Несмотря на теоретические расхождения с Москвой по вопросам экономической политики (хозрасчет против БФС), Че всегда с большой благодарностью отзывался о советской помощи Кубе. Он признавал, что Куба строит социализм в гораздо более «комфортабельных» условиях, чем окруженный врагами Советский Союз после 1917 года. То же самое он говорил, сравнивая Кубу с европейскими социалистическими странами. Тем пришлось начинать социалистическое строительство после самой разрушительной войны в истории человечества, и СССР (потерявший почти половину всего накопленного национального богатства) не мог тогда оказать новым союзникам мощную экономическую помощь, особенно в сфере новых технологий. К тому же, отмечал Че, уровень экономического и культурного развития Кубы в 1959 году был выше, чем в некоторых социалистических странах (например, в Албании, Болгарии или Румынии).
Тем не менее горячая признательность в адрес СССР не мешала Че высказываться прямо и открыто по тем вопросам научно-технической политики, где он не соглашался с советской точкой зрения. Например, он считал, что в СССР неправильно относятся к кибернетике, объявленной одно время лженаукой. Но все это было далеко от огульного критиканства китайского образца — Че считал, что его товарищеская критика поможет русским исправить ошибку. Ведь и они помогли ему изменить ошибочный взгляд на индустриализацию Кубы.
Взявшись за модернизацию кубинской экономики по новому лекалу, Че, естественно, уделял первостепенное внимание сахарной промышленности. И это было понятно.
До революции сахар давал Кубе 80 процентов валютных поступлений, а плантации сахарного тростника занимали 70–75 процентов сельскохозяйственных угодий страны[207]. На «сладкое золото» работали 25 процентов трудоспособного населения, хотя работа эта имела ярко выраженный сезонный характер. Во время сафры на полях гнули спину почти полмиллиона человек, в обычное время было достаточно и 25 тысяч.
Другой особенностью «кубинской сахарницы» было то, что до революции она обслуживала только одну страну — США, и американцы этим беззастенчиво пользовались, постоянно угрожая (причем самым разным кубинским режимам) за «плохое поведение» снизить квоту на закупку кубинского сахара.
Наконец, хотя до 1959 года Куба была крупнейшим в мире производителем сахара[208], эта отрасль, по оценкам Всемирного банка, уже прекратила расти и находилась в отсталом техническом состоянии (почти не применялись удобрения, не выводились новые сорта сахарного тростника и т. д.). Американцы потеряли к кубинскому сахару интерес[209] и предпочитали финансировать более интересный для их ВПК кубинский никель.
Заметим, что среди кубинской городской интеллигенции (а именно из этого слоя поначалу вышли основные лидеры «Движения 26 июля») было распространено не просто пренебрежительное, но подчас и резко негативное эмоциональное отношение к сахарной промышленности. Сахар ассоциировался с рабством, эксплуатацией, внешней зависимостью и отсталостью страны. И во всем этом был свой резон.
Однако аналитики ЦРУ не зря считали Че «сухим и расчетливым»[210] — когда речь шла об экономике, министр промышленности руководствовался только точными фактами и объективными оценками, но никак не эмоциями. В 1963 году Че так разъяснял свою «просахарную» позицию: «Вся экономическая история Кубы продемонстрировала, что ни одна другая сельскохозяйственная деятельность не сможет дать нам таких доходов, как выращивание сахарного тростника. В начале революции многие из нас не осознавали этот базовый экономический факт из-за фетишистской идеи, связывавшей сахар с нашей зависимостью от империализма и с нищетой в сельской местности…»343
Революция привела к массовой миграции сельского населения в города, что было связано не только с начавшейся индустриализацией, но и с повышением заработной платы в промышленности. Уже в 1961 году былая массовая безработица на селе сменилась нехваткой рабочей силы на сафре. Че отреагировал призывом помочь на уборке тростника добровольным трудом горожан и, естественно, сам подал пример.
Никогда ранее не сталкивавшийся с сафрой, Че работал мачете весь световой день, задыхаясь от пыли. У него обострилась астма, но окружающие этого не замечали. Министр работал на уборке целый месяц не ради показухи, а чтобы лучше понять, как механизировать отрасль.
Всего в жатве 1961 года приняло участие 200 тысяч добровольцев. Че считал это важнейшим достижением с точки зрения воспитания «нового» человека, но понимал, что с экономической, а главное, технологической точки зрения это всего лишь временное решение.
Для Че всегда в центре внимания был человек, поэтому с самого начала он решил взяться за механизацию сахарной промышленности, чтобы облегчить каторжный труд рубщиков — мачетеро. Тем более что этот труд он опробовал на себе.
Однако неожиданно выяснилось, что механизация уборки и погрузки тростника — дело с экономической и технологической точек зрения спорное, если не сказать вредное.
