— Мечтаю стать испытателем самолетов, — не задумываясь, ответил Илья.
Через неделю Финн был вызван на один из подмосковных аэродромов, где он встретился с Валерием Павловичем Чкаловым. Эта встреча решила его судьбу…
Разговор прервал послышавшийся со стороны моря нарастающий гул моторов.
— «Савойи» к Валенсии идут! Кустов и Финн выжидающе смотрели на комэска. Серов понимал, что не имеет права взлетать с аэродрома, окутанного непроницаемым туманом. Молчал стоявший на крыле командирского истребителя телефон: команды на вылет им не давали.
В районе Валенсии глухо забили зенитные орудия.
От сознания того, что ни они, ни находящаяся на аэродроме Лирия эскадрилья капитана Чиндосвиндо не смогут помешать фашистам сбросить бомбы на Валенсию, Анатолию Серову стало не по себе. В душе командира эскадрильи шла борьба. Он хорошо знал тех, кто стоял рядом с ним на узком, закрытом туманом аэродроме Сагунто. Не беда, что Финн недавно в Испании, — летать он умеет, да еще как. Виктор Кустов — третий месяц бессменный ведомый Серова; в него Анатолий верил, как в себя. И он подал команду:
— По самолетам!
Круто задрав вверх носы своих «курносых», летчики, не отрываясь от приборов, вели их сквозь туманную мглу навстречу противнику.
Томительно тянулось время. На высоте шестьсот метров истребитель Анатолия Серова вырвался к чистому небу. В глаза ударили ослепительные лучи солнца. На мгновение летчик зажмурился. Когда он открыл глаза, то увидел линию горизонта и слева спокойное синее море. А впереди, прижимаясь к верхней кромке тумана, шла девятка трехмоторных машин.
Бомбардировщики летели без прикрытия. Но Серов хорошо понимал, как мало значит его крошка-истребитель против защищенных со всех сторон пулеметными постами «савой». Тем не менее он, не размышляя, бросился наперерез противнику. Вот уже в прицел вписалась крайняя машина. Что за наваждение? На руле поворота бомбардировщика виднелся трехцветный республиканский знак — красно-желто-фиолетовая полоса. Свои? Но это же «савойи»!
Из тумана выскочил И-15 Кустова и открыл огонь по замыкающему бомбовозу. И тут же от флагманской машины отделилась серия бомб. «Вот подлецы!» Серов с яростью обрушился на фашистского флагмана. Вслед за ним противника атаковал Илья Финн.
Беспорядочно бросая бомбы и отстреливаясь, фашисты потянулись к острову Ивиса.
О том, чтобы совершить посадку на Сагунто, не могло быть и речи. Серов решил продолжать патрульный полет. Когда же горючего в баках истребителей останетсяна полчаса, взять курс к Эбро и попытаться сесть в Альканьисе или Каспе. Во всяком случае, они должны пробыть в небе над Валенсией как можно дольше. Серов был уверен, что фашисты попытаются повторить налет. Кивнув своим ведомым, комэск повел их на высоту.
Ровно через тридцать минут со стороны Мальорки и Ивиса появились еще две группы «Савойя-Маркети-81». «Чатос» опять ринулись в атаку. Часть бомб «савойям» все-таки удалось сбросить, но массированного налета республиканские истребители не допустили. А это было главное…
Серову и его ведомым не хотелось покидать небо, но небольшой остаток горючего в баках заставил их задуматься о возвращении на один из своих аэродромов. Скрепя сердце Серов развернулся на северо-восток.
Внизу лежал непроницаемый туман. Ровно гудели моторы. Но летчики понимали, что их успокаивающий гул скоро сменится гнетущей тишиной: стрелки бортовых часов неумолимо отсчитывали время. Несмотря на весь трагизм положения, Серов не жалел, что поднял в воздух с Сагунто своих подчиненных. Если даже они разобьют эти бесценные для республики истребители и сами погибнут, никто их не осудит.
Какой короткой показалась ему в эти минуты прожития жизнь! Что в ней было? Надеждинский металлургический завод, где он работал подручным сталевара… Польская военно-теоретическая авиационная школа, Оренбургская летная школа… Потом прославленная в боях гражданской войны 1-я Отдельная Краснознаменная эскадрилья имени Владимира Ильича Ленина… Дальше — служба на дальневосточных рубежах Родины… Работа в институте, где был собран цвет советской авиации… Все-таки ему есть что вспомнить. Он честно выполнял свой долг.
Вот-вот должен кончиться бензин. Неужели придется прыгать? Нет, надо спасти машины во что бы то ни стало. Его острое зрение уловило несколько разрывов и гуманной пелене. Анатолий всмотрелся. Мелькнули знакомые складки рельефа, изгиб реки. Альканьис! Туман расступился, и летчики увидели прижатый к речному берегу аэродром.
— Откуда вы в такую рань? — здороваясь с Серовым и его ведомыми, спросил встретивший их Александр Гусев.
Анатолий устало ответил:
— Кажется, с того света, Саша.
На следующий день из сообщения агентства «Эспанья» стало известно, что на центр Валенсии фашистам сбросить бомбы не удалось: им помешали республиканские истребители. Но все же пострадали порт и пригород Дель-Грао. Бомбы огромной разрушительной силы разнесли на куски кинотеатр и упали на базарную площадь. К счастью, в этот ранний час людей там не оказалось…
Прерванный разговор
«Чатос» подходили к Бахаралосу. В баках плескались последние литры горючего, пулеметные ленты были пусты. Оканчивался восьмой за этот день боевой вылет.
