– Я уезжаю, – встретила нас у калитки тетя Зина. – Пора, друзья мои. Гоша, наверное, за время разлуки совсем говорить разучился. Правда, я просила за ним присматривать нашего дядю Федора. Но боюсь, что после общения с ним Гоша научится неприличным словам.
– Не научится, – успокоил ее Алешка. – Если он за все время только одно слово у вас выучил, то у дяди Федора – только половинку.
– Смотря какую, – фыркнула тетя Зина. И стала обнимать маму: – Не скучай, подруга. Когда приеду, еще один гамак привезу. Будем вместе качаться.
– Я ее люблю, – сказала мама, когда тетя Зина обернулась и махнула нам платочком.
– Ее все любят, – сказал Алешка. – Даже комары.
– А я уже настрадалась из-за них, – сказала мама. – Мой организм их привлекает.
– Ничего, потерпи, – успокоил ее Алешка. – Я точно знаю, что комар живет только один день. Особенно если твоей крови напьется.
Мама как-то призадумалась. А Лешка еще добавил:
– А главный враг комаров – это лягушки. Одна лягушка за сутки глотает тыщу комаров.
Мама еще больше призадумалась:
– Так сколько же их всего на нашем участке?
– Мелочь какая-то. Около миллиона всего. Пошли спать. Пока они тебя совсем не съели.
Глава VIIБольшая война на маленьком поле
Когда мы поздним вечером забрались на свой чердак, Алешка первым делом присел к окошку с биноклем. Бинокль у папы не простой, а с ночным видением.
Обычно Алешка все, что видел, тут же сообщал мне и комментировал. Догадываюсь, что делал он это вовсе не для меня. Он все увиденное проговаривал, чтобы лучше запомнить – вдруг пригодится. Твердил как таблицу умножения: «Семью семь – сорок семь».
На этот раз он помалкивал, только пыхтел вроде самовара. И смотрел все время в одну точку. А потом убрал бинокль и со значением покачал головой:
– Так я и думал.
– Чего ты думал? – Меня сейчас больше всего беспокоили нудные комариные песни.
– Дим, охранник там все еще ходит.
– Ну и пусть. Тебе-то что?
– А чего он там ночью охраняет? Мусор?
Я не удержался и зевнул.
– Мусор… Дим, ночью никто мусор в эти лабиринты не потащит. – Алешка снова поднял бинокль. – Дим, к нему второй пришел. С автоматом, Дим.
Вот это уже интересно. Я взял у Алешки бинокль, настроил под свои глаза. В голубоватом мареве было неплохо видно, как двое охранников стояли рядом и о чем-то говорили. Подслушать бы!
Алешка понял меня без слов:
– Смотаемся, Дим? Может, что-то узнаем. Интересно ведь. – Ему все интересно.
Наружную лестницу мы приставили к окну в первый же день. Тихонько спустились в сад. И сразу почувствовали, что «вечерняя ночь» весной совсем не то, что «ночной вечер» летом. И росы полно.
– Сапоги надо надеть, – сказал я. – И ветровки.
Алешка смотался наверх за ветровками, а я со всей осторожностью забрал со скрипучего крыльца сапоги.
Луна или еще не всходила или уже зашла, но все-таки видимость в поле была не совсем нулевая. Мы шли тихо. Трава была влажная, еще не высокая и не шуршала под ногами.
– Дим, – шепнул Алешка, – давай от леса зайдем.
Это он правильно сказал – со стороны леса на его фоне фиг нас разглядят.
Мы обогнули лабиринт и, согнувшись, стали к нему подбираться. Да, заметит я, у одного охранника автомат.
Лешка опять меня просчитал и тихо беспечно «успокоил»:
– Подумаешь! Зато у другого только дубинка.
Нам и дубинки хватит…
Все, кажется, подобрались. Мы залегли и стали ждать. Папа всегда говорил, что для опера самое главное – это терпение. Умение ждать и догонять. Все это так, но ночная роса больно жгучая, а комары больно нахальные и злые. Оголодали за зиму.
Охранники не стояли на месте, они обходили объект навстречу друг другу. И остановились как раз напротив нашей «лёжки». Вспыхнул огонек зажигалки. Засветились в темноте красные точки сигарет.
– Слышь, Колян, и чего мы тут оберегаем? Кого пасем?
– А я знаю? Велено так. Сам шеф наказал. Он, наверное, тут клад закопал.
Слышно было, как они посмеялись.
– Тишина-то… Аж звон в ушах.
– Это комары звенят. Зато завтра шуму много будет. Слыхал, даже телевидение приедет. Репортаж. Народ соберется.
– Этот дом отстаивать?
– Чудак ты! Какой дом? Это для лохов такая утка. Многоэтажная парковка тут заложена.
Напарник расхохотался так громко, что казалось, будто он стоит с нами рядом.
– Парковка? Да тут в селе две старые тачки, ну и в поселке…
– Вот на этом поле, – веско сказал Колян, – следующим летом встанет элитный поселок! Врубился? Шеф этот луг уже закупил под застройку. Тут, Геныч, будет все: и всякие маркеты, и всякие суперы, и казино, и отели. Так что гараж пустовать не будет.
– И карманы шефа тоже. Ловкий мужик. Сколько людей обвел. Да на какие бабки.
– Ты за них слезы не лей – сами виноваты, а лохов таких надо учить. Как правильно наш шеф говорит.
– Ничего, завтра он покрутится.
