я чувствую себя почти нормально.

Она стояла, глядя на Филиппа Старка. Казалось, им больше нечего сказать друг другу. Миссис Перри стояла почти у самой двери.

Наконец Тапенс заговорила:

— Я что-нибудь могу сделать? — спросила она, но едва ли это прозвучало как вопрос.

— Всего лишь одно… Вас в тот день на кладбище стукнула Нелли Блай.

Тапенс кивнула.

— Я знаю.

— Она потеряла голову. Она подумала, что вы вышли на ее… на нашу тайну. Она… я так перед ней виноват, я подверг ее жуткому испытанию. Все эти годы она была в таком напряжении… Такого нельзя просить ни у одной женщины…

— Думаю, она вас очень любит, — сказала Тапенс. — Но, пожалуй, мы не станем разыскивать миссис Джонсон, если вы хотите попросить именно об этом.

— Спасибо… Весьма вам признателен.

Снова наступило молчание. Миссис Перри терпеливо ждала. Тапенс огляделась. Она подошла к разбитому окну и кинула взгляд на канал.

— Не думаю, что я когда-нибудь снова увижу этот дом. Я хочу запомнить его.

— Вы хотите запомнить его?

— Да, хочу. Кто-то сказал мне, что это дом, который использовался не по назначению. Теперь я понимаю, что имелось в виду.

Он вопрошающе на нее посмотрел, но ничего не сказал.

— Как вы оказались здесь? — спросила Тапенс.

— Меня послала Эмма Боскоуэн.

— Так я и думала.

Она подошла к доброй ведьме, и они, миновав потайную дверь, спустились вниз.

Дом для возлюбленных, сказала Эмма Боскоуэн Тапенс. Что ж, таким он, в конце концов, и остался: и теперь в нем двое возлюбленных. Она — мертвая, он — живой, если после всех этих страданий его жизнь можно назвать жизнью.

Она прошла к выходу — туда, где в машине ее ждал Томми.

Она попрощалась с доброй ведьмой и села в машину.

— Тапенс, — сказал он.

— Знаю, — сказала Тапенс.

— Никогда больше так не делай, — попросил Томми. — Никогда.

— Не буду.

— Сейчас ты готова сказать все что угодно, а завтра…

— Нет, не буду. Возраст уже не тот…

Томми нажал на стартер, и они тронулись.

— Бедная Нелли Блай, — сказала Тапенс.

— Почему?

— Любит Филиппа Старка… Столько всего для него делает — а что в результате?

— Вздор! — возразил Томми. — По-моему, все это доставляет ей несказанное удовольствие. Бывают такие женщины.

— Какой же ты бессердечный тип, — сказала Тапенс.

— Куда поедем — в «Ягненой и флаг»?

— Нет, — ответила Тапенс. — Хочу домой. Домой, Томас. И сидеть там тише воды, ниже травы…

— Наконец-то. Слава Богу, — сказал мистер Бересфорд. — А мне чего-то так захотелось поесть. Если у Альберта в очередной раз сгорит цыпленок, придется его убить!

ВЕЧЕРИНКА НА ХЭЛЛОУИН