462. Представить себе в то время издание каких-либо работ Троцкого в СССР было просто немыслимо.
Че понимал, что «речь идет о гигантской работе», и он перестал бы быть самим собой, если бы первым за эту работу не взялся. Его глубокие и полемические заметки о современном социализме получили название «Пражские тетради», хотя писал он их не только в Праге (об этом ниже), но и в Танзании.
Особенно безжалостным интеллектуальным ударам был подвергнут «канонический» советский учебник политэкономии 1954 года. Че, как уже упоминалось выше, и раньше критиковал его. Теперь у него наконец-то появилось время для более подробного разбора советских ошибок.
Квинтэссенция спора не изменилась: Че критиковал упование в СССР на экономические (то есть материальные) стимулы. «Это механистическая антимарксистская позиция… Личный интерес должен быть отражением интереса общественного; основываться на личном интересе для мобилизации производства — значит следовать линии наименьшего сопротивления, дать крылья идеологии капитализма…»463 Причем в Танзании и Праге Че считал первым советским «грешником» уже не Сталина (поддерживавшего закон стоимости при социализме), а самого Ленина. После гражданской войны «Ленин… сделал шаг назад в своей теоретической концепции и положил начало процессу гибридизации[281], кульминацией которого и стали нынешние сдвиги в структуре экономического управления социалистических стран».
Таким образом, согласно Че, советское грехопадение началось с нэпа: «НЭП — один из крупнейших шагов назад, сделанных в СССР, недаром Ленин сравнивал его с Брестским миром». Че (в целом правильно) предполагал, что если бы Ленин прожил дольше, он исправил бы свою вынужденную ошибку. Ленин и правда всегда говорил о нэпе как о временном отступлении, и Сталин, свернув нэп, собственно, выполнил эти заветы. Но Че как раз полагал, что нэп упразднили формально, оставив в экономике его опасную суть: «Но его [Ленина] продолжатели этой опасности не увидели, и так возник в конструкции социализма огромный троянский конь — прямой материальный интерес в качестве основного экономического рычага…
Ошибка СССР состоит в том, что материальный стимул понимается лишь в одном своем смысле — капиталистическом. Важно же показать трудящемуся его долг перед обществом и наказывать его экономически, если он его не выполняет»464.
Таким образом, Че (как уже упоминалось) не отвергал полностью материальных стимулов, но почему-то только в их негативном, санкционном смысле.
Че укорял Москву и за недостаточную революционность во внешней политике. В СССР абсолютно напрасно уповали на мирное сосуществование с империализмом. Никакого мира ждать не стоит. Напротив, «многие потрясения еще ожидают человечество до его окончательного освобождения, но (и абсолютная уверенность в этом — это то, что руководит мной) оно может быть достигнуто только при радикальном изменении стратегии основных социалистических держав. Станет ли это изменение результатом неизбежного империалистического давления или эволюции масс самих этих стран… это нечто, о чем скажет история. Мы же [кубинцы] вносим свою скромную песчинку, подозревая, что предприятие в целом окажется намного выше наших сил. В любом случае останется свидетельство того, что попытка была предпринята: наша сила духа должна пройти проверку, принимая вызов Сфинкса, а не увиливая от грозного вопроса»465.
В этом пассаже очень важно упоминание о «социалистических державах» во множественном числе. Че, которого многие абсолютно неправомерно считали маоистом, прекрасно понимал всю изнанку китайской ультрареволюционности — попытку любой ценой отобрать у Москвы пальму первенства в мировом коммунистическом движении и отвлечь этим заманчивым глобальным лидерством внимание китайского народа от провальной экономической политики Мао.
Идеи Че о необходимости создания «нескольких новых Вьетнамов» для США полностью разделяли в Гаване. Просто Фидель как глава дружественного СССР государства должен был в отличие от «находившегося нигде» Че соизмерять свои слова и действия с внешней политикой Москвы.
Заметим, что Советскому Союзу было не до «новых Вьетнамов» как раз потому, что много сил и внимания поглощал собственно Вьетнам. Москва оказывала этой стране огромную помощь, только, в отличие от Пекина, она не кричала об этом на каждом углу. По оценкам Косыгина, СССР безвозмездно давал Вьетнаму оружия и снаряжения на 1,5 миллиона рублей в день. В 1968 году помощь Советского Союза Демократической Республике Вьетнам составила около 542 миллионов рублей, причем большая ее часть (361 миллион рублей) была предоставлена на безвозмездной основе.