– Нашел дурака. Ты думаешь, он сам сюда приедет? Шестерку пошлет. Который поязыкастее да которого не жалко. Ладно, пошли в обход. И чего мы тут стережем?
– А меня не волнует. С послезавтра на стройке работаю. В поселке. Особое мне задание.
– Стройматериалы воровать? – усмехнулся – по голосу было слышно – Геныч.
– Совсем наоборот. Наблюдателем…
Голоса их затихли, а на углу они снова разошлись и пошли каждый своим путем вокруг объекта.
…Когда мы с Лешкой скрылись в лесу, он вдруг спросил:
– Дим, ты не знаешь, аисты ночью спят?
– Конечно. – Я дико удивился, потому что в сравнении с тем, что мы услышали, ночные проблемы аистов меня не трогали.
– Это хорошо, что спят. А то я весь испереживался.
Я – тоже. Особенно из-за того, что мы насквозь промокли. На этом лугу всегда такая густая роса. От того и трава классная.
– Я, Дим, все боялся, что Акимыч сзади подойдет и меня клюнет… в спину.
– Что он, дурак, что ли?
– Шибко умный! У меня на попе, на джинсах, лягуха со стрелой в зубах нарисована, забыл? Как долбанет, я как заору, они как застреляют… Давай костер разожжем, а то я весь мокрый.
Логика потрясающая.
Мы забрались поглубже в лес, чтобы с поля не был виден костер, и набрали сушняка. Я воткнул вокруг огня палки, и мы развесили на них брюки и кроссовки. А сами устроились на пенечке поближе к теплу.
– Вот гад этот шеф, да? – Алешка задумчиво смотрел в огонь. – Это ведь с такими папа боролся. – Он помолчал и вдруг поправился: – Борется. – И искоса взглянул на меня.
А я и глазом не моргнул – я ведь простодушный, у меня все на лбу написано. Кроме того, что я не дурак… Тут я сам задумался, запутался немного. Если у меня на лбу не написано, что я далеко не дурак, тогда что же там можно прочитать? Совсем наоборот? Это мне не нравится. Впрочем, дурачком прикинуться иногда бывает очень полезно. Алешка этим постоянно пользуется. А в итоге самым умным оказывается. Правда, иногда не все об этом узнаЮт. Особенно всякие враги. Похоже, что мы опять с ними столкнулись.
Одевшись, мы краем леса и краем поля пошли домой. Алешка долго молчал, а потом вздохнул:
– Хорошо в поле, да, Дим? Даже домой не хочется. И луна проснулась, и утренний рассвет начинается. – Над краем леса в самом деле чуть-чуть зарозовело небо. – Скоро птички защебечут.
И словно в ответ в поселке гаркнула наша Клара. Как-то с недоумением и возмущением. Защебетала.
Да, утро занималось славное, а вот день предстоял тревожный и хлопотливый. Я не сомневался, что Алешка помчится на митинг в полной уверенности, что без него там никак не обойдутся. И одного я туда его не пущу. Я, конечно, не Никишов, но все-таки должен быть рядом.
– Почему сапоги мокрые? – спросила утром мама.
– Мы их помыли.
– Жалко, – вздохнула мама.
– Сапоги?
– Медведя.
– Какого еще медведя?
– Который в лесу сдох.
Наконец-то до нас дошло. Когда у нас случалось что-нибудь невероятное, мама вздыхала: «Не иначе медведь в лесу сдох».
Хорошо, что в наш разговор вмешалась Клара, опять гаркнув во все воронье горло.
– Все-таки она у вас глупая, – сказала мама.
Клара сидела на своем любимом суку и с тоской смотрела на опустевшее без скворечника место.
– Да дура она, – невежливо подхватил Алешка. – Воровать ума хватает, а оглянуться – никак. Ну и пусть колбасится.
– Добывайте из бассейна своих карасей, – сказала мама. – Буду жарить. Только лягушек не нахватайте. Я их не люблю.
– Я тоже, – сказал Алешка, берясь за сачок, – только я их никогда не пробовал.
А вот дядька за воротами «Ампира» пробовал. И не раз.
И мое решение идти на митинг еще больше окрепло. Одни лягушек едят, а другим жить негде.
– Хорошо? – спросила мама с удовольствием и поставила на стол целую супницу с жареными карасями.
– Отпад, – сказал Алешка. – Первый улов! Весенние караси.
– Соловьиные песни, – добавила мама и уже строго: – Все! Рыбу едят молча.
– Как в лучших домах – лягушек.
– Алексей! – мама шлепнула ладонью о стол.
Через полчаса мама накрыла крышкой супницу, пустую до самого донышка.
– Ничего, мы еще сегодня наловим, да, Дим? Ты удочки приготовь.
Алешка шмыгнул на чердак, выдрал из подарочного блокнота два листа, зачем-то склеил их и что-то на развороте накорябал толстым фломастером. Потом свернул листы в трубку и засунул ее за пояс на манер кинжала.
– Пошли, Дим? Ма, мы на озеро, добывать пропитание!
За калиткой Алешка быстренько сунул наши удочки в молодые лопухи: рыбка подождет, – и мы зашагали в поле. А туда уже шла демонстрация. И ехала тоже. Никогда еще столько чужих машин и людей у нас здесь не было. Многие несли разные плакаты на палках. Там было написано всякое. Чаще всего – «Верните наши деньги!», «Банду Галкина – под суд!», «Моим детям негде жить!». Одна молодая мама катила перед собой коляску с малышом. Над коляской трепетало: «Мой малыш родился бездомным!» Плакаты были разноцветны