Дальнейшие события показали, что Че ошибся в своих расчетах: ни один из местных батраков так к нему в отряд и не пришел. С молодым Тумаини они были бы не прочь подружиться, но, зайдя в «Каламину» как-то раз и не застав его на месте, больше не возвращались. Что же касается их классовой ненависти к своему хозяину, то наверняка она была не настолько сильна, чтобы заставить их взяться за оружие, если вообще имела место в действительности.
Местность, которая, если судить по карте или доверяться первым впечатлениям, казалась совершенно безлюдной, на самом деле просто кишела людьми. Долгое время Че старался убедить себя, что это не так, что его никто не видит.
«Появился Альгараньяс, который чинит дорогу и для этого берет камни в реке. Он довольно долго занимался этим делом. Кажется, он и не подозревает о нашем присутствии». Вряд ли крестьянин не заметил, что в кустах сидят и смотрят на него пришельцы, чужаки. А его работники, охотившиеся возле каньона, не могли не видеть, что в зарослях, где они каждую неделю расставляли силки и капканы, появился целый военный городок.
В конце концов сосед пришел к разумному объяснению: в «Каламине» обосновалась кокаиновая мафия. «Парни из дома разговаривали с Альгараньясом, он вновь предложил свои услуги в производстве кокаина». Соседство Альгараньяса становилось опасным, и это делало опасной всю зону Ньянкауасу.
Зона Ньянкауасу имела и другие серьезные недостатки. Индейцы, жители этих мест, в большинстве своем не знали испанского языка и говорили даже не на кечуа (этот язык Че Гевара собирался со своими бойцами изучать), а на гуарани и на аймара. Это для вождя герильи оказалось полной неожиданностью.
Он пришел в Боливию для того, чтобы поддержать борьбу безземельного крестьянства за перераспределение земли, и, казалось бы, должен был в точности знать, идет здесь такая борьба или нет и нуждается ли местное население в его скромной помощи. «Поскольку в сельской местности борьба народа ведется в плане изменения существующих порядков землепользования, то и партизан выражает волю огромных крестьянских масс, желающих стать подлинными хозяевами земли, средств производства, скота – всего того, к чему он стремится в течение многих лет и что составляет основу его жизни».
В Боливии, однако, аграрная реформа была проведена еще в 1953 году, она коснулась двух третей населения страны, а на юго-востоке крестьяне получили даже больше земли, чем могли обработать. Только полная отчужденность от реальной жизни с ее конкретикой могла подвигнуть Че Гевару на выбор Боливии в качестве страны очага континентальной аграрной герильи.
Че не обманывал никого, он сам обманывался, искренне убежденный, что внутренняя структура любой латиноамериканской страны сводится к простому противоборству народных, преимущественно крестьянских, масс и горстки угнетателей и эксплуататоров.
До поры до времени жизнь в очаге боливийской герильи протекала вполне безмятежно – в обустройстве, рыбалке и охоте. В лагере есть красный уголок, по вечерам там идут занятия: Че преподает своим бойцам историю, математику, для желающих – основы политэкономии. Боливийские новобранцы дают уроки кечуа – языка, который в этой части страны известен не более, чем китайский. Восемь человек регулярно ходят к командиру на уроки французского языка. А всего в отряде 24 бойца, из них лишь восемь боливийцев. Местных жителей – ни одного, все боливийские рекруты – горожане, студенты и активисты боливийского комсомола и КПБ. Соотношение, с точки зрения Че Гевары, не слишком благоприятное, ведь одно из главных требований к партизану – это то, «чтобы он был жителем того района, где действует герилья». Только в этом случае партизан может рассчитывать на убежище у друзей, всегда быть в курсе местных событий и поддерживать свой боевой дух сознанием того, что он защищает свою собственность и собственность соседей. Но это теория, изложенная в книге «Партизанская война», практика же оказалась иной.
Че надеется на то, что пройдет полоса праздников (Рождество, Новый год, карнавалы) – и новобранцы начнут приходить. А пока что ядро отряда составляет кубинский офицерский корпус: майоры, капитаны, лейтенанты.
Сам по себе факт нелегального прибытия в Боливию такой внушительной группы офицеров иностранной армии являлся большим достижением молодой герильи, и Че Гевара верил, что увеличения численности отряда вдвое (за счет местных жителей) будет достаточно для начала успешных боевых действий в континентальном масштабе. «Группы в 30–50 человек, – пишет Че, – достаточно, чтобы начать вооруженную борьбу в любой стране латиноамериканского континента, где имеются такие условия, как местность, благоприятная для боевых действий, где крестьяне стремятся получить землю и где попираются принципы справедливости».
Поскольку отряд не представлял собой единого целого и боливийцы держались обособленно от кубинцев, Че Геваре приходилось проводить разъяснительную работу и среди боливийцев, и «в своей группе» (так он однажды написал в дневнике).
Под Новый год в «Каламину» прибыли гости: Таня, Папи и генсек КПБ Марио Монхе (Эстанислао). Партия, которую представлял Марио Монхе, имела к Че Геваре серьезные претензии: как могло случиться, что боливийские коммунисты не были даже поставлены в известность, что их страна избрана местом создания континентального революционного очага? Как могло случиться, что с руководством КПБ не только предварительно не посоветовались, но даже не информировали о прибытии самого Че Гевары? Почему к решению боливийских проблем приступают, не спросив согласия самих боливийцев?