Попытка США «вбомбить Вьетнам в каменный век» потерпела провал после того, как 24 июля 1965 года состоялся первый бой советских зенитчиков против американской авиации[282]. По официальным данным США, во вьетнамской войне американская авиация теряла один самолет на каждые 60 самолето-вылетов, в то время как во время войны в Корее, где американцам также противостояли советские зенитчики-артиллеристы, она теряла лишь один самолет на 750 вылетов. До конца войны СССР поставил ДРВ 95 ЗРК С-75 «Двина» и более 7,5 тысячи ракет к ним. С июля 1965-го по декабрь 1974 года во Вьетнам в качестве советских военных специалистов всего было направлено 6359 генералов и офицеров и более 4,5 тысячи солдат и сержантов срочной службы.
Так что опасения Че насчет излишней мягкости советской внешней политики представляются, мягко говоря, преувеличенными[283]. Экспортировать контрреволюцию Москва никому не позволяла.
СССР содействовал и попыткам Кубы организовать партизанское движение в Латинской Америке. Просто в Москве не особо верили в успех этого начинания в тех конкретных исторических условиях, но кубинцев особо не отговаривали, чтобы не обидеть их.
8 января 1966 года ЦРУ наконец-то сообщило Джонсону: «…есть признаки того, что большинство кубинских советников покинули Конго»466.
12 января 1966 года в Гаване начала работу Первая конференция трех континентов (Азии, Африки и Латинской Америки), на которую собрались правительства, а также революционные и национально-освободительные движения из восьмидесяти трех стран. Заметим, что американцы придавали этому форуму настолько серьезное значение, что даже организовали в октябре 1965 года убийство его организатора, марокканского математика Мехди бен Барки. 29 октября 1965 года он был похищен в Париже французскими полицейскими, затем убит при неясных и по сей день обстоятельствах. Его тело до сих пор не найдено. В убийстве подозревали ЦРУ и МОССАД.
На совещании в Гаване было решено активнее координировать усилия революционеров разных стран, причем подавляющее большинство участников высказывалось за вооруженную форму борьбы, и это находило поддержку кубинцев.
В сенате США итоги конференции расценили как «создание управляемой коммунистами штаб-квартиры партизанских операций в Африке, Азии и Латинской Америке»467. Оценка ЦРУ была следующей: «Трехконтинентальная конференция… была попыткой Кастро взять на себя главную роль в лидерстве революционного движения во всем мире». Отметив, что и конференция, и созданная на ее основе Организация солидарности народов Латинской Америки пользовались поддержкой СССР[284], ЦРУ приходило к выводу (правда, это было в 1971 году): «Кастро, видимо, думал, что организация солидарности станет механизмом поддержки партизанских экспедиций, таких как боливийская операция Че Гевары, которая была уже в стадии формирования»468.
Так оно и было, и никакие слухи о принципиальных расхождениях Че и Фиделя в 1966–1967 годах не имеют под собой ни малейшей основы.
Че с согласия Фиделя окончательно остановился на Боливии как на будущем общеконтинентальном партизанском очаге, «втором Вьетнаме». Предполагалось, что в малонаселенных, лишенных дорог и удаленных от городов районах Боливии можно относительно беспрепятственно создать и обучить несколько партизанских колонн, которые выдвинутся в соседние страны (прежде всего Парагвай, Аргентину и Перу)[285] и зажгут там огонь восстания.
Таким образом, первоначально Боливия рассматривалась не как цель партизанской войны, а как ее инкубатор. Именно так эту страну уже использовали и во время операции «Тень».
1 марта 1966 года Че прибыл в Прагу (он добирался из Дар-эс-Салама через Каир и Белград) — именно оттуда в рамках акции «Мануэль» кубинцы обычно переправлялись в Латинскую Америку. Никто бы не узнал в аэропорту Рузине всемирно известного революционера — с самолета сошел респектабельный уругваец Рамон Бенитес в массивных очках в роговой оправе.
В этот день ЦРУ информировало президента о положении во Вьетнаме, Гане, Замбии, Индонезии, Лаосе, Сирии[286], а также об успехах СССР в освоении космоса (советские автоматические зонды достигли Венеры). Че по-прежнему оставался для ЦРУ «за кадром».
Алейда осталась в Дар-эс-Саламе одна, и ее грусть не могло скрасить даже чтение — она не понимала, что читала. Пыталась начать писать воспоминания, но не могла — ведь для этого надо было поверить в то, что она больше никогда не увидит мужа. Через Каир и Москву Алейда вернулась на Кубу, и через несколько дней ей позвонили от Фиделя. Че передал жене свой дневник и несколько личных вещей. В посылке было и прощальное письмо:
«Любовь моя,
Настал момент послать тебе прощальный вкус земли (сухие листья, нечто очень далекое и увядшее). Я хотел сделать это… стихами, но у меня не получилось.
Есть столько личных вещей для твоих ушей, вот только слова не могут их выразить… Благородное ремесло поэта — не для меня. И не то что у меня нет нежных моментов, которые я хотел бы выразить…