Во-первых, при уборке комбайнами (некоторые модели таких машин уже испытывали, например, в США и Австралии) тростник не очищался от отходов (как это делали при рубке мачетеро) и его было куда как затратнее перерабатывать. Приходилось запускать отдельный процесс очистки, что увеличивало себестоимость производства. Во-вторых, комбайны при уборке портили насаждения, что затрудняло выращивание нового тростника. В-третьих, комбайны быстро ломались из-за каменистости или неровности почвы — а на Кубе практически на всех плантациях были проложены каналы для дренажа и орошения, да и камней хватало. В-четвертых, рабочие до революции активно противились механизации, справедливо думая, что она приведет к их увольнению или сокращению зарплаты. Эти стереотипы никуда не делись и после 1959 года.
Но все эти моменты казались Че вполне преодолимыми, и уже в 1961 году в системе МИНИНДа была создана Комиссия по механизации уборки сахарного тростника. Не хватало запчастей (американская блокада уже действовала) и технических специалистов, но зато было через край энтузиазма и веры в собственные силы. Уже в течение года удалось построить 500 погрузчиков тростника (альсадорас) для следующей сафры. Позднее произвели более пяти тысяч штук.
Затем комиссия взялась за уборочные комбайны и, несмотря на блокаду, министерству удалось закупить американскую и австралийскую модели. Их пришлось существенно адаптировать к кубинским условиям[211], и это заняло много времени. Конечно, много, по меркам министра промышленности, привыкшего работать быстро и целеустремленно. Через девять месяцев было создано предприятие по производству комбайнов, причем в этом деле серьезно помогли специалисты из Чехословакии, Венгрии, Болгарии и Аргентины. Уже в первый год произвели 600 комбайнов упрощенной модели (приходилось учитывать пока еще низкий технологический уровень кубинской промышленности).
В сафру 1962/63 года первые кубинские комбайны вышли на поле. Естественно, что на одном из них трудился министр — как обычно абсолютно бесплатно. Че вызвал на соревнование своего первого зама Боррего. Работать решили с 6 утра до 6 вечера с перерывом всего 15 минут, чтобы протестировать машину в максимально сложных условиях. Вечером Че светился от радости — комбайн выдержал, — и окружающие не замечали, что министра мучает астма. Люди зааплодировали, когда Че объявил, что битва за механизацию тяжелейшего труда мачетеро выиграна.
Сам же он продолжал эту битву еще неделю и убрал на комбайне 45 тысяч арроб (495 тонн) тростника. Рабочие отметили это достижение министра новыми аплодисментами, но Че счел похвалу в свой адрес незаслуженной: «Я сказал вам о своем результате не ради аплодисментов, а для того, чтобы привести пример и предъявить вам свой рекорд, который вы, как я надеюсь, побьете уже завтра: ведь 45 тысяч арроб убрал оператор-новичок без всякой подготовки»344. Че вызвал опытных рабочих на соревнование и улучшил
собственные достижения — он смог «скосить» на комбайне 22 тысячи арроб за день.
Заметим, что Че был готов пойти на отход от своих принципов, чтобы побороть страх рабочих перед механизацией сафры — на первое время всем мачетеро была сохранена сдельная форма оплаты труда, к которой они привыкли. То есть машины не привели к снижению доходов рабочих.
Че гордился кубинскими комбайнами — он всегда предпочитал практические результаты, а здесь они были налицо. Он говорил: «…объективно комбайны по уборке сахарного тростника представляют собой триумф Революции, демонстрацию возможностей сконцентрировать наши усилия для решения конкретных проблем и предзнаменование того, что через несколько лет у нас будут уже тысячи комбайнов…»345
Эрнесто Геваре не удалось увидеть воплощение в жизнь этого своего предсказания, тем не менее оказавшегося абсолютно верным. В 1990 году 71 процент работ на сафре был механизирован, а в 2004 году на Кубе не осталось уже ни одного мачетеро.
В деле механизации сафры Кубе с 1961 года активно помогал Советский Союз. Советские инженеры участвовали в разработке моделей погрузчика и комбайна (включая проектную документацию по предприятиям, производящим эту технику), организации ремонтно-механической базы, подготовке кадров механизаторов346. После апробации модели автопогрузчика на Кубе Че заказал в СССР 3,5 тысячи таких машин. Их изготовили на заводе в Коломые (Украина), где уже делали погрузчики, но, естественно, не для сахарного тростника. Однако Коломыйский завод в рекордные сроки разработал серийную модель ПГ-0,5 СТ, и к началу 1970-х годов на Кубе работали уже 10 тысяч таких агрегатов и погрузка сахарного тростника была уже полностью механизирована.
В 1963 году Че обратился к СССР с просьбой создать серийный комбайн, который не только бы рубил тростник, но и очищал бы его от листьев, разрубал стебель на части и грузил эту уже готовую к переработке массу на автомобили или тележки. Сконструировать такую не виданную еще в мире машину поручили Таганрогскому и Люберецкому заводам, и вскоре было изготовлено две модели: самоходный КТ-1 и прицепной КСТ-1. В сафре 1966/67 года на полях Кубы работало уже более девятисот таких комбайнов, хотя Че этого уже не увидел. Эти машины заменили примерно 20 тысяч мачетеро.