Чтобы урегулировать отношения между партией и герильей, генсек КПБ выдвинул ряд условий, в частности то, что Монхе должен быть лидером. Это условие Че Гевара отклонил категорически: «Военным руководителем буду я, и я не потерплю никакой двусмысленности в этом вопросе».
Могла ли национальная партия пренебречь своей репутацией настолько, чтобы связать себя с вооруженной борьбой, во главе которой стоят иностранные офицеры? Че Гевара же не мог уступить кому бы то ни было свою легенду, которую он беспощадно к себе творил всю свою жизнь.
Отстраненный от реальности, Че Гевара не мог принять всерьез утверждения, что Боливия не готова к герилье: как это она может быть не готова, если он на это готов? Расставание двух вождей было более чем холодным.
Че Гевара поручил Тане съездить в Аргентину (где она не была пятнадцать лет), вступить в контакт с руководителями аргентинских повстанцев и передать дону Эрнесто следующее письмо: «Сквозь пыль из-под копыт Росинанта, с копьем, нацеленным на преследующих меня великанов, я спешу передать Вам это почти телепатическое послание, поздравить с Новым годом и крепко Вас обнять… Свои пожелания я доверил мимолетной звезде, повстречавшейся мне на пути по воле Волшебного короля…»
Хотя эти строки написаны бесстрашным вождем герильи, от них почему-то сжимается сердце. Нетрудно предугадать результат, когда обитатель воображаемого мира, населенного великанами, Волшебными королями и мимолетными звездами, оседлав Росинанта, берется изменить мир реальный.
Вскоре после встречи Нового года произошла крупная неприятность: на «Каламину» с обыском нагрянула полиция. Полицейские обшарили весь дом и очень огорчились, не найдя никаких компрометирующих материалов, за исключением множества канистр с керосином и пистолета. Пистолет полицейские отобрали и, прощаясь, дали понять, что этот визит не последний.
Кокаиновая тень, упавшая на «Каламину», не могла так просто исчезнуть: полиция, почуявшая возможность наживы, не поверила бы никакому затишью. Соседи-крестьяне не должны были спускать с подозрительного ранчо глаз. Чтобы интерес властей к «Каламине» пропал, Че Гевара решил увести отряд в тренировочный поход по окрестным горам и ущельям. Эта идея в точности воспроизводила опыт кубинской герильи. Двадцать пять человек отправились в поход, нескольких оставили на ранчо.
В первые дни похода все шло хорошо. Вскоре, однако, начались неурядицы. Во время переправы через реку на плоту неуклюжий Рубио (бывший замминистра сахарной промышленности Кубы) утопил рюкзак командира. Начались проливные дожди, ручейки разлились в широкие реки, совершенно не обозначенные на карте. Герильерос заблудились, как начинающие туристы.
Прошло двадцать дней, подходил срок возвращения в лагерь, но никто из бойцов не знал, как далеко они от «Каламины» и сколько дней еще идти. Продукты расходовались в первые дни так неумеренно, что вскоре в рюкзаках оставался лишь неприкосновенный запас, и бойцы, как балованные дети, тайком от командира поворовывали оттуда и поедали в одиночку кто банку сгущенки, кто коробку сардин. Хорошо, что можно было подстрелить дичь. Сильнее, чем голод, изнуряло сознание того, что блуждание отряда по сельве совершенно бесцельно. И когда дожди кончились и удалось выбраться из плотных зарослей на открытые горные склоны, картина местности не стала яснее. Горы и ущелья, холмы и урочища казались одинаковыми со всех четырех сторон. Че Гевара чувствовал упадок духа в отряде и время от времени устраивал общий разнос.
Вскоре отряд потерял первого бойца: оступившись на обрывистом берегу, упал в воду и утонул боливиец Бенхамин. Эта бессмысленная смерть потрясла боливийцев: ведь о Бенхамине даже нельзя было сказать, что он пал в борьбе за счастье своего народа. Боливийцы не морской и не речной народ, плавать в большинстве своем не умеют.
17 марта во время переправы утонул боливиец Карлос. Вместе с Карлосом на плоту был Браулио, на быстрине плот перевернулся, и оба оказались в воде. Кубинец доплыл до берега, а Карлоса унесло. На дне реки оказались также шесть рюкзаков со снаряжением и почти все патроны.
Отряд как боевая единица фактически перестал существовать и мог сделаться легкой добычей правительственных войск. Боливийская армия, однако, еще и не подозревала о существовании герильи в зоне Ньянкауасу.
Одной из главных целей похода было знакомство с местным населением, и на этом направлении все обстояло еще хуже. «Кто они, обитатели этих мест, за свободу и счастье которых партизаны пришли бороться сюда, преодолевая тысячи препятствий и опасностей?» – наконец-то спрашивает в дневнике Че Гевара. Хороший вопрос! Выбравшись из безлюдных зарослей на холмы, герильерос стали встречать крестьян, но общение с ними было сильно затруднено: они в буквальном смысле не находили с крестьянами общего языка…