Едва показался аэродром, как двигатель истребителя Степанова стал давать перебои: кончался бензин, С трудом зарулив на стоянку, Евгений, не выходя из кабины, наблюдал за приземлением товарищей.
«Устали ребята, — думал Евгений, — нелегко им пришлось над Уэской».
Уэска, Уэска… Крошечные домики, амфитеатром взбегающие по зеленому склону горы. Собор, вонзившийся шпилем в небо. Красивый город…
Сегодня, 12 октября, в конце дня они потеряли над Уэской Мишу Котыхова.
Днем Михаил сбил на подходе к Сарагосе Ю-52. Трехмоторная фашистская машина под прикрытием истребителей пыталась на небольшой высоте проскользнуть к своему аэродрому Гарапинильос. В пылу боя никто не заметил крадущийся бомбардировщик, но Михаил бросился к крестастой громаде и тремя очередями зажег ее…
Евгений Степанов был крепко привязан к молодому пилоту. На Родине Михаил летал в его звене. И в Испании он по старой привычке звал Евгения командиром и по-прежнему делился с ним всеми своими заботами и новостями.
Евгений хорошо помнил, как провожал Котыхова в первый ночной полет. Это было в январе тридцать седьмого года под Ленинградом. Они прогуливались по расчищенной от снега дорожке в ожидании очереди лететь.
Поскрипывал под меховыми унтами снег. Вспыхивал и гас голубоватый луч посадочного прожектора. Тихо, будто прислушиваясь к гулу моторов, стоял темный еловый лес. Евгений чувствовал волнение Михаила. Понимая состояние молодого пилота, он старался отвлечь его разговором. О многом переговорили они в ту морозную ночь…
Отец Михаила Котыхова погиб в гражданскую войну, с сестрой Тоней жил мальчик у своего деда — кузнеца Акима в селе Приречье. С малых лет Михаилу были привычны яркий огонь горна, звон железа, золотистыe брызги металла, запах окалины.
— Присматривайся, внучек, — говорил старый кузнец. — Уйду на покой — заменишь меня.
Ни внук больше смотрел в небо. Там с восхода солнца и до вечерней зари кружили самолеты: рядом находилась Борисоглебская военная школа пилотов.
Зимними вечерами дед любил рассказывать внукам о войне с турками, участником которой он был. Михаил слушал старого солдата и отчетливо представлял затерянный в Балканских горах перевал, русских гренадер и болгарских ополченцев, атакующих Шипку…
Ежегодно в день взятия Шипки дед с утра отправлялся в стоявшую у ручья жарко истопленную баньку. Долго и шумно парился. Придя из бани, вытаскивал из сундука пропахшее нафталином свое гренадерское обмундирование, начищал мелом до блеска бляху ремня, пуговицы, кресты и медали и перед зеркалом облачался в форму.
Вздыхая, подолгу рассматривал литографию с картины Верещагина «На Шипке все спокойно».
— Всю правду нарисовал Василий Васильевич. Всю правду, — неизменно говорил дед. — Какой художник был? Из одного котелка с солдатом ел, а сам ведь из помещиков происходил. В атаки с нашим братом ходил. Не обошла и его вражья пуля — ранили его турки. Погиб он уже к японскую войну при Порт-Артуре. Утонул вместе с адмиралом Макаровым на броненосце «Петропавловск».
Усаживаясь после бани за стол, старый кузнец выпивал стопку и, подняв указательный палец, говорил жене своей Степаниде Васильевне:
— Не перечь. Я клятву дал: пока живой — поминать дружков своих, оставшихся навечно у Шипки.
Выпив, дед начинал петь лихие гренадерские песни. Сгепанида Васильевна, привыкшая к «вывертам» мужа, только головой качала. Потом отправляла ребят подальше от дома: зачем, мол, им слушать, что пели солдаты в старину…
Дед поднимался с табурета и, печатая шаг, отправлялся на противоположный край села. Там жили родные его однополчан, погибших на перевале.
Возвращался домой Аким к вечеру. Молча брал потертую трехрядку. Примостившись на лавочке под старой грушей, наигрывал, отбивая такт ногой, походные марши своей солдатской молодости. Перед сном кузнец с сожалением снимал форму и аккуратно складывал ее в сундук.
Случалось, что в такие дни в Приречье наезжал участковый милиционер.
— Не положено, Аким Алексеевич, подобную форму носить и к тому же кресты… Порядок нарушаете, — говорил он с начальственными нотками в голосе.
— А ты мне не указ. Тебя на свете еще не было, когда я теми крестами был за храбрость награжден.
— Да ведь я, Аким Алексеевич, для вашей же пользы, — оправдывался участковый.
— Для какой это пользы? — наступал кузнец. — Если хочешь знать, я и Советскою властью отмечен. — Дед вытаскивал из кармана часы и щелкал крышкой. — Смотри! «От Реввоенсовета 1-й Конной армии Акиму Котыхову за храбрость», — торжественно читал дед. — От самого Буденного!
Разговор обычно заканчивался тем, что участковый заходил в дом и садился к накрытому столу.
— За сливовый самогон не заарестуешь? — хитро прищурившись, спрашивал кузнец. — В Болгарии научился делать. Зовется он сливовицей, надо сказать, довольно неплохая вещь.